Познание России: цивилизационный анализ - Игорь Яковенко

С другой стороны, налицо специфический, но все же интерес. Царь принимает послов и купцов, беседует с ними. На высшем уровне российского государства, где можно не опасаться за души подданных, налицо явный интерес к Западу, стремление разузнать о нем побольше, понять природу западноевропейской жизни, ориентироваться в ситуации.

При этом просматривается напряженное стремление подтвердить свои привычные представления. Политическая элита российского общества желает познать природу европейской жизни. Любопытно, что одновременно она напряженно ожидает от реальности, что происходящее в Европе подтвердит исходную идеологему. С этой точки зрения показательны письма Ивана Грозного Стефану Баторию и Елизавете I. Обращаясь к Баторию, царь пишет:

…А жил ты в державе бусурманской, а вера латинская — полухристианство, а паны твои держатся иконоборческой лютеранской ереси. А ныне мы слышим, что на твое земле устанавливается вера арианская, а где арианская вера, там имени Христова быть не может…167

В письме Елизавете содержится показательный, любимый историками пассаж:

Мы надеялись, что ты в своем государстве и сама владеешь и о государственной чести заботишься…А ты пребываешь в своем девичем чину, как есть пошлая девица…»168

Московское правительство обращает свой взор на Запад с тем, чтобы лишний раз убедиться: все правильно. Москва — Третий Рим. Именно здесь мистический центр мироздания. Все же внешние земли отданы хаосу и несопоставимы с православным царством. Иностранцы отмечают острое неприятие Запада и наивное убеждение в безусловном превосходстве Москвы и московских порядков, непоколебимую уверенность в святости православия как единственно спасительной веры и пагубности любого «инославия». Как пишет Антонио Поссевино:

…Поэтому, когда они хотят кому-нибудь большого зла, они говорят: «Увидеть бы мне тебя в латинской вере!» (Исторические сочинения о России. Трактат «Московия»)169.

Если царь, как об этом свидетельствуют Герберштейн и Мейербергер, мыл свои руки в специальной вызолоченной лохани после приема католических послов (этот обычай продержался до середины XVII века), то архангельские купцы, торговавшие в то же самое время с иностранцами, шли по завершении торгов в храм и совершали службу, так сказать, в очищение от скверны.

В основе этих идей лежит и «идеологическая работа» православия, и универсальное для архаического сознания дробление мира на «митгард и утгард», т. е. привычное, освоенное внутреннее и опасное, неосвоенное внешнее пространство. Наконец, эти представления вытекают из присущего архаическому сознанию манихейского выворачивания мира. Согласно этой системе представлений за границей «нашего», освоенного пространства живут оборотни и сама жизнь в том мире устроена «наоборот».

О том, что иностранец воспринимался на Руси как «бес», что в нем не видели вполне человека, человека в собственном смысле, свидетельствует многое. Так, на иностранцев не распространяются нормальные нравственные нормы. Ключевский отмечает, что дипломатические приемы московских бояр повергали в отчаяние иностранных послов. Их убивала двуличность, бесцеремонность, постоянная ложь, легкость, с которой они давали и нарушали обещания. «Если их уличали во лжи, они не краснели и на упреки отвечали усмешкой»170.

Кроме того, страх и неприятие Запада обуславливались общим состоянием культуры, теми блоками архаики, которые сохранялись в пространстве российской ментальности. Как носитель динамического цивилизационного начала, западный человек отрицал московский космос. Мир пропитанного язычеством двоеверия не сочетался с человеком эпохи Реформации. В этом отношении низовая демонизация Запада являлась закономерной реакцией. Из церковной и политической идеи самоизоляция за несколько веков превратилась в устойчивую системообразующую характеристику народной культуры.

Народный изоляционизм имеет собственную логику развития. Модернизация раскалывает массы. И если для динамически ориентированной части общества идеи изоляционизма оказываются не актуальными, то для тех, кто не вписывался в новую реальность, Запад или тотем, его обозначающий (католики, евреи, немцы, рок-музыканты, мондиалисты), сливается с образом мирового зла. В этой группе демонизация Запада и накал антизападных страстей не убывал никогда, выплескиваясь периодически «наверх» в пространство большой культуры.

