Сэр Невпопад из Ниоткуда - Питер Дэвид

— Они умалишенные! — утверждал один.

— Да нет, ты разве не понял? Это просто какие-то бродячие актеришки, комедианты. А ведь здорово представляют, скажи-ка?

Я в душе склонен был согласиться с обоими этими мнениями. Да и с любым другим, лишь бы нам позволили убраться отсюда восвояси. Не оглядываясь, я распахнул дверь.

Снаружи все побелело от снега. И он продолжал падать с небес. Не подумайте только, что сверху срывались легкие и редкие снежинки, нет, то, что предстало перед моим исполнившимся ужаса взором, являло собой сплошную стену из необыкновенно крупных, пушистых хлопьев, которые то и дело подхватывал невесть откуда налетавший вихрь и кружил в безумном хороводе. Выйти сейчас наружу значило для нас с Энтипи обречь себя на неминуемую, скорую и мучительную смерть. Ибо одеты мы оба были, мягко говоря, не по сезону…

Без малейших колебаний я с треском захлопнул дверь, повернулся лицом к посетителям трактира и раскинул руки в стороны. Так стремительно и резко, что чуть было не смазал Энтипи по физиономии.

— Друзья мои! — вскричал я с деланным воодушевлением. — Перед вами королевские комедианты! Прошу, давайте вместе поаплодируем Симону, который без всякой подготовки так великолепно нам подыграл! У вас талант, дружище! Настоящий талант актера! Поздравляю! Поклонитесь же почтенной публике! — Со всей скоростью, на какую был способен, я промчался между столиками к вконец одуревшему Симону, схватил его за руку, напоминавшую окорок, и поднял ее кверху.

Мужчины разразились аплодисментами. Кто-то принялся колотить по столешнице металлической кружкой. Отовсюду послышались одобрительные возгласы в адрес Симона и в наш с принцессой. На толстой, глуповатой физиономии здоровяка последовательно отобразились растерянность, смущение и наконец телячий восторг. Детина понял, что неожиданно стал центром всеобщего восторженного внимания. Глупо хихикнув, он стоял теперь перед собутыльниками с таким видом, словно с самого начала уловил смысл происходящего и подыгрывал нам совершенно сознательно.

Я схватил со стола полотняную салфетку и стал промокать его физиономию и бороду, приговаривая:

— Здорово! Я б сам нипочем так не смог без всякой подготовки, без единой репетиции!

Энтипи смотрела на меня с безмолвным осуждением. Но ее мнение о моей затее интересовало меня сейчас меньше всего на свете. Я действовал, между прочим, не ради одобрения ее высочества, а чтобы нам обоим жизнь спасти. И она, паршивка этакая, великолепно отдавала себе в этом отчет. Как и в том, что я вполне преуспел в своей затее. Иначе она не преминула бы в недвусмысленных и резких выражениях высказать свое недовольство при всех. Сияя счастливейшей улыбкой, я мысленно обозвал ее высочество последними словами, какие только знал.

Симон, расчувствовавшись от небывалого своего успеха, которому он был всецело обязан нам с принцессой, угостил нас медом — по целой кружке заказал. Это, что и говорить, явилось вершиной нашего триумфа! Простак вообще стал держаться с нами, как с лучшими своими приятелями. Еще бы! Я очень даже хорошо понимал его чувства. Этому скромному мастеровому, привыкшему довольствоваться своим жалким уделом трудяги, мало кого интересовавшего, поди, даже во сне не могло привидеться, что луч славы когда-нибудь коснется и его буйной головы.

Мед пришелся мне как нельзя кстати, наполнив желудок благословенным теплом. А тем временем огонь в очаге, возле которого я примостился, грел меня снаружи. Волосы, влажные после купания в реке, высохли в считанные минуты. Энтипи уселась в нескольких футах от меня. Молча прихлебывала мед и, представьте себе, ни капли не опьянела! На меня она старалась не смотреть.

Мне стало так хорошо, так уютно у теплого очага, что я даже поленился себе представить, что сталось бы с этой безмозглой гордячкой, кабы я не поспешил к ней на помощь.

Я совсем было задремал, но вдруг надо мной нависла чья-то тень.

«Симон! — пронеслось у меня в голове. — Раскаялся в своей щедрости, очарование минутной славы рассеялось, вот он теперь и решил разделаться с нами по-свойски…» Но вскинув голову, я увидал над собой вовсе не его, а Мари.

Та подтащила к очагу бочонок, поставила его у лавки, на которой я сидел, грузно уселась на него и без обиняков заявила:

— Этим олухам вы головы задурили, но я не такая идиотка, чтобы поверить, будто вы и впрямь бродячие комедианты. — Благодарение богам, у женщины хватило ума понизить голос настолько, что никто, кроме меня, не слышал этих разоблачительных слов. — Девчонка глядела и говорила так, что и впрямь могла бы сойти если не за принцессу крови, то за высокородную леди. А ты, когда ее увидал и услыхал, что она несет, со страху чуть не обделался. Это ж видно было по тебе, едва ты мой порог переступил. Такое ни одному актеру на белом свете не под силу разыграть. Но кто б вы на самом деле ни были, по вашей вине в моем заведении чуть драка не началась, да и клиента вы обидели. — Я про себя отметил слова «в моем заведении». Значит, она была не просто барменшей-служанкой, а владелицей трактира. — Я так тихо с тобой говорю, потому как, если б они услыхали эти мои слова, что б тут началось! И вас обоих на кусочки бы разорвали, да и мою харчевню в придачу. — При этих словах она выразительным кивком указала на своих клиентов, мирно выпивавших за столиками. Я поежился. — И потому, — сурово прибавила Мари, — катитесь-ка отсюда оба, да поживей!

