Том 3. Записки охотника - Иван Тургенев

Не раздумывая, не пытаясь понять, осмыслить, что это такое, он изо всех сил поплыл к берегу. Но чудовище плыло еще быстрее и с радостным визгом касалось его шеи, спины и ног. Наконец молодой человек, обезумевший от страха, добрался до берега и со всех ног пустился бежать по лесу, бросив одежду и ружье.

Страшное существо последовало за ним; оно бежало так же быстро и по-прежнему взвизгивало.

Обессиленный беглец — ноги у него подкашивались от ужаса — уже готов был свалиться, когда прибежал вооруженный кнутом мальчик, пасший стадо коз. Он стал хлестать отвратительного человекоподобного зверя, который пустился наутек, крича от боли. Вскоре это существо, похожее на самку гориллы, исчезло в зарослях.

Оказалось, что это была сумасшедшая, жившая в лесу уже свыше тридцати лет; ее кормили пастухи. Половину своей жизни она проводила, плавая в речке.

И великий русский писатель добавил:

— Никогда в жизни я так не пугался, потому что не мог понять, что это было за чудовище» (Ги де Мопассан. Полн. собр. соч. в 12-ти т. М., Правда, 1958. Т. X, с. 339–340. Оригинал см. в издании: Oeuvres complètes de Guy de Maupassant. La petite Roque. Paris, Louis Conard, 1909, p. 271–273).

8. РАЗМЕЖЕВАНИЕ.

В качестве замысла рассказа для «Записок охотника» значится в Программе III (1847). Замысел, по-видимому, заключался в самостоятельной разработке темы, перед этим слегка затронутой в рассказе «Однодворец Овсяников». См. наст. том, стр. 65–66. В дальнейшем был реализован в драматической форме, в комедии 1849 г. «Завтрак у предводителя». См. в наст. издании т. II, стр. 159.

9. Н. А. ВЕНЕВИТИНОВ.

В качестве самостоятельного замысла значится в Программах V и VI (1847). Б. М. Эйхенбаумом в 1928 г. (Т, Сочинения, т. I, с. 353) было высказано предположение, что запись «Н. А. Веневитинов» означает в данном случае не название рассказа, а наименование прототипа героя. Предположение подтверждается документальными данными. Гвардии поручик Николай Александрович Веневитинов (род. в 1806 г., ум. после 1866 г.) был троюродным братом поэта Д. В. Веневитинова и в то же время крестником Николая Алексеевича Тургенева, деда писателя. С 1823 по 1829 г. Н. А. Веневитинов находился на военной службе. Однако все имеющиеся сведения о нем не разъясняют нам сущность замысла рассказа.

10. M. H. ЗАСОKOB.

В качестве самостоятельного замысла значится в Программах V и VI (1847). Предположение Б. М. Эйхенбаума, высказанное по отношению к замыслу «Н. А. Веневитинов» (см. № 9), относится и к этому замыслу. По мнению М. К. Клемана, M. H. Засоков является прототипом героя рассказа «Незадача» (см. № 15), что, однако, мало вероятно.

11. А. И.

В качестве самостоятельного замысла значится в Программе III (1847). Инициалы «А. И.» до сих пор остаются неразъясненными.

12. ПОМЕЩИК ИВАН БЕССОННЫЙ.

В качестве самостоятельного замысла значится в Программах I и III (1847). М. К. Клеман связывал этот замысел с замыслом рассказа «Реформатор». Между тем герой этого рассказа, как об этом можно судить по незавершенному рассказу «Реформатор и русский немец», именовался не Иваном Бессонным, а Евгением Ладыгиным (фамилия прототипа Ладыгина — Зиновьев). Возможно, что замыслу рассказа «Помещик Иван Бессонный» позднее было дано название «Иван Иванович» (см. № 6).

13. САЗО<НОВ?>.

В качестве самостоятельного замысла значится в Программе VI (1847). Сущность замысла неизвестна, а название его остается неразъясненным.

14. ЗЕМЛЕЕД.

Краткое изложение рассказа «Землеед» содержится в письме Тургенева к П. В. Анненкову от 25 октября (6 ноября) 1872 г. из Парижа: «…в этом рассказе я передаю совершившийся у нас факт — как крестьяне уморили своего помещика, который ежегодно урезывал у них землю и которого они прозвали за то землеедом, — заставив его скушать фунтов 8 отличнейшего чернозему. Сюжетик веселенький, как изволите видеть».

