Родные гнездовья - Лев Николаевич Смоленцев

«Беда в одиночку не ходит: бросила его и детей жена, лишили любимого дела, поставив на грань катастрофы... потом болезнь... а теперь еще это», — мучительно искал выход Платон Борисович, убирая папку в стол. Потом он подошел к Андрею и положил ладонь на горячий лоб.

— Ты, Андрей, полежи, успокойся, все образуется... а я схожу к Юлию Михайловичу. Он обещался побывать у Семенова-Тян-Шанского... — Риппас стоял над больным растерянный, угнетенный, непохожий на себя.

Когда Платон Борисович ушел, тихонько прикрыв за собой дверь, Андрей встал и выдвинул ящик стола, куда убрал папку Риппас, по обеспокоенному поведению которого Андрей понял: в папке таится что-то важное для него. Так оно и было: «...воспитанник Андрей, усыновленный указом Правительствующего Сената от 14 января 1890 года генерал-майором Владимиром Ивановичем Журавским с правом ношения фамилии и отчества по имени усыновителя, но без права наследования имущества и дворянства», — читал он первый лист в папке. «Что за воспитанник Андрей был у моего отца? — не мог понять смысла прочитанного Журавский. — При чем тут имущество и дворянство?»

«Свидетельство, — начал машинально читать он следующий лист. — Выдано генерал-майору В. И. Журавскому Елизаветградским приютом, что усыновленный им мальчик был найден на крыльце приюта 22‑го сентября 1882 года в возрасте двух-трех недель без признаков святого крещения; имя и родители ребенка не известны...»

«Так вот что таил от меня дядя Миша... Я — не Журавский, а подкидыш, подзаборник! — билась обида в воспаленном мозгу. — Вот с чем пошел Платон Борисович к Шокальскому...»

Услышав глухой стук, в кабинет вбежала жена Риппаса: на рассыпанных бумагах Журавский лежал без сознания...

— Кто ж выдержит такое! — бессильно заплакала пожилая женщина, опустившись на колени перед Андреем.

* * *

Ординатор столичной Мариинской больницы Гавриил Ильич Попов, вызванный к бесчувственному Андрею, на первых порах очень боялся за его жизнь и три дня провел безотлучно в доме Риппаса, не доверяя уход за больным плачущей жене Платона Борисовича.

— Господи! — причитала она. — Где же конец его терзаниям? За что ты его так, господи? За чистую душу? За беспредельную веру?

На четвертый день доктор увез Андрея в больницу и запретил всякие посещения больного. Слег и Риппас, расстроенный бедами друга.

Через три недели в больницу приехал Шокальский и уговорил доктора допустить его к Журавскому.

— Тян-Шанский с делом Андрея Владимировича собирается на прием к государю и попросил меня навестить больного, — рассказывал Юлий Михайлович доктору. — Нам надо добиться его согласия на подачу прошения о даровании дворянства. В такую формальность уперлись все будущие исследовательские работы Журавского, жизнь его детей...

Андрей до того похудел, что под одеялом совсем не чувствовалось его тела. Казалось, что в нем живыми остались только огромные черные глаза, которые благодарно прикрылись прозрачными веками, когда Юлий Михайлович осторожно, внятно изложил причину визита.

— Тут дело не в дворянстве, а в возможности продолжения исследований, столь плодотворно начатых вами, — проникновенно говорил Шокальский. — Сможете подписать? — смотрел он на Андрея.

Однако Андрей был до того слаб, что прошение подписал доктор и заверил печатью больницы.

Николай Второй не даровал Андрею Журавскому дворянства. Царь над прошением раздумывал долго и мучительно: отказать легендарному Семенову-Тян-Шанскому, обратившемуся с очень редкой просьбой, было невозможно. Да и Журавский вроде бы заслуживал дворянства: воспитанник старинного дворянского рода, награжденный высшими исследовательскими наградами, с удивительным бескорыстием отдавший восемь лет жизни Северу. К тому же он был лично известен монарху. Царь готов был жаловать дворянство, но... сверху прошения генерал-адъютант Дедюлин положил вырезку из статьи с подписью «А. Журавский», где были подчеркнуты последние слова: «...казалось бы, Актом от 17 октября на Руси уничтожены все сословные привилегии, но привилегированное положение дворянства занимать высшие посты остается огромным тормозом прогресса Отечества!»

«Надо же, — размышлял царь, — сложиться таким противоречивым обстоятельствам. Нашел время подложить... свинью, — сердился он на своего не в меру услужливого адъютанта, — когда я обещал Семенову».

То ли многоопытный мудрый ученый предвидел такой вариант, то ли это совпадение, но царь обнаружил два прошения: в первом просили даровать дворянство по заслугам отца и сына, во втором — соизволить занять дворянскую должность без подобающей выслуги лет. Царь, повеселев, первое прошение откинул в сторону, на втором же собственноручно начертал: «Соизволяю. Николай».

На пасху в Мариинскую больницу по разрешению доктора приехало все семейство Риппаса, пришли Руднев с сестрой и матерью, тетя Маша, Михаил Шпарберг, оказавшийся по делам в столице. Андрей чуть окреп, уже ходил, а потому Гавриил Ильич разрешил ему выйти в сквер — ко всем сразу.

— Скопилась почта тебе, Андрей, — подал пачку писем Платон Борисович. — Извини, что не отдал раньше — не разрешал доктор. Ты прочти, а мы разделим с тобой печали и радости...

Платон Борисович, скорее всего, специально ждал такого случая, когда Андрей будет окружен близкими друзьями, думая, что на людях ему будет легче справиться с волнениями, принесенными разными известиями.

«...Поправляйтесь, дорогой Вы наш Андрей Владимирович, — писал из Усть-Цильмы казначей Нечаев. — О семье не беспокойтесь: дети здоровы и бодры, с ними Наталья Викентьевна. Деньги пока есть... Жаль смотреть на Соловьева: мужик он умный и все понимает. Он говорит, что его не пугает безденежье, его пугает ваша болезнь, крушение вашей идеи, коль таковое случится. Только не сдавайтесь! Народ с Вами, ибо чиновники ему, кроме разора, ничего не принесут...»

«Глубокоуважаемый Андрей Владимирович. Как ваше здоровье? Как подвигается лечение? Вы очень нам дороги, и сотрудничаем мы с Вами не ради денег, а ради глубокой веры в правоту нашего дела. Пишите сами, наказывайте через других: все, что Вам нужно, мы сделаем.

Н. Прыгин, С. Калмыков, И. Тепляков, М. Боев».

«Андрей Владимирович, глубоко сочувствуем и знаем, как тяжело и больно переносить несправедливость. Верим, что борьба за народное дело вольет в Вас новые силы. На увещевание господ сосновских, керцелли, тафтиных, кирилловых не тратьте силы и время — вот если бы Вы звали их грабить Печору, то они возвели бы Вас в национальные герои. Знайте: мы с Вами.

Группа товарищей».

Конкретных подписей не было, но Андрей знал, что эта дорогая весточка, переданная по цепочке, была от Георгия Шкапина и его товарищей...

Писем было много: