Ложись - Рикардо Фернандес де ла Регера

Этой ночью, как и в предыдущие, солдаты из отделения Аугусто должны были копать траншеи на передовой. Солдаты недовольно ворчали: «И это называется отдых?» К тому же шел дождь. Залезли в машину. Через несколько минут съехали с дороги и покатили по полю. Машина все время буксовала, ее бросало из стороны в сторону, казалось, вот-вот она перевернется. Дождь не переставал. Когда уже подъезжали, водитель выключил фары. Машина завязла в жидкой грязи, пришлось ее вытаскивать, подталкивая сзади. Вымазались как черти. Дождь усилился, шинели промокли насквозь. Наконец сержант зажег фонарь и приказал двигаться за ним.

Вдруг разорвалась мина.

— Назад! — закричал сержант и потушил фонарь. Минометы продолжали бить. В темноте вспыхивали их фиолетовые огни. Дождь лил как из ведра.

— Пошли! В такую ночь никто не сунется, — сказал сержант.

Солдаты возвращались весело, громко смеялись, болтали. Аугусто был мрачен. Он промок до нитки и замерз.

Спать предстояло в сырой одежде. Уже два года он на фронте. Это никогда не кончится! Он почувствовал глухую тоску, бесконечную усталость. «Если бы можно было заснуть, чтобы никогда больше не проснуться, ни о чем не думать, ничем не терзаться». Как после сражения под Гвадалахарой, он ощутил вдруг острое желание, чтобы его кто-нибудь утешил. Но кто? Он никогда не обратится с этим ни к родителям, ни к сестре, ни к зятю. Вылезая из машины, Аугусто увидел Року.

— Дружище! Что ты здесь делаешь?

— Да вот пришел вручить увольнительную.

— Кто же этот счастливец?

— Ты! — Рока, широко улыбаясь, передал извещение Аугусто. Его вызывали в Сарагосу держать экзамен на водителя.

Следующим утром он отправился в город, получив увольнение на 48 часов.

Вечером Аугусто был в Сарагосе и сразу явился в автоуправление. Экзамены прошли хорошо. Потом Аугусто бродил по улицам. Ему так хотелось увидеть Берту или хотя бы поговорить с ней по телефону. Но он понимал, что гораздо разумнее и честнее не тревожить ее.

Под вечер забрел в кабаре. Долго сидел, погруженный в свои мрачные мысли, не замечая ни того, что происходило на сцене, ни того, что происходило в зале. Потом отправился спать.

И вот Аугусто в комнате, которую он снял для ночлега. Это плохо побеленная клетушка без окон. Тяжелый воздух, грязные, замызганные стены, мятое темно-лиловое одеяло, сомнительной свежести белье. Железная подставка для таза. Неопрятная, неуютная нищета. Хозяйка дремала в коридоре, поджидая его. Ворчливым голосом потребовала четыре песеты. Боялась, что сбежит, не заплатив. Грязная старуха с жидкими волосами, собранными в маленький пучок, нагло торчащий и словно угрожающий кому-то.

Аугусто сидит на раскладушке. При малейшем движении она скрипит. Аугусто мрачен. В автоуправлении сказали, что вызовут не раньше, чем через два-три месяца. А за это время столько может случиться.

Кто даст ему отсрочку? И что ему еще придется вынести, если… если он останется жив? «…Два-три месяца». С ним говорил какой-то хмурый, неприветливый парень. Он заставил Аугусто порядком подождать, прежде чем сообщил это. Парень был хорошо одет, красиво причесан, от него пахло дорогим одеколоном. Он равнодушно сказал Аугусто: «Два-три месяца». Если бы он, этот парень, знал, что такое война… Чего стоит один день, один час, одна секунда, проведенные там. Аугусто думает. Вернуться на фронт? Если бы это было возможно, он сейчас же отправился бы туда. Бежать из тыла, от этих людей, от парня, который благоухает дорогим одеколоном, от этих женщин. От всех тех, кто торчит в барах, развлекается, беззаботно смеется. А Берта? «Нет. Это бессмысленно». Кто поможет ему избавиться от предчувствия смерти? Он помнит глаза Ломаса, в которых застыло отчаяние, когда в то утро у Ла Гранхи он сказал, что погибнет в ближайшем бою. Нет, об этом нет сил думать. И нет никого, с кем можно было бы поделиться, кому можно было бы все рассказать, чтобы избавиться от тоски. Он один, как всегда. Он должен сейчас же, немедленно вернуться к ребятам. Только они поймут его, даже если он им ничего не скажет. Надо просто побыть с ними. Они понимают язык отчаяния и ярости, они поймут тебя, даже если смерть забьет тебе рот землей и заставит замолчать.

