Сестры - Пат Бут

Сладко потянувшись, Джейн села и снова вздохнула от удовольствия. Бассейн был врезан в склон холма ниже дома, и перед ней открывалась панорама видневшегося вдали моря. Не торопясь, она подошла к перилам, ограждавшим семидесятифутовую террасу, и окинула взглядом каньон. Справа и сверху до нее доносился музыкальный шелест листьев деревьев. Их посадил сосед Дон Хенли со своими друзьями. Ниже раскинулось имение Анн-Маргарет, занимавшее восемьдесят акров девственной территории каньона, ниже холма расположился Египетский дом Шер, построенный на деньги, полученные от кабаре в Лас-Вегасе, который она делила с молодым Джоном Доненом, в настоящий момент выставленный на аукцион за четыре миллиона долларов. Где-то дальше – где именно, Джейн не могла представить – находился пользовавшийся дурной славой дом, принадлежавший сыну Дорис Дейс. Роман Полански снял его для своей беременной жены Шарон Тейт. И в один ужасный день их посетила «семья» Мензона.

Она закрыла глаза, ослепленная дикой красотой каньона. Джейн чувствовала себя так, словно родилась заново, выросла заново под солнцем Беверли-Хиллз. Боже, она любила это место, любила все вокруг, даже желто-оранжевую мглу, облизывавшую город, словно ребенок леденец. Дом Джейн располагался выше верхней границы смога, висевшего в нескольких сотнях футов ниже шоссе Малхолленд-драйв. Несмотря на это, в насыщенном озоном воздухе ощущалось его едкое присутствие, напоминающее о реальности, – необузданная красота каньона могла не только радовать глаз, но и причинять вред. Джейн нравилась и эта таящаяся в каньоне опасность. Она чувствовала ее в жгучем зное ветров, веющих из пустыни Санта-Ана, которые словно насмехались над ее душевным спокойствием. Ветра несли с собой мобилизующий силы привкус отдаленной угрозы, которая, казалось, пропитывала зеленые склоны холмов притягательной энергией страха. Хаотичное расположение и кричаще-тревожная красота высохших, напоминающих скелеты деревьев будили в воображении картины адовой смерти и разрушения. По ночам с холмов в поисках добычи спускались койоты и тревожили собак, темные духи из глубины Долины и ночные грабители из городских трущоб выползали на автомагистрали в поисках жертв. В зимнее время дожди размывали склоны гор, и на продуваемые ветрами дороги обрушивались оползни, погребая под собой автомашины, засыпая бассейны и райский пейзаж грязью.

И однажды – день этот придет – земля разверзнется, и грянет величайшая катастрофа, о которой калифорнийцы не хотят и думать. Тогда дома провалятся под землю, газовые скважины взорвутся, автомагистрали превратятся в подлинный ад, от которого они и сейчас порой мало чем отличаются, в то время как пламя и клубы серного дыма опрокинут картины будущего в дымящиеся пучины Сан-Андреаса. Остальная часть Америки будет стучать зубами от страха и делать вид, что сочувствует, когда карающий меч Господень поразит Гоморру, которой всего было отпущено в изобилии. Но никто не будет скорбеть о Лос-Анджелесе. Об этом позаботится зависть.

Да, здесь обитали боль, страх, ненависть и утраченная невинность, но Джейн это нравилось. Здесь обитала боль, потому что имелось множество возможностей; обитало поражение, потому что были успехи и надежды на успех; жила ненависть, потому что существовало много любви. Здесь, в Калифорнии, царили движение и оптимизм, существование и становление в этом чудесном месте, где забота не считалась наивностью, слезы не были признаком слабости, желание изменить свое социальное положение, свой статус-кво, не расценивалось как подрывное. Порой было трудно представить, что родина, которую она оставила позади, находилась на той же планете.

Джейн двинулась обратно к топчану, кафельные плитки, нагретые солнцем, жгли ноги. Как здорово ничего не делать, когда ничего не нужно делать. Воскресенья были единственными выходными днями, и Пит Ривкин полагал, что их нужно использовать исключительно для восстановления подсевших за неделю батарей. Поэтому она улеглась ничком на топчан, в зовущую мягкость, и уткнулась носом в сладко пахнущие полотенца, прислушиваясь к мягким звукам группы «Генезиз», доносившимся из дома. Ленч был превосходным: жареная, с корочкой, меч-рыба, хрустящий зеленый салат под настоящей французской «шубой», а не под взбитой суспензией, выдаваемой в этой части мира за натуральный продукт. И две баночки пива «Корона». Все приготовленное поваром теперь взывало ко сну из глубин того живота, прикорнуть на котором мечтала бы Америка.

Ее душа была преисполнена мира и спокойствия, сходного с описанным Доном Хенли в «Орлиной песне». Не хватало лишь одного – мужчины, которого она любила.

При мысли о нем Джейн сладко потянулась. Роберт Фоли и его сильное тело. Серебряные нити в непокорных волосах. Невинные губы. Загадочное прошлое. Удары сердца учащались сообразно ритму ее мыслей, она выгнула поясницу, чтобы мягкая поверхность топчана коснулась места, жаждавшего прикосновения.

Джейн бросилась вниз без парашюта с высоты в миллион футов, и он был ее счастливым приземлением. Он спас ее от унижения, бедности, разрушения, явился начальным импульсом необыкновенного успеха. Однако чувства, которые она испытывала по отношению к нему, не имели со всем этим ничего общего. С самого первого момента, едва она очнулась в той старинной клинике посредине неизвестности, в ней зародилось электризующее ощущение, вспыхнувшее, когда его предполагаемо профессиональные пальцы прикоснулись к ней, пробудив сознание того, что она приближается к краю нового душевного состояния. Она боролась с этим состоянием, решив покончить с прежней Джейн, и хотя в какой-то степени ей это удалось, тем не менее новое чувство не исчезало. Ей некуда было идти, и он оставил ее в своем доме. В его симпатичном лице она улавливала напряженность и некую нерешительность, отсутствовавшую в момент, когда он предложил ей остаться у себя. В этом городе, где укоренился порок, сам ход развития событий давал основания подозревать его во всех смертных грехах, и ее новое, полное подозрений сознание рассматривало разнообразные варианты. Сердце ее уже уступило, но все оказалось совершенно иначе. Таинственная, сладкая развязка не наступала, и по мере того, как проходили дни, Джейн начала задавать себе вопрос: «А почему, черт подери, нет?» – и затем сама стала хотеть того, чего сперва опасалась.

Постепенно новое состояние начало овладевать ею. Вот тот, кто ей нужен, – глубокий человек, не эгоист, имеющий цель в жизни и обладающий непреклонной волей для ее достижения. Фоли не то, что Билли Бингэм – мальчишка, обуреваемый взрослыми мечтами о власти и мести. Его характер сформировался и сложился, жизнь его была посвящена цели столь высокой, что нужно вставать со стула при одном ее упоминании. И она должна соперничать с этой целью. Словно существовала некая иная женщина-соперница, прекрасное создание, стоявшее выше всякой критики и упрека. Он посеял в сердце Джейн семена экзотического цветка, именуемого ревностью, сладкий запах которого добавлял нечто пикантное в дилемму, именуемую любовью.