Фонарь на бизань-мачте - Лажесс Марсель

— Я все устрою. Пока твой отец не приехал, переселяться, конечно, нельзя, но завтра он будет здесь, и я с ним поговорю.

За ужином Кетту объявил, что местный гарнизон пополнят гвардейцы других округов и что на берег спущено еще несколько пушек.

Против обыкновения госпожа Шамплер улеглась в постель сразу же после ужина.

Стеклянная дверь оставалась открытой, и ночной ветер порой валил набок пламя свечей.

— Неразумно это, сударыня, — проворчала Розелия.

Ее замкнутое лицо выражало неодобрение. Добавив сквозь зубы несколько слов, которых ее хозяйка не уловила, она брякнула на ночной столик поднос с дымящейся чашкой померанцевого отвара.

— Чем ты раздражена, Розелия? — спросила госпожа Шамплер.

Пятьдесят лет верной службы давали Розелии право высказываться перед хозяйкой с брюзгливо-любовной искренностью.

— Бывают минуты, когда мне хочется скрыть от вас свои мысли, сударыня.

Госпожа Шамплер улыбнулась.

— А я бы как раз попросила, чтоб ты мне их честно выложила, Розелия. Как на духу!

Захваченная врасплох негритянка застыла на месте рядом с кроватью, потом, вернувшись к ночному столику, насыпала в чашку с настоем сахару и принялась его живо размешивать ложечкой.

— Неразумно это, — опять повторила она, — совсем, совсем неразумно, мадемуазель Фелисите. Негоже так выбиваться из сил, как вы это делаете со вчерашнего дня. Вам не пятнадцать лет. С утра до вечера топчетесь без передыха.

— Да нет же, милая. Пополудни я прилегла.

«И так далеко уходила, так далеко, — подумала госпожа Шамплер, — что, если б ты только знала, ты бы, наверное, восхитилась и позавидовала».

— А вечером прихожу — вы уже в постели, раздетая, волосы прибраны… И накануне тоже сказали: дескать, управлюсь сама. Может, мои услуги вам скоро вовсе не будут нужны?

— Ты мне до самой смерти будешь нужна, Розелия, и ты это знаешь, — возразила госпожа Шамплер, беря чашку, которую ей подала негритянка. — Что бы я делала без тебя?

— Сколько лет мы живем рядом с вами, Неутомимый и я, и всегда видим вас за работой. Но сейчас мы думаем, не пора ли чуточку отдохнуть?

— Да разве я какая-нибудь развалина и голова у меня трясется от старости, а? — спросила с улыбкой госпожа Шамплер.

Ле Брассёр, вернувшись во Францию, прислал ей несколько книжечек, комедии-балеты некоего Поклена, именуемого иначе Мольером, чьи мудрость и остроумие, служившие развлечением для придворных Людовика XIV, приводили ее в восторг. Впадая по временам в настроение тихой веселости и оттого готовая все обращать в шутку, она любила заимствовать у персонажей этих комедий подходящие к случаю реплики. Но Розелия даже и не заметила блеска живой мольеровской речи, и госпожа Шамплер спросила ее:

— Значит, и впрямь я кажусь тебе очень старой?

— Да нет, сударыня, я не то хотела сказать, — отвечала служанка. — Но ведь не дело, чтоб вы, в вашем возрасте, вставали ни свет ни заря три-четыре раза в неделю ради какой-то там переклички да и ложились бы самой последней!

— Сегодня я легла первая.

— Это-то и доказывает, что вы совсем выдохлись, — сказала Розелия, которая, если дело касалось ее хозяйки, за словом в карман не лезла. — Где у ваших детей глаза, как же они не видят, что вы себя изнуряете в работе и треволненьях?

— Тише, Розелия, тише! Ты забываешь, что я люблю заниматься своим поместьем. Вот поразмысли сама и скажи, во что бы я превратилась, отойди я от всех этих дел? Вспомни-ка первые месяцы здесь. И после, это тянулось годами, мы ни единой недели не спали спокойно. Чуть раздастся какой-нибудь шум — мы уже на ногах, что называется, в боевой готовности отразить налет беглых. И каждый день приходилось, помимо работы, следить за рабами — за теми, что были в поместье еще до нас, — как бы они не стакнулись с беглыми! А когда лейтенант ушел в плаванье в первый раз? Разве не спали мы наверху, поставив рядом с собой колыбель и прислонив ружье к креслу, чтобы ружье было ночью у нас под рукой? Неутомимый, правда, всегда спал на первом… Ты понимаешь, Розелия, не могу я пока отказаться от дела всей своей жизни. Пока не могу. И потом, когда лейтенант вернется домой и увидит, что я бездельничаю… Нет, Розелия, нет, немыслимо это! К тому же я еще чувствую, что полна мужества, а физическая усталость — это не в счет.

