К вечности - Елена Асеева

— Саиб лучица, — его высокий, звонкий голос дотоль меня оглушающий ноне прозвучал так мягко и низко, что мне показалось, он всего-навсе шепнул. — Вы уверены в своем выборе? Выборе печищи Димургов, имени Крушец и всего того, что несут общие признаки, величания данного выбора.

— Вне всяких сомнений, — властно отметил я, уже жаждая, чтоб прелюдия того выбора наконец закончилась.

И тогда Гамаюн-Вихо стремительно вздел вверх клинок бине, да направив острие себе на живот, энергично вогнал его в собственные недра. Саиб звонко вскрикнул, и густая темно-серая кровь, брызнув во все стороны, окропила не только мое естество, попав на саму плоть, сосуды, нервы, мышцы, но и плюхнулась на сизый туман, что струился над площадкой. Гамаюн-Вихо остекленело выпучил глаза, тягостно качнулся и повалился в плывущие под ним пульсирующие субстанции. Впрочем, он не успел их достигнуть, так как я торопливо, склонившись, подхватил его умирающее тельце на руки. Подхватил, чтобы прижать… чтобы уберечь от гибели, смерти, а вернее от перехода в иное состояние.

— Отец! Отец! — нескрываемо болезненно прокричал я, ощущая собственную слабость, юность.

И тотчас почувствовал легкое касание перст моего Творца на своем плече. Ощутил присутствие, таковое близкое присутствие и это после столь долгой разлуки. Присутствие его Отца, Творца, Першего.

— Вместе, как единое целое, — трепетно шепнул мне на ухо Отец и положил свою длань на бьющую из глубин тела Гамаюн-Вихо пузырчато-вязкую кровь, единым взмахом перста выкидывая бине из раны.

И я не мешкая, как шептал мой Творец, положил свою руку на его… Свою с колыхающимися оранжевыми паутинными кровеносными сосудами, ажурными нитями кумачовых мышц и жилок.

— Вместе, как единое целое, — пропел мой дорогой Отец.

И наши соприкасающиеся руки зримо засветились. На них явственно проступили кровеносные сосуды, в которых обозначились связанные в единую клинопись разнообразные символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы. Сосуды, точно набрякнув в объеме и свесив по окоему кисти свои долгие нити, принялись ронять на серебристую материю туники саиба гамаюнов пузырчатые коды, прописанные в наших телах. Тем самым изменяя геном самого Гамаюн-Вихо, вписывая в него мои характерные данные.

Объединяя его плоть и мою.

Его плоть и Отца.

Отдаваясь в нем нашей любовью, нашей жертвой и его вечной привязанностью, преданностью.

Та клинопись, с одной стороны красно-желтой, с другой сине-марной крови, напитала не только материю и плоть Гамаюн-Вихо, она поглотила, всосала в себя его темно-серую юшку. Еще малость и дотоль остекленевше замершие очи Гамаюн-Вихо прерывисто сузили края ромбовидной радужки и осмысленно воззрились на меня.

Саиб гамаюнов серебряной рати нежно мне улыбнулся и махом качнул головой, несомненно, приходя в себя и обретая собственное тело. Еще не более одного сига и не осталось на материи его туники не только крови, но даже и пореза. Медленно, ибо я вновь стал плохо ощущать собственные руки, спустил я ожившего Гамаюн-Вихо вниз, поставив подле ног своих и Отца. Саиб гамаюнов опустился на одно колено, и, склонив, спину и голову прикоснулся губами к левой стопе Першего, а потом облобызал и мою, таким побытом, присягая нам в вечной преданности. И незамедлительно остальные гамаюны серебряной рати, опустившись на колени, пригнули головы, громко громыхнув остриями бердышей о гладь полотна.

— Иди, мой бесценный… иди, — нежно продышал надо мной Отец, — мы ждем тебя.

И я подталкиваемый той полюбовной молвью не мешкая ступил вперед, вернее полетел ведомый диском, каковой (забыл сказать) Родитель величал Коловрат — сияние.

Глава тридцатая

В пару бхараней я достиг обода Коло Жизни и вступил в его пустоты, как оказалось прикрытые прозрачными стенами, отдающими при касании малой рябью волнения. Дотоль безразмерная в ширину поверхность обода, враз сомкнула пространство, живописав предо мной свои зигзагообразные, ломано-рубчатые края. И немедля и сами спицы, осуществляющие свое едва заметное движение, остановились. А насыщенное звуками живого космическое мироздание затихло.

Затихло… Замерло в ожидании нового… иного…

Теперь пропало всякое дуновение, колыхание и самой Галактики, и в целом граничащих с ней Отческих недр. Недвижно окаменели поколь колыхающие своими боками туманности. Я повернул голову и воззрился на все еще стоящих на площадке старших Богов. Небо, Асил, Дивный и Отец низко приклонив голову, определенно, также стали неподвижными, как и гамаюны им подвластные. Чудилось вся Вселенная, Всевышний, каковой наполнен Галактиками умер. В нем остановилось движение жизни, бытия, дыхания и вообще течения времени.

Но это молчаливо-замершее состояние длилось самую малую толику времени, ибо и остановку времени я заметил… уловил…почувствовал. Нежданно и вельми резко дернулся дотоль неподвижный обод Колеса, на нем тем самым рывком проступили долгие золото-серебристые полосы, словно ступенчатые полотнища, пролегающие лишь вперед, и незамедлительно Коловрат — сияние гулко хлюпнув, отпустило меня. Воронки крепленые к моей плоти единожды отстыковались от плеч, рук, спины, груди и я стремительно вошел, как оказалось, в студенистую поверхность полосы, которая также не мешкая выкинула вверх подпорки. Прозрачные и сетчатые они, возникли справа и слева от меня, и зараз упершись своими изогнуто-плавными верхушками в мои подмышки, похоже, внедрились в сами телеса, поддерживая и единожды не позволяя вырваться.

Еще мгновение, и хрипло звякнув, двинулась вперед поверхность обода, а вместе с ней и я. Степенно преодолевая ступени на ободе, двигаясь навстречу замершей недалече от меня широкой спице, по глади каковой струился золотой туман. В том густом и плотном мареве витали прозрачно-голубые, синие, белые, лазурные частички воды: капли, брызги, росинки. Мельчайшие крохи жидкости, имеющие круглую форму и долгий остроносый хвостик. Медлительно перемещаясь со ступени на ступень, точно перешагивая их, я достиг той спицы и вновь рывком ворвался в парящие туманы, которые охладили мою объятую волнением плоть, сняли тревоги, даровали чувство чистоты, вдохнули свежесть морского бриза и окропили брызгами дождя, дрепни, ситничка. Тот туман али сами капли воды не просто покрыли мою плоть, они скомковались мощными пежинами по всему естеству, пролегли колыхающимися, дышащими вспученностями. Прозрачно-голубые, синие, белые, лазурные бляхи, усеянные сверху тончайшими васильковыми, дымчато-синими волоконцами.