Братья - Селим Ялкут

— Очень темно.

— Но уже светает.

— Я останусь здесь. — Алевт провел рукой Михаила по своей голове. Рука стала липкой от крови.

— Ты видишь меня? Знаю, видишь. И я видел тебя. Раньше. А теперь не вижу. Совсем не вижу. Ничего. Я — слепой, со мной не уйдешь. А один ты сможешь. Отведи меня к дереву, чтобы я не лежал возле дороги. И оставь. А сам торопись.

— Я вернусь за тобой. Обещаю. Если не встречу иерусалимцев, я все равно вернусь.

— Нет времени на разговоры. Эй. — Окликнул Алевт. — Прошу. Поцелуй меня.

Михаил застыл, удивленный. — Чего медлишь? Кто знает, когда встретимся. С этим я хотел бы умереть. Поцелуй. В губы. И прощай…

Он шел, потом, когда стало совсем светло, побежал. Бежал долго, пока не стал уставать. В горле хрипело. Всходило солнце. Воздух стал розовым. Дорога отошла от гор и тянулась теперь среди леса. Запели птицы. Пришлось преодолеть несколько упавших на дорогу деревьев. Он потерял счет времени, каждое усилие, каждый шаг давались с трудом. Глаза были прикрыты, он, спал на ходу, но не упустил ни одного мгновения, не присел, не перевел дыхания. Оставалось совсем немного до того, как он должен встретить иерусалимцев, или усилия его окажутся напрасны. Они не успеют, византийцы сдадутся на милость грабителей. Но пока нужно спешить. А потом он вернется к Алевту. Дыхание прерывалось. Ноги не слушались. Усталая, измученная тень брела впереди, будто сама, без его участия. И постепенно уменьшалась. Скоро полдень. Потом он ткнулся в морду лошади. И поднял голову. Прямо перед ним были всадники в черных плащах с белыми крестами. Смотрели с любопытством. Прямо на него выехал невысокий человек, странно сидевший в седле, почти мальчик, укутанный в широкий плащ, с большой головой на тщедушном тельце. Горбун. Михаилу дали лошадь и поспешили. Наконец, добрались до Алевта. Михаил взял приятеля за плечи и перевернул лицом вверх. Широко открытые глаза, застыв, глянули на него. Лицо было густо покрыто пылью. Михаил встряхнул Алевта, будто пытался разбудить. И только потом глянул вниз. Одежда на груди была распахнута и между ребер, в каемке темной крови стоял нож.

— Эй, давай быстрее. — Торопили его. — Этот подождет.

— Кто? — Спросил Михаил.

— Убийца не станет обнажать грудь прежде, чем ударит. Бог решает за каждого. Этот решил за себя сам.

Они успели во время. Подобрались поближе, стали наблюдать. Тысячная толпа сошлась к осажденному лагерю. Торг заканчивался. Грабители нетерпеливо дожидались добычи. Иерусалимцы выстроились попарно и стали выезжать, стараясь привлечь к себе внимание всех сразу. Двигались медленно, скрывая малочисленность, расчет был, посеять панику и открыть разбойникам дорогу к бегству. И те заметались. А воодушевленные византийцы выстроились и пошли на врага. Ударили сразу лучниками и конными, хотя пришлось двигаться осторожно на коварном каменном поле. Но и самой угрозы для тех было достаточно. Толпа бросилась бежать, не помышляя о сопротивлении, спотыкаясь и давя друг друга. Михаил наблюдал издали, как всадники врезались в толпу, и, орудуя мечами, будто поплыли в обезумевшем человеческом потоке. А навстречу им шли византийцы, дули в хриплые трубы, и ожесточенно действовали копьями. Вышло, как было задумано. Большая часть грабителей вырвалась и была рассеяна, остальные окружены и теперь в страхе ждали наказания. За час все было кончено. Погонщики выводили караван. Замелькали яркие одежды женщин и посольских. Раньше их не было видно, византийцы не хотели разжигать алчность грабителей.

Когда все собрались, горбун выбрал камень и сошел на него прямо с лошади. Он хотел оставаться выше и заметнее остальных. Вовремя подоспевший на помощь, он не собирался уступать главенства. Византийцы, едва не погибнув у границ королевства, высказывали почтение спасителям. Варсофоний встал рядом с камнем, пониже горбуна. Первым подтащили рыжебородого великана, который командовал разбойниками. Он был взят раненым и теперь медленно приходил в себя. Глаза были густо налиты кровью. Шел, спотыкаясь. Горбун глянул.

— Что скажешь в свое оправдание? — Рыжебородый молчал. — У нас будет, кому отпустить тебе грехи. На всех хватит. — Горбун обвел рукой пленных. — Отказываешься? Еще лучше. Лучше отправить на небо десять язычников, чем одного христианина.

Великан взревел, стряхнул стражу, и тяжело пошел вперед. Ударили его со всех сторон. Он еще ступил шаг, осел на колени, ткнулся лицом в землю и застыл.

— Уберите. — Горбун нахмурился. — Постройте всех. — Чтобы я видел.

Пленных было более сотни. Горбун помолчал, пожевал губами. — Эй, кто умеет считать. Выберите каждого десятого.