Стоя возле кровати, служанка только покачивала головой. «Ничего ты не понимаешь, — подумала госпожа Шамплер, — ничего. И никто бы не понял. За исключением тех, кто сражался до конца и пал смертью храбрых. Но для них уже все не в счет».

— Я не очень-то и устала, — снова заговорила она, — хотя сознаю, что день был набит до предела. Не беспокойся. Я потому и легла пораньше, что вечер отдыха даст мне хорошенькую разрядку после всех этих событий, пусть я даже не сразу усну.

— Простите меня, госпожа, — сказала Розелия.

Обойдя кровать с трех сторон, она заправила одеяло и закрыла стеклянную дверь, поставив форточку так, чтобы свежий ветер не задувал на хозяйку. Затем погасила свечи на подзеркальнике и стенах, оставив зажженными только на столике у изголовья, и убедилась в том, что хозяйка дотянется до шнура, чтобы позвонить ночевавшей внизу Розелии. В ванной она зажгла ночничок, после чего, довольная наведенным порядком, вновь подошла к кровати, собравшись уже пожелать хозяйке спокойного сна, но та, упредив ее, сделала знак присесть, как обычно, на табуретку.

— Я хочу поставить тебя в известность насчет одного своего решения. Доми, как только будет возможно, переберется сюда, на второй этаж, поближе ко мне.

— Ага, сударыня, все ж таки вы робеете оставаться тут ночью одна?

«Я бы долго ломала голову в поисках благовидного и вполне убедительного для Гилема с женой предлога, — подумала госпожа Шамплер, — а Розелия вмиг подкинула мне его. Мудрость смиренных порой превышает нашу».

— Не угадала, моя бедняжечка, — засмеялась она.

— Во всяком случае, я очень рада, сударыня. Как подумаю, что вы ночью одна, сердце мое обливается кровью.

Она сидела, как изваяние, на низеньком табурете, обняв руками колени, в которые упирался ее подбородок, и прижав к ногам свою пышную юбку с воланами, вся каменная, напряженная — настоящая черная прорицательница, сивилла.

«Наперсница моя верная, — растроганно думала госпожа Шамплер, — сколько раз за время нашего, я бы сказала, товарищества, твое сердце из-за меня обливалось кровью! Может быть, все началось в тот день, когда было дело с мортирой? Тебя тогда долго искали по всему дому, пока не нашли под моей кроватью, куда ты забилась, чтобы, едва лишь я появлюсь, первой прийти мне на помощь».

Они поболтали еще минут десять, потом Розелия поднялась, снова заправила одеяло и удалилась. Часы на комоде показывали половину десятого.

Наружные шумы стали невнятными, и ветерок, залетая в спальню из форточки, пошевеливал занавеси балдахина. Госпожа Шамплер потушила свечи, и в комнату проникал из ванной лишь слабенький свет ночника. Его пламя мигало от каждого дуновения воздуха и даже от трепетания крыльев вспыхнувшего над ним мотылька. А в ушах госпожи Шамплер опять зазвучат голос той, что давеча назвала ее «мадемуазель Фелисите». Но теперь он уже раздавался не в Белом Замке, а в доме ее отца в Порт-Луи.

Солнце светило в окна, и кто-то настойчиво барабанил в дверь.

«Мадемуазель Фелисите! Мадемуазель Фелисите!»

5

Она открыла глаза, отбросила одеяло и села.

— Что случилось?

Ее голос был еще хриплый со сна.

— Уже восемь часов, а вы спите.

— Ах, да оставьте меня!

Она откинулась на подушку и снова накрылась с головой.

Не имеешь права даже спокойно выспаться после такой скачки, как накануне, когда она возвращалась домой! Все они одинаковые, эти негритянки, волнуются по пустякам и совершенно невозмутимы перед лицом самых страшных бедствий.

Она вернулась. Тайная радость владела всем ее существом. Она не могла ни что бы то ни было анализировать, ни утверждать. Она себя чувствовала легкой, как перышко, и невероятно счастливой. Она провела в «Грейпфрутах» неделю, но с первого дня мечтала уехать обратно. Ей пришлось проявить большое терпение, делая вид, что ее занимают растения господина Арну, а также секреты шитья и поваренного искусства его супруги. Но эти дни прошли, и вот она здесь.