Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века - Коллектив авторов

Цао старший уселся под сенью раскидистого дерева. Оно было настолько кривым, что, казалось, корчится от боли. Похлопав по стволу, Цао пустился в рассуждения:

– Какие думы тебя одолели? На самом деле все можно вынести, стисни зубы – и все пройдет. Ничего непоправимого нет, так что выше голову.

Почувствовав голод, Цао Дашу вытащил из кармана несколько запеченных утром картофелин и принялся их жевать. Уплетая за обе щеки картошку, он достал бутыль с холодным чаем и припал к горлышку. Его переполнило ощущение счастья, ведь у него имелось все, что надо – и еда, и одежда, и жилье… Конечно, дом несколько обветшал, но волноваться не стоит: он покроет крышу новой травой, и все будет нормально. Имелась, правда, еще одна проблема – отсутствие невесты, но и об этом не нужно беспокоиться. Вот придет время жениться, а там, глядишь, и невеста появится.

Наевшись, Цао взял серп, собираясь возобновить работу. И тут вдали под огромным валуном он заметил шевеление в траве. Предполагая, что это заяц, Цао Дашу стал осторожно подкрадываться поближе. Увиденное его потрясло: там оказались его невестка Хуан Лянь и Ли Баотянь, которые предавались плотским утехам. Длинные ноги женщины, закинутые на плечи мужчины, напоминали две направленные в небо пушки. Цао-старшему стало не по себе, он подумал о младшем брате: «Ну вот, отговаривал я тебя жениться на Хуан Лянь, а ты не послушался. И что же? Не прошло и нескольких дней после того, как она переступила порог нашего дома, а рогов тебе уже понаставила». Но Цао недолго злорадствовал: до него вдруг дошло, что это обстоятельство задевает честь всего их семейства. Сначала он хотел было ринуться к Ли Баотяню, чтобы как следует вздрючить его, но, поразмыслив, остановился. Во-первых, тот работал в их деревне бухгалтером, а это все-таки высокая должность, так что если его обидеть, то потом себе дороже будет. Во-вторых, помня о драке с Цао-младшим, он посчитал неуместным подставляться ради него. Поразмыслив, Цао Дашу тихонько удалился прочь.

С одной стороны, ему не хотелось проявлять инициативу, а с другой – он не мог просто так все оставить. Размышляя над этим, он вдруг увидел, как со склона горы, с наплечной корзиной, полной листьев, спускается Большеротая Ян, приходившаяся женой Цао Шули. Цао-старший треснул себя по лбу, его вдруг осенило. Он направился вперед поприветствовать Большеротую Ян. Перекинувшись с ней дежурными фразами о делах житейских, он наклонился к ее уху и поведал о только что увиденном. Большеротая Ян остолбенела от удивления, что позабавило Цао Дашу. Когда же женщина заторопилась куда-то со своей ношей, тот намеренно попросил ее не распространять эту новость, объяснив, что чем меньше людей будет об этом знать, тем лучше. На самом деле Цао Дашу прекрасно знал характер Большеротой Ян, об этой сплетнице по всей деревне ходила дурная слава. Что бы ни происходило в их маленьком околотке, любую мелочь всегда разносила Большеротая Ян. Поэтому Цао рассчитывал на то, что уже совсем скоро эта женщина, точно почтовый голубь, донесет эту новость до ушей его младшего брата. Именно на это он и рассчитывал.

Услышав весть, принесенную Большеротой Ян с горного склона, Цао-младший подскочил как ужаленный, а приземлившись, нацелился было бежать, чтобы разобраться во всем самому. Но, пробежав несколько метров, он внезапно остановился и принялся колотить в грудь, точно виноват во всем был он, а не его жена. Все это время он приговаривал:

– Вот сучка, вот сучка!

Большеротая Ян, которой не терпелось поглазеть на дальнейшее развитие событий, подзуживала Цао-младшего:

– Неужели тебя не задевает, что твоя жена завела любовника?

Цао младший готов был разрыдаться:

– Да как же не задевает? Да я готов разорваться от злости. Сама подумай, как меня может это не задевать? Если бы меня это не заводило, то какой же я мужик после этого?

– Ну, раз тебе не все равно, то надо и выдать им по заслугам.

– А что я могу сделать? Сейчас уже поздно, дело сделано.

– Неужели даже посмотреть не пойдешь?

– На что смотреть-то? – горько ответил Цао Сяошу – Я опоздал, они, скорее всего, уже прикрыли лавочку, так что соваться к ним бесполезно. А раз так, зачем мне туда бежать, только напрягаться лишний раз.

– Неужели ты все так и оставишь? – не унималась Большеротая Ян.

Цао младший, сверкнув глазами, ответил:

– Разумеется, не оставлю. Вот дождусь Хуан Лянь и как следует вздрючу! Эта сучка так просто у меня не отвертится.