Михаил увидел девочку-подростка. Еще не остывшая после боя, со спутанными слипшимися волосами. Руки разбиты в кровь. Видно, она немало постаралась в эти дни. Но когда стражник, что вел счет, прошел мимо, странное чувство овладело Михаилом. Она высмотрела и навела на них своих людей. И в несчастьях последних дней повинна она. Но теперь, когда жребий пощадил ее, он перевел дыхание. Хорошо, что так.

— Стой. — Вперед, шатаясь, выбрался купец. — Стой. — Повторил он.

— Что хочешь? — Спросил горбун.

— Я знаю ее. Она шпионила. Она навела на нас всех этих негодяев. Подлая. — Сириец тыкал пальцем. — Спроси. Этот кормил ее из своих рук. Так я говорю? — Сириец подступил к Михаилу.

— Давай ее сюда. — Распорядился горбун и глянул, запоминая. — Считай, дальше.

Вывели остальных. — Связать. — Распорядился горбун и обернулся к Михаилу. — Знаешь, что я сделаю? — Спросил он весело. — Этих я повешу. Но она, — горбун кивнул в сторону нищенки, — не попала в их число. Так что… — Он кивнул сирийцу. — Как скажешь?

— Повесить. — Прохрипел тот. — Она виновна. Гадина. Больше остальных.

— Значит, повесить? Но он, — горбун возвысил голос и показал на Михаила, — заставил нас поспешить. Мы могли не успеть. Его заслуга. Как тебя зовут?

— Дюплесси.

— Дюплесси? Ты франк?

— Дюплесси.

Горбун внимательно оглядел Михаила, и обратился сразу ко всем. — Так вот, пусть он решит. Это будет справедливо.

— Что решить?

— Ее жизнь зависит от тебя. Как скажешь, так и будет. Тебе полагается награда за труды. Вот и рассчитаемся. Делай с ней, что хочешь. И побыстрее. Пора двигаться.

Михаил растерялся. Оказывается, распорядиться чьей-то судьбой, не труднее, чем жизнью дождевого червя. Разрубить или оставить жить.

— Решай. — Торопил горбун.

— Пусть живет. — Сказал Михаил.

— Пусть живет. — Подтвердил горбун и с интересом глянул на Михаила. — Не хочешь убивать? А может, ты сам хочешь восстановить справедливость? Самое время. Они будут болтаться на деревьях, пока их не расклюют птицы. Не хочешь? Но ты можешь заработать. В Иерусалиме не проживешь без денег. Эй, ты. — Он кивнул купцу. — Заплати ему. Раз хочешь ее смерти. И он доставит тебе удовольствие.

— Нет. — Остановил горбуна Михаил. Толпа настороженно молчала. — Я не возьму деньги.

— Когда-нибудь все равно возьмешь. Можешь не сомневаться. Начни сейчас. Зачем откладывать?

— Нет.

— Все слышали? — Объявил горбун. — Так и будет. Кто хочет отличиться? Накинуть веревку и поработать плетью.

Несколько мужчин вышли вперед.

— Этих повесить. — Приказал горбун. — Остальным — по десять ударов. Этой двадцать. Но помните, я обещал, оставить ее живой.

Разбойников уже тащили к деревьям, когда один — дикий бородач, покрытый запекшейся кровью, прохрипел Михаилу: — Прощай, брат. — Глаза его были отчаянны и пусты. Он уже видел свою смерть. — Бог нищих благословляет тебя.

За час все было кончено. Остальных отстегали плетью и отпустили. Нищенка ушла вместе со всеми, наказание не стало ей в тягость. А сириец подошел к Михаилу и плюнул ему в лицо.

Когда подошли к Иерусалиму и встали возле городских ворот, он отсчитал Михаилу за труды, но не дал в руки, а швырнул монеты в дорожную пыль.

Сутки Михаил провел рядом с городом. Сам не мог объяснить, почему медлит сделать последний шаг. Вместо того, чтобы вместе со всеми восславить Бога, ниспославшего завершение долгого пути, чтобы со смирением пересечь заветную черту, он повернул в сторону, туда, где купцы в последний раз пересчитывают и проверяют товар, а погонщики торгуются с хозяином. Обойдя линию стен, он поднялся на гору. С ее плоской вершины, усаженной корявыми маслинами, можно было заглянуть внутрь города. Гора эта, как узнал Михаил, называлась Масличной. Здесь когда-то молился Христос, отсюда вознеслась Богородица. Паломники чтили это место, и сейчас здесь было людно. Михаил отыскал тень под полуразрушенной стеной и улегся на плащ. Трава выгорела, земля была неотличима от камня. Бездумно, с трудом приоткрыв смыкающиеся от усталости веки, Михаил стал осматриваться. Ближние городские ворота были распахнуты, стража разбрелась, укрылась от жары. Монахи, как черные муравьи, толпой втянулись в город. Выехали несколько рыцарей с белыми крестами на черных плащах — облачении недавних спасителей. Вспоминать об этом не хотелось, когда-нибудь потом. Всадники помчались на юг. Белая пыль долго висела над дорогой, Из дальних ворот выехало несколько телег, уставленных бочками, и покатили, пока не исчезли за поворотом. Люди входили и выходили из города запросто по одному, по двое, что-то делали, искали, рассчитывали, чем поживиться, как заработать, прожить день. Стояла жара, в небе ни облачка. Подступала осень, но приметы ее были не заметны.