Мифы и легенды старой Одессы - Олег Иосифович Губарь

из огромных дубовых бочек, бутов, в бирюзовые гранчаки буквально оторопевшим от счастья экскурсантам. На некоторое время они совершенно теряли способность к членораздельной речи, и только трогательно мычали, смакуя «достойнейший продукт».

Здесь важно было не дать гостям опомниться. То есть им надо было разрешить придти в себя лишь тогда, когда они там уже никого не застанут. Посему я немедленно (после двух-трех стаканов) гнал их в хвост и в гриву, мотивируя обширностью программы. А она и в самом деле была грандиозной, поскольку в двух кварталах, на пересечении Большой Арнаутской и Ремесленной, нас с распростёртыми объятиями встречала следующая винарка.

И тут начинается собственно краеведение. Потому что славной виноприимной точки этой больше нет. В первых числах сентября 1987-го, в самый глухой ночной час, весь угловой дом взорвался «вдребезги пополам». По официальной версии, что-то там было неладно с газом. По неофициальной — повинен был газ, но не тот, а именуемый в просторечии «газ», сиречь «левое вино», вынюханное вездесущими агентами ОБХСС. Как там было на самом деле, за давностью лет не воссоздать. Но что несомненно, так это чудо чудесное, благодаря которому никто из жильцов разлетевшегося певчими соловушками здания практически не пострадал. За исключением моей хорошей подруги, поэтессы Беллы Верниковой — первой супруги знаменитого кулинара Бориса Бурды. Покуда Белка отлеживалась в реанимации, алкоголическая общественность растаскивала из руин её вещички, включая картины знаменитого художника-авангардиста Люсика Дульфана, уроженца того же двора…

Следующая приметная винарка «Большого Крута» располагалась по правой стороне Пушкинской, между Большой Арнаутской и Базарной. У каждого подвальчика, разумеется, были свои «фаны», так вот здесь тоже был один вкусный оригинал. Об этом персонаже нередко вспоминал мой покойный товарищ, знаток ближней и дальней одесской старины, незабвенный Саша Розенбойм. Вдоль прилавка тянулась очередь страждущих. Необъятная «наливайщица» неторопливо, с достоинством священнодействовала. В такие моменты, случалось, по крутым ступенькам сверху вкатывалась вполне беспородная псина и оглашала бодегу отчетливо сигнальным лаем: два длинных и три коротких «гава». Завсегдатаи ухмылялись, потому что знали — хозяин Гавы на подходе, а собака просто-напросто… заняла ему очередь.

На перекрестке Базарной и Ришельевской (тогда соответственно улиц Кирова и Ленина) находился, скажем так, «идеальный тандем»: пункт приема стеклотары, а плечом к плечу — маленький винный погребок. На этом привале становилось заметно тяготение гостей к менее гуманным напиткам. На смену какому-нибудь «Столовому Европейскому» (в просторечии — «Столовому Еврейскому»), «Рислингу» и «Ркацители» («Чтобы ноги не потели, потребляйте «Ркацители») приходил почтенный портвейн «Приморский» и легендарное «Билэ мицнэ», именуемое в народе «Биомицином». (Да будет неладна свирепая эпоха «Солнцедара», которым, по мнению авторитетов, проклятые империалисты красили подводные лодки. А между тем многострадальный советский народ и это «добро» переварил: «Не теряйте время даром — похмеляйтесь «Солнцедаром»!»)