Когда Большеротая Ян удалилась, Цао Сяошу встал посреди двора и уставился вдаль. Он решил, что, как только Хуан Лянь вернется, он устроит ей разнос по полной программе. Он ей так врежет, что у нее все зубы повыскакивают. От этих мыслей ему сразу полегчало, словно он уже отделал Хуан Лянь. Все это время Цао младший, не опуская глаз, глядел по сторонам. Это напоминало сцену из фильма, где пастушок Ван Эрсяо стоит в дозоре, помогая бойцам Восьмой армии. Цао Сяошу пристально всматривался вдаль, пока от долгого напряжения у него не заболели глаза. Однако он не терял бдительности, вросши в землю как вкопанный, он желал во чтобы то ни стало дождаться и как следует проучить Хуан Лянь. Но сколько он ни старался, ничего разглядеть не мог, горный склон находился слишком далеко, так далеко, что расплывался вдали. Цао-младший думал, что ему достаточно просто смотреть туда, так он чувствовал, будто исполняет свой долг, и ему от этого становилось чуть легче.

Дело близилось к вечеру, и солнце, словно увядший, пожелтевший лист, повисло, колышась, на западной макушке горы. Тот факт, что Хуан Лянь до сих пор не возвратилась, выводил Цао-младшего из себя, он не находил места и метался из стороны в сторону, точно таракан на сковородке. Он подумал, что теперь оставить Хуан Лянь просто без зубов будет слишком гуманно, ее следует отделать так, чтобы она своих зубов и не нашла вовсе.

Когда солнце наконец скрылось за горным склоном, Цао Сяошу заметил, что в его сторону медленно движется сноп травы. Когда сноп поравнялся с ним, Цао увидел и несущего его человека, им оказался старший брат. Уложив несколько связок на спину, Цао-старший с трудом двигался к дому. Младший брат хотел было спросить у него, не видел ли он Хуан Лянь, но, открыв рот, он все-таки промолчал. Ему вдруг подумалось, что нельзя, чтобы Цао Дашу узнал о случившемся, иначе тот наверняка поднимет его на смех. Поэтому, поразмыслив, Цао-младший закрыл рот. Цао Дашу, похоже, раскусил младшего брата и хмыкнул себе под нос. Цао Сяошу вспыхнул:

– Чего смеешься?

Вытирая пот со лба, Цао-старший ответил:

– Я не смеюсь, я просто иду.

– Ты не увиливай, я видел твою ухмылку.

Но Цао Дашу с самым серьезным видом повторил:

– Да не смеялся я, с чего мне смеяться?

Младший брат рассердился пуще прежнего:

– Я же отчетливо все видел, а ты заявляешь, что не смеялся!

– Я тут еле тащусь со своей травой, устал до смерти, у меня и сил-то нет смеяться. А если даже и посмеялся, то не ты тому причина. Да и что тут вообще такого?

Цао-младшего такое объяснение явно не устроило, но никаких зацепок у него не имелось. Не мог же он зазря, без всякой причины избить человека.

Ноздри возмущенного Цао-младшего раздувались от злости, вытаращив глаза, он в сердцах выпалил:

– Твою мать!

– Я перед тобой ни в чем не виноват, чего ты на меня ругаешься? Да если бы даже и виноват был, все равно, это не повод для оскорблений. Моя мать – это и твоя мать, так что, оскорбляя меня, ты оскорбляешь себя.

– Я тебя матом не оскорблял! – гневно отозвался Цао-младший.

– Считай, это то же самое, что матом.

Сказав это, Цао Дашу занес траву под навес, после чего скрылся в доме.

Вечером до Цао-старшего уже второй раз за день донеслись стоны Хуан Лянь. Но только на этот раз то были не стоны сладкого вожделения, а стенания от боли. По части истязаний Цао-младший превзошел даже полицейских. Для начала он связал Хуан Лянь, словно сверток, после чего стал демонстрировать свое искусство. Он делал заходы то слева, то справа, нанося удар за ударом. Делал он все это методично – не спеша и не суетясь. Ударит разок, сделает передышку, отхлебнет холодного чая, а потом по новой, все сначала. Пока он избивал Хуан Лянь, та каталась по полу, неистово завывая и рыча.

Поскольку и у стен есть уши, Цао-старший всю ночь не мог уснуть. Едва ему удавалось закрыть глаза, как он снова просыпался от диких криков Хуан Лянь. Так как заснуть не удавалось, Цао Дашу он вынужден был лежать, вперившись в темноту, и ночь напролет слушать эти разборки. И все же, как бы там ни было, Цао-старший от души радовался. Ему казалось, что такую женщину, как Хуан Лянь, не мешало бы отделать как следует.

Рука у Цао-младшего оказалась тяжелой, он надолго уложил Хуан Лянь. Проведя после побоев несколько дней в постели, жена младшего брата еле-еле передвигалась. Синяки еще не зажили, но Хуан Лянь, встав на ноги, забыла о боли и поставила себе цель выяснить, кто же проболтался о ее похождениях. А поправившись, эта женщина уже из кожи вон лезла, желая во что бы то ни стало разведать, кто же ее застукал и заложил мужу. Образно говоря, она решила, двигаясь по плети, добраться до тыквы. Первой такой «тыквой» оказалась Большеротая Ян. Определившись с объектом, Хуан Лянь развернула свое наступление. В палящий полдень, взяв старую мотыгу, она направилась к Большеротой Ян. Кто-то из очевидцев утверждал, что мотыгу она подобрала у ворот Цао Шуюя, но мы не будем вдаваться в подробности о происхождении мотыги, отметим лишь неоспоримый факт: Хуан Лянь направилась к Большеротой Ян, вся кипя от злости.