Более развернутое изложение замысла находим в записи рассказа Тургенева, сделанной в 1873 г. Н. А. Островской:

«Ведь у меня было заготовлено много рассказов для «Записок охотника», которые так и не попали в печать. Помню, между прочим, был рассказ об одном истинном происшествии. Бывши студентом (как видите, это было очень давно), приехал я летом в деревню охотиться. На охоту водил меня старик из дворовых соседнего имения. Вот раз ходили мы, ходили по лесу, устали, сели отдохнуть. Только, вижу я, старик мой всё осматривается, головой покачивает. Меня это, наконец, заинтересовало. Спрашиваю: «Ты что?» — «Да место», говорит, «знакомое»… И рассказал он мне историю, как когда-то на самом этом месте барина убили. Барин был жестокий. Особенно донимал он дворовых: конечно, потому, что они находились с ним в более близких сношениях, чем крестьяне. Вот дворовые и сговорились вытащить его ночью из дома куда-нибудь подальше и покончить с ним. Старик мой был еще тогда мальчишкой. Он случайно подслушал разговор и в ту ночь следил за заговорщиками, — видел, как тащили барина с завязанным ртом, чтобы он не мог кричать (мальчик бежал за этой процессией сторонкой). Когда мужики пришли в лес, мальчик спрятался в кустарник и оттуда всё видел. Были страшные подробности, — например, повар набивал барину рот грязью (в тот день шел дождь), приговаривая, чтобы он его кушанья попробовал» (Островская H. A. Воспоминания о Тургеневе. — Т сб (Пиксанов), с. 84–85).

Из цитированного выше письма Тургенева к П. В. Анненкову от 25 октября (6 ноября) 1872 г. видно, что замысел рассказа относится к той же эпохе, что и «Реформатор и русский немец», т. е. к концу 40-х годов. В том же письме к П. В. Анненкову Тургенев писал о том, что, придав давно им задуманному рассказу «другую турнюру», он (в 1872 г.) собирался его закончить и опубликовать в газете «Неделя», которой обещан был и рассказ «Русский немец и реформатор» (см. с. 521).

15. ПРИМЕТЫ.

О рассказах «Приметы» и «Незадача» (см. № 16) Тургенев говорит в письме к П. В. Анненкову от 25 октября (6 ноября) 1872 г. как уже набросанных, но затем оставленных по их незначительности. О содержании рассказа «Приметы» дает представление нижеследующая страница из воспоминаний К. К. Случевского, близко знавшего Тургенева:

«Наконец, как бы сама собою, речь перешла к охоте и к охотникам. Несколько насмешливых слов Анненкова, одобренных молчаливой улыбкой Дудышкина, вызвали Ивана Сергеевича на разговор, и он начал вспоминать о том, чего не дописал в своих «Записках охотника».

— Да ведь охотники всё люди мнительные и лгуны, — сказал Анненков.

— Ну, лгуны не лгуны, а что мнительны многие из них, то это верно, — ответил Иван Сергеевич. — Да, вот, хоть бы со мною был случай, который не угодно ли вам объяснить!

Надо заметить, что Иван Сергеевич принадлежал к числу людей необычайно мнительных. Стоило ему встретить по выходе из дома лошадь той или другой масти, которая могла предвещать нечто нежелательное, стоило ему услышать в разговоре какой-нибудь намек на значение числа 13, как Иван Сергеевич тотчас если не содрогался, то как бы суживался и уходил в себя. Он ужасно боялся ночи и снов, а в особенности пугало его во всех видах и всегда чувство смерти.

— Да-с, — говорил Иван Сергеевич, — вот что со мною на охоте было… Не задалась мне как-то в один день охота с Ермолаем…

Как только Иван Сергеевич произнес имя Ермолая, так тотчас же у меня в голове промелькнул весь тот характерный облик его спутника на охоте, столь хорошо охарактеризованный в одном из его рассказов; промелькнула и мельничиха, и равнодушная ко всему на свете Валетка.

— Охота не удавалась, — говорил Иван Сергеевич, — дичи не было, собаки шли лениво. Денек был серый и неприглядный, скука одолевала нас. Понурил голову и Ермолай.

— Пойдемте, — говорил он мне, — домой. Ничего сегодня хорошего не будет.

— Я, — говорит Тургенев, — послушался его, и мы двинулись по направлению к бричке, оставленной на опушке леса, на излучине реки. Небольшой дождь моросил, и мы шли с Ермолаем молча, понурив головы и свесив ружья. О чем уж я думал, — не знаю, не помню, но я, двигаясь совершенно машинально, решительно не замечал того, что подле меня делалось…

Вдруг я почувствовал, — продолжал Тургенев, — необычайно сильный удар в грудь, удар до такой степени неожиданный, что я не только остановился, но и отшатнулся. Не прошло и секунды, как глупая причина удара выяснилась. Громадный заяц, — почему уже, бог его знает, — бросился из-под кустов, спросонков что ли, ко мне прямо на грудь и — ошеломленный моею грудью гораздо больше, чем я зайцем — немедленно пустился наутек, стрелою по прямому от нас направлению. Ермолай, не пропускавший подобных случаев неожиданных появлений дичи, стоял тоже, как вкопанный, и даже не подумал вскинуть ружье, пока мы смотрели зайцу вслед. Я тоже не думал целиться, сначала будто руки свинцом налились, а потом мне смешно стало. Когда заяц исчез, юркнув в кусты, я опустил ружье на землю и посмотрел себе на грудь. Следы… следы заячьей шкурки, несомненно, оставались на моем полукафтане, а удар был так жив и неожидан, что я словно продолжал чувствовать его. Молчание прервал Ермолай.