Торжество жизни - Николай Дашкиев

Николай посмотрел на часы. Было двадцать три часа пятьдесят минут. Прошло семьдесят два с половиной часа с момента введения в ткань сыворотки, содержащей вирус Иванова.

- Вот так, наверное, и "болотница"... - прошептал Карпов.

А у Степана перед глазами все еще стояла картина: черные точки распадаются на более мелкие, они равномерно покрывают весь экран и мгновенно исчезают.

"Как? Почему?"

На этот вопрос ему не ответил бы никто в мире.

Глава XIV

ЦЕНА ГЛАЗА

Туман... Туман... Туман....

Над узкими улицами лондонского предместья, над грязной Темзой нависла непроглядная пелена; она колышется, превращая все вокруг в бессмысленный хаос, глушит звуки, окрашивает испитые лица прохожих в мертвенные зеленовато-серые тона, угнетает, давит. Это - воплощение самой безысходной тоски, страшного в своем безмолвии отчаяния, болезненного одиночества, крушения надежд и желаний.

Человек идет вдоль Темзы шатаясь, но он не пьян. Человек бледен и худ, но это не от болезни. Он не ел несколько дней, он забыл, как потрескивают сухие поленья в очаге. Этот человек безработный и зовут его Джон Кэмпбелл.

Мысли у Джона странно путаются, ноги дрожат. Чтобы не упасть, он хватается за перила моста и закрывает глаза. Откуда-то из провала памяти выплывает картина: Ленинград... вышка собора... седоголовый русский... Как его? А, вспомнил, - Стефан Рогофф. Обещал вылечить...

Боцман грустно покачал головой, вспомнив, как увидел склонившегося над сундучком рыжего Дика. Вот он бьет Дика в челюсть, и тот отлетает, скаля зубы, как пес... "Медуза" плывет по смирному, однообразному до тошноты морю... Лондонский порт... Агенты у сходней... Выхоленный, полный презрения полковник... Полковник из Интеллидженс Сервис сказал: "Шпион! Русский шпион!" Кто шпион? Джон Кэмпбелл, честный парень и никогда не станет шпионом. Но разве там поверят?.. Это все Дик, рыжий Дик виноват!

- Эх!.. - Джон сплюнул и поплелся дальше. Еще оставалась одна - последняя - надежда: может быть, доктор Меджиссон сжалится. Если же нет...

Джон посмотрел вниз, за перила моста, - туман скрывал Темзу, но боцман вздрогнул: вода в реке, должно быть, холодна, как лед.

Джону пришлось итти пешком более двух часов - денег на подземку не было. К особняку доктора Меджиссона он подошел совсем обессиленным, чувствуя, что вот-вот упадет. Лакей не пустил его даже в переднюю, и Джон, криво улыбаясь, молча уселся на мокрые ступени парадного, зная, что никакая сила не сможет увести его отсюда.

Наконец дверь открылась, и лакей процедил сквозь зубы:

- Войди!

Джон, пошатываясь, подымался по мраморной лестнице, машинально подсчитывая в уме, сколько дней можно прожить, если продать хотя бы один из ковров, устилающих ступени. Откуда-то донесся столь аппетитный запах кофе, что у Джона судорога свела челюсти. Было тепло, светло, уютдо. И сам Меджиссон - низенький толстяк - казался воплощением старой доброй Англии, о которой читались длинные нравоучительные истории в воскресных школах.

Меджиссон вопросительно взглянул на оборванца. Заметив мраморную расцветку его лица и рук, он покачал головой:

- Чем могу служить, уважаемый?

И взглядом, и тоном он как бы говорил: ты, безусловно, болен, причем болен какой-то странной, необыкновенной болезнью, но лечение стоит денег, которых у тебя нет.

Профессор Меджиссон давно уже перестал быть тем восторженным юношей, который мог по целым суткам не отходить от постели больного, гоняться за призраками неведомых болезней, мечтать и дерзать. Прежний Меджиссон исчез вместе с необеспеченностью и неопытностыо, а этот - профессор, один из богатейших врачей страны - смотрел испытующе и холодно.

Но и Джон Кэмпбелл уже не был самоуверенным и дерзким забулдыгой-боцманом, сорившим деньгами по всем портам мира. Если течение времени вознесло и возвеличило доктора Меджиссона, то Джона Кэмпбелла оно сломило, вытравило у него лучшие человеческие качества. Однако у него еще нашлись силы, чтобы не заплакать, не броситься к доктору в ноги с мольбой о спасении. Запинаясь, он хрипло проговорил:

- Профессор, я болен какой-то странной болезнью. Меня никто не берет на работу: здоровому - и то почти невозможно устроиться... Я умираю с голоду... Профессор, если вам нужна моя рука, нога, кровь - все, что есть у меня, возьмите, но только вылечите.

Он судорожно всхлипнул и протянул руки:

- Профессор, у меня жена и ребенок, они умирают с голоду, а я не могу принести им ни шиллинга, хотя этими руками я умею делать очень многое... Профессор, я напишу договорное обязательство выплачивать вам половину своего жалованья до конца моих дней, - вылечите меня!.. Профессор, я ветеран войны - немецкая пуля в Нормандии пронзила мне грудь... Профессор!..

Меджиссон стоял все такой же непроницаемый, кругленький, благодушный и смотрел куда-то за окно, нетерпеливо притаптывая ногой. Ничто в мире не могло его разжалобить-он видел картины и погрустнее этой, профессора только раздражало, что этот оборванец отбирает драгоценные минуты.

Но боцман был настойчив:

- Профессор, русский доктор Стефан Рогофф предлагал мне в России пятьсот фунтов стерлингов за двадцать унций моей крови. Он говорил, что давно ищет такого больного.

Джон сболтнул о русском неожиданно для себя самого и испугался: полковник из Интеллидженс Сервис сказал, что если он проболтается, ему не сдобровать. Но это был последний шанс на спасение, и боцман с радостью увидел, что на профессора подействовало воспоминание о русском.

- Он долго уговаривал меня... Он говорил, что из моей крови можно сделать какое-то чудесное лекарство, и обещал вылечить меня. Почему я не согласился? Ах, дурак! Ах, дурак!..

Боцман врал теперь неудержимо, с ужасом думая о том, что еще минута - и его прогонят отсюда. Он даже втянул голову и зажмурился, когда Меджиссон шагнул к нему и взял за плечо.

- Ты не врешь?

Глаза его смотрели недоверчиво и пронзительно. Боцман испуганно покачал головой:

- Нет, нет! Клянусь жизнью моего ребенка! - Он мог свободно клясться - ни жены, ни детей у него не было. - Рогофф даже дал мне свой адрес: он работает в Ленинграде, в противораковом институте...

Профессор крикнул:

- Вилли! Кофе!

Пока странный больной, обжигаясь, пил кофе, профессор Меджиссон внимательно наблюдал за ним.

"Похоже, что этот оборванец не врет. Интересно, что же выдумал этот Рогофф? Может быть, и впрямь стоит заняться оборванцем?.."

Мысли пролетали быстрые, скользкие:

"Нужно будет отдать его кровь для исследования. Только чтобы этот болван не догадался".

Меджиссон вспомнил, что из его лаборатории давно уже не выходило ничего нового, что незаконченные немецкие работы дали немного, а свежих теорий не появлялось. Но сейчас же пришла трезвая мысль: "Да врет же, все врет этот проходимец! Ну кто же заплатит пятьсот фунтов стерлингов за двадцать унций пусть самой драгоценнейшей крови? Ясно, врет!"