Холерные бунты, неприятие лекарей, немец как бес, интеллигенция как немцы, т. е. те же бесы, дворянство с его европейской культурой как немцы, а значит опять же бесы. Евреи как немцы, т. е. носители чуждой культуры и, стало быть, те же самые бесы. Любые нововведения как идущие от Запада — и значит бесовские. Картошка, вводимая с помощью вооруженной силы, и многое, многое другое характеризует реальность низового восприятия Запада.

Для того, чтобы представить себе социально-психологическую и культурную природу этого явления достаточно вспомнить бунт 1771 г. в Москве. В то время в городе свирепствовала эпидемия чумы. Однако, народ не принимал требования рациональной медицины. Больных прятали от докторов (немцев и бесов), а умерших тайно хоронили в погребах и садах. Толпы народа собирались у Варварских ворот Китай-города у иконы Богоматери в убеждении, что икона уврачует. Когда по указанию архиепископа Амвросия икона была снята со стены — с тем чтобы исключить опасное с эпидемиологической точки зрения скопление людей — толпа убила архиепископа. В Москве начался бунт, для подавления которого потребовались войска, вмешательство Екатерины и чрезвычайные полномочия.

Средневековье отступало медленно и с боями. Глеб Успенский, Мельников-Печерский, Чехов оставили нам свидетельства того, что иностранцы, а также русские, в которых народ видел иностранцев, воспринимались как бесы, оборотни еще в конце XIX в. Использованная в середине XX в. идея врачей-отравителей имеет глубокие фольклорные истоки. Авторы политических процессов о врачах-убийцах (равно как и ветеринарах-вредителях), знали и чувствовали народ, с которым они работали.

Архаическая народная ментальность демонизировала разрушительную для нее западноевропейскую культуру и всеми силами старалась изолироваться от последней. Правительство шло ей навстречу, однако необходимость модернизации общества вынуждала к спусканию и в самые широкие массы элементов новых технологий, знаний, образа жизни, бюрократических порядков. На этом пересечении и разжигалась фобия Запада.

При том, что определенный интерес к западноевропейской жизни присутствовал, место Запада в сознании русской политической элиты до конца XVI в. было ничтожным. По свидетельству Поссевино, лишь пятеро москвичей, во времена Грозного, знали латынь171. По существу своему, Запад предстает как опасная, и ненужная сущность.

Однако далее происходит перелом. Логика развития Московского царства приводит страну к проблеме выхода на Балтику. Москва ввязывается в Ливонскую войну, которая завершается глубочайшими потрясениями. Практически, Смута вылилась в распад государства. Регенерация его стоила чудовищных сил, а сама эта эпоха перевернула сознание московского человека.

Польский, т. е. католический гарнизон какое-то время стоял в Кремле. Московское царство оказалось поверженным. Это стало потрясением, которое похоронило московский изоляционизм. Оказалось, что Запад владеет некоторыми жизненно важными, необходимыми для русского общества знаниями, умениями и технологиями. А успешная борьба и само выживание государства зависит от усвоения достижений западной цивилизации.

Политическая элита московского общества сразу же делает выводы из итогов Ливонской войны. Уже Борис Годунов посылает русских молодых людей учиться на Запад, учит западной премудрости своего сына, а иностранцы с удивлением отмечают, что положение в Москве неожиданно стало меняться. Царь выписывает с Востока ученых греческих монахов, и т. д. С XVII в. Россия постепенно разворачивается лицом к Западу.

Оставаясь опасным и враждебным, Запад перестает быть ненужным и неинтересным. Он превращается в остроактуальную и амбивалентную сущность. Россия последовательно включается в процесс модернизации, что в данном случае означало вестернизацию. С этого момента и начинается собственно противостояние, которое разворачивается и оформляется в соответствии с определенной внутренней логикой.

История модернизирующихся обществ показывает, что догоняющее развитие провоцирует устойчивый конфликт и противостояние с лидером. Каждая из стран, переживших догоняющее развитие, хотя бы на каком-то этапе существует в остром конфликте с тем, кого она стремится догнать. Эти конфликты становятся затяжными, выливаются в войны. А по завершении войн и установлении союзнических взаимоотношений в догоняющих странах долго живут сильнейшие антилидерские силы и настроения. Однако показательно то, что остатки этого конфликта снимаются, как только процессы модернизации завершаются, и общество входит в клуб лидеров.