— Но там такой снег и ветер, мадам, — робко возразил я. — Мы неминуемо погибнем, если окажемся под открытым небом…

— А мне-то что за дело?

Именно в этот момент здоровяк Симон, лучась добродушием, рявкнул на весь зал:

— За наших многоуважаемых артистов!

— За артистов! — эхом отозвались несколько голосов.

Кто-то из посетителей прибавил:

— И за нашу Мари!

— За Мари! — с энтузиазмом подхватили остальные. Трактирщица со снисходительной улыбкой склонила голову. Выразив своим клиентам признательность, она снова повернулась ко мне, чтобы довести до конца начатое дело — выставить нас за порог своего заведения, на верную смерть.

И тут один из пьяниц заплетающимся языком предложил новый тост:

— За нашего властителя, могучего и непобедимого диктатора Шенка!

— За диктатора Шенка! — хором взревели все, кто был в зале, исключая Мари, меня и Энтипи.

Я едва концы не отдал от ужаса, честное слово!

Диктатор Шенк. Владелец так называемого Приграничного царства Произвола, вздумавший напасть на земли короля Рунсибела и оттесненный войском последнего за пределы Истерии. Немалой, надо сказать, ценой.

Я покосился на Энтипи, но на лице ее было столь же безучастное, отчужденное выражение, как и прежде. Я вздохнул. Разумеется, это имя ей было решительно незнакомо. Она ведь несколько лет кряду провела в стенах монастыря, а благочестивые жены бдительно следят за тем, чтобы до воспитанниц не доходили никакие известия из внешнего мира. Девчонка понятия не имела ни о недавней войне, ни даже о том, кто такой этот диктатор Шенк. Зато мне было известно о нем вполне достаточно, чтобы преисполниться новой тревоги и в который уже раз возблагодарить судьбу за то, что эта идиотка не успела толком назвать себя. Стоило трактирным завсегдатаям узнать, что в их руки попала не кто иная, как сама принцесса Истерийская, и любой из них, несмотря на всю свою тупость, немедленно сообразил бы, какая редкая ему выпала удача выслужиться перед своим властелином. Меня как ненужного свидетеля и подданного враждебной державы прикончили бы на месте, а Энтипи препроводили бы во дворец диктатора. Последний, имея на руках такой козырь, такую бесценную для Рунсибела заложницу, смог бы потребовать от нашего монарха чего угодно. И тот пошел бы на любые условия Шенка, чтобы вызволить девчонку. Но с другой стороны, Рунсибел мог бы и иначе себя повести. Сказать, мол, делай с ней что пожелаешь, интересы государства для меня превыше всего. И я, представьте себе, нисколько его за это не осудил бы…

— Значит… мы находимся в Приграничном царстве Произвола, — пробормотал я. — Если только я верно понял.

Мари взглянула на меня еще более подозрительно, чем прежде.

— Ты что же это, сам не ведаешь, где обретаешься?

— Мы… отстали от своей труппы и здорово сбились с пути, — врал я. — И потому я понятия не имел, куда нас занесло. Но если это Приграничное царство Произвола, то… снег… и ветер… все это — всамделишная знаменитая приграничная зима?

Мари равнодушно кивнула. Ей ведь такая жуткая погода была не в диковинку, не то что мне.

— Нынешний год, видать, будет похолодней, чем прежние. Да и рано она что-то к нам пожаловала. Но как бы там ни было, это зима и есть. Ты все правильно понял.

Итак, мы с Энтипи угодили в ужасный переплет. Говорили, что зима, водворившись в Приграничном царстве, долго его не покидает. Снег во все время ее владычества над этой землей никогда не тает, оттепелей здесь не бывает. Местное население вполне приспособилось к этим нечеловеческим условиям жизни. Люди просто тепло одеваются, ездят по своим заснеженным дорогам не на телегах, а в санях, шагают по тропкам, протоптанным в снегу, в теплых меховых или валяных сапогах. Но мы с Энтипи местными жителями отнюдь не являлись. И не было у нас ни меховых плащей, ни теплых шапок, ни подходящей для этого климата обуви. Очутившись под открытым небом в своей легкой одежонке, мы замерзнем насмерть, не пройдя и нескольких шагов. Это уж как пить дать. Мы застряли здесь на всю долгую зиму. Верней, застряли бы, если б нас отсюда не гнали. Но, покорившись своей участи, мы умрем от холода… Мне хотелось взвыть от безысходности.