Шатун - Сергей Шведов

– А что ты предлагаешь, Ицхак? – спросил Битюс.

– Я предлагаю действовать медленно, но верно, привлекая на свою сторону старейшин тех радимичских родов, которые недовольны произволом ведунов. А недовольных среди радимичских старейшин много. Если мы утвердим на радимичском столе верного кагану человека, то присмиреют и даджаны, и новгородцы.

– Долгий путь, – вздохнул Битюс, – такой долгий, что, боюсь, моей жизни не хватит, чтобы его пройти. Да и манили мы уже радимичских старейшин под свою руку и в свою веру, но толку с этого было мало.

– Тех, кто качнулся в нашу сторону, божьи ближники уже извели, – злорадно усмехнулся Митус. – Взять хоть того же Твердислава. Ведуны тоже ведь не сидят сложив руки, а норовят утвердиться в Хазарии. Разве Листянин городец не на землях кагана стоит?

– Земля там спорная, – возразил Жучин, – а нам следовало давно уже тот городец прибрать к рукам.

– Но пока что благодаря твоему промаху, Ицхак, городец к рукам прибрали даджаны. Как я слышал, боготур Торуса женат на дочери князя Яромира, – спокойно сказал каган.

– Вот и надо, воспользовавшись нахальством даджан, раззудить князя Всеволода и, вырвав городец у Торусы, передать нашему человеку.

– Почему же ты не раззудил и почему не вырвал? – ехидно спросил Моше под одобрительный смешок Митуса.

– Рассуждаешь ты здраво, Ицхак, – лениво протянул Битюс, – как медом по сердцу мажешь, но только дойдет до дела, как ты возвращаешься ко мне битым.

Мошка захихикал, Митус заржал жеребцом, а Ицхак пыхнул гневом:

– Если бы твои наушники, каган, не путались у меня под ногами, то я бы и Берестень сохранил, и городец взял.

– Все это слова, Ицхак, – покачал головой Битюс. – Никто тебя не заставлял жить Митусовым умом, жил бы своим – не ходил бы сейчас в битых дураках.

– Я учту твой совет, каган, – сказал Ицхак, беря себя в руки. – И отныне буду полагаться только на себя. А что касается твоих наушников, каган, то возьми в расчет, что они ищут не столько выгоду твою, сколько свою. И очень может быть, им выгодно стравить тебя с Яромиром, чтобы потом устроить пир на твоих костях.

Ган Митус побурел от бешенства, но Ицхак выслушивать его ругательства не стал, поклонился кагану и покинул дворец. День, что ни говори, начался для Жучина неудачно: расположение кагана он не приобрел, зато нажил двух могущественных врагов, каждый из которых мог попортить много крови Ицхаку, а, объединив усилия, они и вовсе могли стереть его в порошок. Может, и не следовало Ицхаку намекать кагану на возможное предательство Митуса, но что сделано, то сделано. А Битюс и без предупреждений держит толстого гана в подозрении.

В свое время отец Митуса ган Жирята спорил за каганскую булаву, и уж конечно Битюс этого не забыл. Можно было смело предполагать, что Битюс пропустит все советы толстого гана мимо ушей. Смущало Ицхака другое: с чего это почтенный Моше взялся подпевать Митусу в столь сомнительном и кровавом деле? Ведь прежде эти двое скорее соперничали, чем дружили. Неужели старый Мошка сделал ставку на Митуса в противовес Битюсу? И сразу же возникает другой вопрос – зачем ему это понадобилось? Ведь положение Моше среди ближников Битюса одно из самых завидных, а затеваемый переворот, если он, конечно, затевался, грозил провалом и гибелью лелеемого старым купцом дела как в Хазарии, так и в Руси. Если верить слухам, то подвалы старого Моше ломились от золота. Впрочем, эти слухи исходили от людей не осведомленных в делах торговых и ростовщических, ибо по-настоящему богат тот, чьи деньги находятся в работе, а не лежат мертвым грузом в сырых подвалах. И тех, кто решил бы с дурными целями наведаться в дом старого Моше, ждало бы жестокое разочарование. Они не обнаружили бы там ничего, кроме горсти серебра.

Из Битюсова дворца Ицхак возвращался по мощенным камнем улицам, держась середины. Положение каганова ближника позволяло ему не слишком церемониться с городскими обывателями, которые хоть и поглядывали недовольно на дерзкого купца и его мечников, но поспешно освобождали дорогу. Город был населен людьми разноплеменными. Славяне составляли здесь меньшинство, а многие из городских обывателей, давно потерявшие связь со своими племенами и землями, именовали себя хазарами, хотя прав на это не имели. Город был достаточно велик, хорошо укреплен и многолюден. Обыватели хазарских городов были главной опорой кагана Битюса, но опорой слишком ненадежной, чтобы можно было на нее опереться в противоборстве с племенной и родовой старшиной. Потерявшие связь с родиной люди еще не успели стать монолитом и часто кланялись не единому Богу, а своим старым, привезенным издалека божкам. Казалось бы, прямая выгода должна была толкать этих людей в объятия новой веры, но они почему-то продолжали упорствовать в своих заблуждениях, повергая Ицхака в раздумья. Что лежит в основе этого упрямства, почему столь живуча у людей тяга к давно отжившим суевериям? А ведь среди городских обывателей было немало людей, повидавших мир во всем его размахе и великолепии.

Ехал Ицхак к старинному приятелю своего отца персу Джелалу, с которым поддерживал деловые и дружеские отношения, несмотря на косые взгляды соплеменников. Джелал был стар и мудр. Под шапкой поседевших кудрей хранились многие тайны времен ушедших и нынешних. Делился своими знаниями с окружающими старый перс неохотно, ибо тайны – это тоже капитал, но для Ицхака он должен был сделать исключение.

Джелал жил в доме, выстроенном на византийский лад, куда менее роскошном, чем Ицхаков дворец, но все-таки более пристойном, чем у Моше. Ицхака прежде удивляло, что под этими вместительными сводами нет женщин, но потом он узнал, что у персов не принято выставлять на всеобщее обозрение дочерей и жен. Сам Джелал придерживался традиционных для своего народа обычаев, но делал это не напоказ. Разумная предосторожность человека, живущего если не во враждебном, то в чужеродном окружении.

Ицхака старый перс принял дружелюбно и со славянским размахом. Недаром же говорится, с кем поведешься, от того и наберешься. А Джелал всю Русь исходил вдоль и поперек. Хозяин потчевал гостя колхидским вином, а кубки были персидские, поражавшие глаз тонкостью работы.

– На Руси тоже научились делать хорошую посуду, – сказал Джелал. – На восточных и западных торжищах славянские товары в цене.

Ицхак знал это не хуже хозяина, но разговор поддержал посетовав на то, что дороги ныне в Руси небезопасны и как бы эти настроения не вылились в большую распрю, от которой торговле будут одни убытки. Джелал сразу понял, что разговор о грядущей распре гость затеял неспроста, а потому насторожился. Сухое лицо его посмурнело, а тонкие черные брови сошлись у переносицы. Джелал был стар, но карие глаза его время пощадило, и сверкали они так же молодо, как и во времена давние.