Царская чаша. Книга I - Феликс Лиевский

наверное, и не только из-за простокваши, а… не успеешь, просто. Выбилось, схлынуло, вытянулось всё, за день до горла уже подступившее, и так остро-сладко, что заныло в паху. Он застонал тихонько, размазывая всё по себе, опускаясь на мокрые гладкие доски.

– Фёдор Алексеич! Тебе помочь ли? – сглотнув, Сенька справился с голосом, подошёл к двери, прислушиваясь.

– Выхожу, выхожу! Всё… Ополоснусь вот только, ещё разок.

– Опять? Однако. Одеваться мы не поспеваем, тогда. А Государю доложу, как есть – "ополаскивается" Фёдор Алексеич.

Федька улыбнулся, что стремянный его мало-помалу начинал учиться шутить.

Вечером государь был ровен, выслушав доводы Басманова и Вяземского по отправке полков под Калугу, и согласившись с тем, что медлить не следует, и, хоть напрасно простоять там могут и месяц, и два, а Москве спокойствие сейчас дороже такого простоя, ведь не истина, что хан явится сейчас нашествием, помятуя прошлогодний свой погром… Но и сговора Давлетки с Литвой не забывали. Потому от Болхова решили отозвать полк Трубецого, и усилить им заслон юга полками под четырьмя воеводами, в коих была уверенность. Колодка-Плещеев, и Очин-Плещеев, за коих воевода Басманов головой, считай, ручался, на первые полки утверждены были. Само собой, Охлябинины там оказались, Роман Васильич и Иван Залупа Петрович. На кого ж полагаться, не на них если.

На том пока порешил. Однако черта засечная разрасталась в обе стороны, и двумя полками тут было не обойтись для надёжной обороны.

– Блудова воеводой пошли, государь! Салтыкова тоже можно, – Вяземский с прямотой, ему присущей, рубил своё. – Молоды, да толковы! За тебя порвут любого. Никто им, государь, окромя тебя, не закон! Заодно и посмотрим, каков этот Ростовский всамделе. А то из-под Шереметевых да Шуйских под наших "худородных" вставать, не ровен час, невмоготу ему окажется! Невместно, вишь ли, в одно тягло аргамаку ихнему с нашим мерином впрягаться!

– Злорадно, Афоня. Хоть правда твоя. Точно отпрыски на материнских глазах рвут друг дружку, и кричат ей, кто лучше, кто правее, а мать-то без защиты меж тем, в горести на свару их смотрит, и видит жертву сию напрасную…

Все замолкли.

Басманов зарычал невнятно, как всегда, когда брань была утешительнее всего, над листом, исчерченным угольными линиями и знаками, где он прикидывал по памяти ход войска и постановку полков по пограничным крепостям.

На том порешили. Расписали в мае под Калугу ещё в большой полк и князя Василия Телятевского, в пару князю Ивану Тёмкину-Ростовскому, из всего опального семейства волею государя, по ему одному ведомому расчёту, в правах оставленного… И дядьёв царицы, обоих, тоже. Ну и Григория Бороздина, непрестанно Вяземским поминаемого, в передовой полк к Ивану Тоутуковичу Черкасскому под начало.

"Ааа, бесы эти черкесские все вояки, да не в полку!" – Вяземский отошёл, волнуясь, испить водички.

Басманов согласен с ним был, и, будь его воля, расписал бы чисто своими крутыми словами высшие головы над войском. Да выбирать им сейчас особо не из кого стало. Мало кому государь хотел ныне доверяться. Впрочем, отчаянные воины Темрюковича не раз спасали дело. Доблестью равные башкирам, хоть башкиры были опытнее несказанно в долгих походах на равнине и в тайных поручениях во вражеских станах, они главным обладали бесценным достоинством – ничего не смысля в местничестве130 здешнем особо, ни с кем не спеша родниться, присягнув на верность царю Московскому, они дрались, как черти, когда драку видели, и это было благо. За то были жалованы князья эти нагорные правами в своих владениях великокняжескими, и ничуть не меньшими себя понимали владыками в сравнении с любыми королями страны любой.

Как закончилось совещание, государь просмотрел самолично свиток, и, подпись свою выведя, передал дьяку Григорьеву для дальнейшего.

Роспись ушла в Разряд. Простившись со своими ближними мирно, государь отпустил их, и Федьку тоже.

Спальники появились, лёгкие, как солнечные пятна. Государь желал отдыхать…

– Батюшка! – Федька с полупоклоном остановил воеводу в сенях.

Они пошли дальше, под сводами покоев к выходу на лестницы, охрана – в шаге позади.

– Одолжи Буслаева на время! Мне Сеньку натаскать надо. На рукопашную.

– На что Буслаев? Ты и сам способен.

– На то, что кому я мудню доверю, и шею, если не ему! Чтоб честно и вполсилы чесал, это ж… – слова истончились, но воевода понял, что сын просит.

– Буслаева ему! Подумаем. А Сенька, что ж, не тянет?

– Сам знаешь, остерегается. Покалечить меня боится пуще ада! И что делать с ним, не придумаю. Драться его не заставишь, как надо, в защиту-то вроде учится, ну и всё, хоть тресни! А этак только невесту ласкать, как он со мной в поединок становится. Рука у него, видишь ли, не подымается! Не то что за мотню схватить, поглядеть туда и то боится. Вяземский – боец отменный, да занят по уши, вишь, как вы все… А я совсем сноровку потеряю. Да и… не хотел говорить, но неспокойно мне как-то, батюшка. Свой человек надобен за плечом.

Воевода, посмеиваясь, кивнул.

– Будет тебе Буслаев. Покудова мы тут.

– А думаешь, куда пошлют? – встревожился Федька.

– Да куда уж мне, коняге доезжей… – с тяжким вздохом отвечал воевода, искоса любуясь сыном. – Авось, тут и пригодимся, Федя. До осени кровь из носу, а войско сколотить надо. Сейчас поглядим, как Телятевский с Ростовским поладят… За наших не беспокоюсь. Должны мы к осени готовы быть во всеоружии, Федька. Трубецкой хоть с нами, без затей, ну и Воротынский, хоть себе на уме, хер старый, не поймёшь его, а свои вотчины насмерть защищать будет131. А куда ему деваться! И то хорошо…

Говорил воевода негромко о насущном, пока шли, не торопясь особо, до выхода.

Неслышно Федька выдохнул облегчённо. Без Охлябинина ему сперва было одиноко тут, а после – скучно стало. И, что ни говори, князь-распорядитель во стольком его прикрывал, советчиком был таким, какому цены нет. С ним мог он такое позволить себе, такие гадкости и несведущности на нём испытать, и получить совет дельный, скорый и разумный, что в первое время без него осиротелым себя ощутил. Предупредив ещё в Слободе о расставании их, Охлябинин тем приготовил Федьку к одинокой обороне при Иоанне. Главным во дворце Москвы оставался Фёдоров-Челядин, а, меж тем, как-то же делалась связь государя "опричного" с его подопечным государством, и недурно делалась, по всему судя… Мстиславский с Бельским приняли возглавление Думой, той, что осталась в земщине, а в Слободе, тем временем, своя Дума Опричная собиралась, и ею прописали руководить царёва шурина, да на бумаге только, какой из Мишки Черкасского водитель руки, окромя собственных сабель… На деле правил Опричниной сам государь, и он, воевода Басманов. Сбитые с толку окончательно, притихшие, исполненные предчувствий дурнее некуда, земские бояре и дворяне