Аугусто поднимается. Раскладушка скрипит. Он шагает, охваченный лихорадочным возбуждением, думает, грозит: «Эй, вы! Берегитесь! Придет день, и мы с ребятами вернемся с фронта. Вернемся, чтобы потребовать своей доли наслаждений и улыбок. Берегитесь!» Потом бросается на кровать. Но вернется ли он? Мрачное предчувствие с новой силой охватывает его. Он замирает, раздавленный тоской.

Глава тридцать седьмая

Аугусто нашел свою роту в окопах. В его отделении было пять человек. Двое из тех, что уцелели в последних сражениях, и трое, которых перевели к нему после переформирования. Большую часть потерь восполнить не удалось. Рота Аугусто насчитывала около девяноста человек. А при полном составе полагалось сто двадцать. Почти половина из этих девяноста болела малярией. Тяжело переносить болезнь, когда живешь в грязной сырой пещере, а под тобой вместо матраца заплеванный, перепачканный глиной пучок соломы вперемешку с окурками, блохами и вшами. Но эти люди с невероятным мужеством, стойко боролись с болезнью. В отделении Аугусто было четверо больных. Во время приступов они целыми днями лежали в тесной земляной норе. Потели, стонали, бредили от сильного жара. Одному из них было особенно плохо. Он кричал, умоляя, чтобы его пристрелили. Приходилось быть начеку, чтобы он не покончил с собой. Он был единственным, кто нес караул нерегулярно. Остальные не пропускали своей очереди.

Фельдшер — высокий красивый парень с небольшой головой. Он смел и добр. После еды он обходит больных. Щупает пульс, хотя знает, что это им не поможет. Но он понимает, что это их успокаивает. Что-то говорит им, раздает таблетки хинина. Траншеи соединены между собой лабиринтом переходов и зигзагообразными крытыми ходами сообщения. Двигаться по ним трудно и утомительно. Когда наступает время обеда, наиболее отчаянные вылезают из окопов и бегут прямо к месту раздачи.

Враг совсем рядом. К тому же где-то неподалеку от линии окопов вражеские снайперы. Они уже нанесли немалый урон. Особенно переживали смерть одного парня. Он был из взвода Аугусто. Звали его Куэста. Ему было двадцать восемь лет. И он был женат. Почти каждый вечер Аугусто ходил к нему в землянку. Играли в «семь с половиной» или в «туте». Колода была засаленной, и в ней недоставало больше десяти карт. Несколько раз Аугусто тоже играл, но обычно предпочитал смотреть. Играли на деньги. Когда деньги кончались, ставили сигареты. Денег было мало, и проигравшие расплачивались сигаретами. Но какое это имело значение! Главное было — убить время. Аугусто смотрел, как они играют. И вспоминал Хуана, их партии в домино. Ему казалось невероятным, что Хуан мог так подло поступить с ним. Куэста хорошо относился к Аугусто. Он часто показывал ему фотографии жены и сына. Аугусто внимательно слушал его. Говорил, что у него хорошенькая жена, хотя это было далеко не так, и превосходный сын. Куэсте это доставляло удовольствие. Остальные грубо подшучивали над ним и уверяли, что жена наставляет ему рога. Он знал, что это только шутка, и никто не хочет обидеть его, и все же был недоволен. Но что поделаешь! Куэста работал без устали и никогда не сидел сложа руки. Однажды он предложил углубить и расширить пол в землянке. Эта идея никому не понравилась — не хотелось тратить силы напрасно. Куэста все же сумел убедить солдат и взялся руководить работой. В стене оставили выступ, который служил скамьей. Теперь в землянке можно было стоять почти во весь рост. Она превратилась в место сборищ. И вот Куэсту убили. Выстрелом в спину, когда он выскочил из траншеи и бежал за едой. Аугусто не пошел взглянуть на него. Не пошли и остальные. Его принесли двое из отделения Аугусто. И все. Словно им было совестно смотреть на убитого, когда сами они живы. Все уже знали, что война скоро кончится. И было стыдно, что они целы и невредимы, а он мертв. К тому же они не хотели страдать. Довольно! Хватит! Его убили. «Пусть покоится в мире». И конец. Им хотелось сразу же забыть его, вычеркнуть из памяти, чтобы тут даже не пахло смертью. Умереть сейчас, когда мир так близок! Зато все ходили смотреть на легкораненых. Этим уже не придется больше нюхать пороху. Из госпиталя сразу домой, навсегда. Им жали руки. Вместе с ними смеялись. Вот бы нам такую рану! Все мечтали получить пулю в ногу, плечо, руку. Точно пуля, впечатанная в тело, подобно охранной грамоте, давала право на жизнь.

Аугусто, как и многие, предпочитал бегать за едой напрямик, а не тащиться по неудобным закрытым ходам сообщения. Вокруг свистели пули, но он бежал не спеша. После гибели Куэсты стал ходить по траншее. Но вскоре ему это надоело, и он опять рискнул выбраться наверх. Так прошел ноябрь.