На выходе из описанной «точки» кто-нибудь из лояльных к закуске столичных товарищей поддавался уговорам и забредал в «Пельменную», что была на углу Ришельев-ской и Большой Арнаутской. Этого аккуратненького домика пушкинских времен уже тоже нет в помине — ныне здесь помпезный Мусульманский центр. Ничего не ведая о такой блестящей будущности затрапезного предприятия общепита, мы баловались в его ветхих стенах массандровской маде-рочкой и хересом под диетические блинчики со сметанкой. Как там у Тимура Кибирова:

«В общем-то нам ничего и не надо: всё нам забава и всё нам отрада. В общем-то нам ничего и не надо: только б в пельменной, на липком столе, солнце горело…»

«Большой Круг» неизменно приводил в «Два Карла» — одно из самых значимых социальных алкоголических мест Одессы, можно сказать, памятное место соответствующей истории и культуры. «Народное название» означало, что заведение лежит аккурат на пересечении улиц имени двух Карлов — Маркса и Либкнехта. Одесские же остряки уверяли (а припадочные экскурсоводы тиражировали), что именно здесь проходили конспиративные встречи патриархов марксизма. От себя лишь добавлю, что винарка в доме этом действительно существовала ещё в «молодые годы» помянутых незлым и тихим словом особ, в середине позапрошлого века. И разливали здесь те же вина швейцарской колонии Шабо близ Аккермана, что и полтораста лет спустя. А потому справедливо было бы поименовать заветный подвальчик «Три Карла». Ибо прелестные шабские вина изобрёл незабвенный Карл Тардан.

Сюжет о Карлах приводил моих подопечных в неописуемый восторг, т. к. диссидентство локального значения пышным цветом произрастало главным образом как раз не на одесских коммунальных кухнях. Потерявшие бдительность москвичи и питерцы позволяли себе выражения, аналогии, предположения, отнюдь не приставшие относительно молодым строителям светлого будущего. Их умиляла страсть одесситов к немецкой социал-демократической топонимии — так, впоследствии они ещё успели зафиксировать забегаловки на улицах Розы Люксембург и Франца Меринга. Но на подходах к «Малому Кругу» намечалась некоторая зацикленность проговариваемых сюжетов, и после посещения «Пирожковой» (с возлиянием) в тоже ныне покойном «Круглом Доме» на Греческой площади кто-то пораженчески предложил вздремнуть в сквере на Соборке. Но прежде мы успели скатиться в глубокое подполье нелегальной рюмочной магазина «Коллекционер», на той же Греческой площади. «Притон при антикварной лавке» давно ликвидирован, как и сам ветхозаветный домишко из младенчества Одессы.

Припоминаю, очнулся в кафе «Белый аист», что было на Садовой. При этом я пил кальвадос производства братской Молдавии, а гости города (причем совершенно другие, а вовсе не те, с которыми я отправлялся на экскурсию) интересовались, очутились ли мы наконец в орбите «Малого Круга», или ещё на подлете. Я ответствовал, что мы уже вписались и что если штурман временно потеряет квалификацию, надо ориентироваться на периметр Нового базара.

… И шествуя важно, в спокойствии чинном, оказались на углу Садовой и Торговой, у входа в наземную винарку общественного пользования. Вечерело — непонятно, с какой стати. Помню, россиян, по ходу пьесы, заинтересовали две вывески; кафе «Ранок», на углу Петра Великого и Садовой, и кафе «Кофе», правее входа на базар. Не знаю, зачем мы посетили диетическую столовую, в которой обедала «группа организованных цыган, имеющих прописку в Овидиопольском, Коминтерновском и Беляевском районах» (реплика даровитого прикольщика Толика Трунова), и неряшливую кухмистерскую под вывеской «Вертута», на Торговой угол Нежинской, где из солидарности пили «Московскую». Должно быть, производили рекогносцировку… Узрев на дистанции украиноязычную афишу фильма для детей «Пригоди з пісенькою», боевитая москвичка Люська озадаченно переспросила: «Это с какой же такой писенькою?»

Вообще говоря, я как бы в открытую занимаюсь саморекламой пешеходных экскурсий «имени мене». Хотя здоровье уже не то. Давеча очередная супруга, брезгливо разглядывая меня, упрекнула: «Да ты опять водил по Большому Кругу разных прощелыг!» «Да нет, — говорю, — по Малому. Только… против часовой стрелки».

Р. S. Сюжет о «Двух