С ключом на шее - Карина Сергеевна Шаинян

ободрал горло. – Пытался задержать его, но куда там: молодой здоровый лоб, не догнать… Где же я тебя видел? – спросил он Полинку.

Конечно, видел, старый козел, – с ненавистью подумала Ольга. Только не ее, а меня. Дядь Юра слегка хмурился: воспоминания никак не давались ему. Его куртка топорщилась на груди, и под тканью угадывались очертания длинного предмета. Проверить пришел… Ольга стиснула пальцы, унимая дрожь в руках.

– Может, случайно встречал, – небрежно сказала она вслух. – Поставь чайник, пожалуйста, – попросила она Полинку и взмолилась мысленно: только не спорь. – И конфет, что ли, достань…

Полинка чуть слышно фыркнула, но, поколебавшись, все-таки взялась за чайник.

– Не надо конфет, – решительно заявил дядь Юра, – оставь ребенку. Лучше нажарь оладий, а? У тебя волшебные оладьи получаются…

Ольга послушно встала, вытащила из холодильника продукты и принялась замешивать тесто. По маминому рецепту. Она кормила его своими оладьями… наверное, носила на работу, или где они там встречались… Думать сейчас о маме было невозможно. Думать о маме и дядь Юре было – как смотреть на замерзшие коричневые натеки прорвавшейся канализации, отвратительными рубцами покрывающие чистый, искрящийся снег.

– Подай мне сковородку, По… Оля, – негромко сказала Ольга, взбивая тесто. Полинка, пожав плечами, выдвинула ящик под духовкой. – Нет, не эту, – качнула головой Ольга. – Красную.

– Ты всегда на чугунной…

– Я сказала – красную, – чуть повысила голос Ольга. Полинка сердито грохнула на плиту новенькую сковородку – яркую, почти нарядную, но никуда не годную из-за слишком тонкого дна. Зажгла конфорку и, сложив руки на груди, бухнулась на стул, демонстративно проигнорировав неодобрительный взгляд дядь Юры. Ольга чуть подобралась.

– Кружки доставать, что ли? – буркнула Полинка.

– Нет. Принеси чашки из серванта. Из бабушкиного сервиза.

– Что, серьезно? – спросила Полинка, и Ольге захотелось застонать.

– Да брось, к чему… – засмущался дядь Юра.

– Чашки, – настойчиво повторила она. – Бегом!

Полинка, прикусив губу, выскочила из кухни. Спасибо тебе, Господи, дошло. Умница, дошло… Бабушкин сервиз, занимавший половину серванта, сложили в коробки и торжественно затолкали на антресоли два года назад, чтобы освободить место для школьных вещей. Дядь Юра склонил голову набок, прислушиваясь к тишине. Ольга взялась за ручку сковороды. Чуть двинула пальцами, перехватывая поудобнее. Повернулась вполоборота, краем глаза прикидывая расстояние. Из комнаты по-прежнему не доносилось ни звука, и брови дядь Юры медленно сползались к переносице. Рука плавно скользнула под куртку – но тут раздалось дребезжание стеклянных дверец; Ольга чуть улыбнулась, и на мгновение ее сердце дрогнуло от гордости. Дядь Юра уронил руку и расслабленно откинулся на спинку стула.

Ольга крепче сжала ручку и с разворота, всем весом опустила сковороду на дядь-Юрину голову.

3

Нигдеев закурил и примостился на подоконник. Одному было хорошо – никто не зудел под ухом, не бормотал под включенный телек, не ныл, жалуясь на здоровье. Никто не лез с дурацкими вопросами и дикими намеками. Можно бездумно пялиться в окно, отдыхая от радостей человеческого общения, – никто не спросит, о чем это ты задумался… Хо-ро-шо. Для полного счастья не хватает только кружки чая – да лень наливать…

Нигдеев блаженно выдохнул в приоткрытую створку – и ветер тут же загнал дым обратно, прямо в лицо, так что заслезились от едкой струи глаза. Однако Юрка куда-то запропастился – гуляет, наверное, по супермаркету, как по музею, не привык еще. Как бы не пришлось снова искать. Нигдеев снова затянулся и принялся нервно обкусывать заусенец на пальце. Какой тяжелый, душный день… Даже ветер неправильный – ни влаги, ни холода, ни вкуса. Ветер комнатной температуры. Мертвый. Про такие дни говорят – как перед грозой. Но здесь не бывает гроз…

Он провел пальцем по желтоватой полоске песка, наметенной на подоконник, и ободранный заусенец защипало от соли. Песок и соль. Все эти сопки за окном – только песок и соль, и немного нефти. Какой идиот додумался раздавать эту землю под огороды? Какие, к дьяволу, огороды в наше время да в нашей местности?! Нигдеев вспомнил, как сам пытался выращивать картошку – в самом начале восьмидесятых, когда стало понятно, что со снабжением в О. – полный швах и надо брать дело в свои руки. Как благоговейно он высаживал ощетиненную ростками картошку, как изворотливо, за бешеные деньги и по рекомендации доставал оглушительно вонючий помет у бабки, державшей на Японской Горке кур, – единственную, наверное, домашнюю живность в городе. Как старательно окучивал чахлые кустики. И выкопал по осени те же два ведра картошки, что и посадил, – ничуть на вид не изменившейся и даже, кажется, с теми же ростками…

Юрка все не шел. Любуется, наверное, на молодую картошечку, ровную, чистенькую, боится, поди, брать… «Мичуринцы, блин», – пробормотал Нигдеев и втоптал сигарету в пепельницу. И ведь нашлись идиоты-желающие, взялись с энтузиазмом. На темном мехе сопок стали появляться желтые рубцы распаханной почвы, – сначала рядом, почти за гаражами, а потом все дальше, распространяясь, как скверная кожная болезнь, как метастазы, подползая все ближе к Коги. Сегодня, завтра, через неделю бульдозер вывернет вместе с песком и корнями стланика, связанными в безумный узор, – мумифицированное тело ребенка с медвежьей пулей в животе, а уж сопоставить пулю с ружьем будет несложно… Поначалу Нигдеев ждал этого, как в параличе, но потом спохватился, собрался, подсунул кому надо бумажки из архива вместе с отчетом: разработка месторождения Коги пока не целесообразна, но, однако же, коллеги, – огороды? Раздачу участков мигом прикрыли, но, видно, что-то сдвинулось из-за этой суеты, сбились какие-то подпорки под мирозданием. Жуткие слухи поползли по городу, и в больнице вдруг очухался давно признанный безнадежным Юрка, и снова, как тем кошмарным летом, начали находить зарезанных, выпотрошенных детей. А теперь еще и Пионер объявился… Снова – как тем летом. И опять он, как дурак, беспокойно ждет застрявшего где-то Юрку, и ноет, ноет в груди – как тогда началось, так с каждым годом все только хуже…

…Нигдеев перекладывает сигарету в левую руку, а правой принимается растирать грудь. В распахнутое окно рвется мутный от песка ветер, но он бессилен против намертво въевшихся в стены запахов табачного перегара, туши и тонкой кремнеземной пыли с образцов. Боль мешается с сосущей, наивной обидой: он же здоровый, не старый еще мужик, сезон в поле отпахать – раз плюнуть; жаль, в этом году не сложилось с Чукоткой, морозил бы сейчас зад на загаженном бакланами булыжнике посреди моря, считал дни до вертушки и горя не знал.

(…А этот мнется на пороге, как первоклассник в гостях у училки. Нигдееву становится скверно. Опять что-то раскопал. Опять будет висеть над душой,