Все на продажу - Кэндес Бушнелл

У меня есть свои, — сказала Джейни.

Господи, деньги!.. Придется рассовать их по чемоданам. В Америку как будто нельзя ввозить больше 20 тысяч долларов наличными… Вдруг ее поймают и упекут в тюрьму? У нее подкосились ноги.

— Самолет вылетает в три часа. Нам надо поторопиться.

— Можно мне в туалет?

Пит насмешливо наблюдал, как она по одному затаскивает в туалет свои чемоданы. Заведение было в типичном французском стиле: дыра в цементном полу, только и всего. Хорошо хоть, что там больше никого не оказалось. Трясущимися руками Джейни разделила пачки и спрятала деньги на дне всех четырех чемоданов, снова пересчитав для верности. Все на месте: 100 тысяч новенькими тысячедолларовыми купюрами.

В аэропорт они поехали на такси. В тесноте на заднем сиденье дешевой колымаги Пит проговорил тихим голосом, сдерживая бешенство:

— Ты могла погибнуть. Никто не знал, куда ты девалась. Мать уже собиралась связаться с французской полицией.

— Я в порядке, — отозвалась Джейни утомленно. — Разве я плохо выгляжу?

— Ты выглядишь как… — Что?!

— Полегче с ней! Она еще ребенок, — сказала добросердечная Энн.

— Никакой она уже не ребенок!

— Тебе-то что? — фыркнула Джейни. — К твоей драгоценной жизни это не имеет никакого отношения.

— Зато мать это убьет. Убьет! Она что-то для тебя значит? Ты когда-нибудь думаешь о других или всегда только о себе?

— Тогда ничего ей не говори.

— Боюсь, теперь уже нельзя будет промолчать.

Джейни заплатила таксисту, после чего они почти не разговаривали.

Родители встречали их в аэропорту «Логан». Увидев наряд Джейни и чемоданы, мать негодующе поджала губы. На следующий день она посадила ее в старый красный «олдсмобил» и повезла к врачу.

У нее нашли мононуклеоз[8]. Мать сказала, что это счастье, мог бы обнаружиться сифилис. На обратном пути она вдруг затормозила на обочине.

— Я должна знать, Джейни, — сказала она.

Глядя на мать, Джейни чувствовала, как возвращаются ее детские страхи. Ей казалось, что мать никогда ее не любила; все их разговоры всегда заключались в неодобрительных высказываниях матери на ее счет и в ее попытках защититься. Мать опустила щиток и, глядя в зеркальце, стала красить губы.

— Ты с ним спала? — спросила она.

— С кем?

— Ты такая глупая!

— С кем, мама? Назови имя.

— С этим Рашидом! — Она повернулась к Джейни. — Ведь он преступник!

— Откуда ты знаешь?

— Какая же ты глупая! Как вышло, что у меня такая глупая дочь? Что я делала не так? — Она завела машину и поехала дальше. Но разговор еще не был окончен. — Ты хоть раз вспомнила обо мне и об отце? Все в клубе…

— Отлично! — крикнула Джейни. — Я уеду. Исчезну, провалюсь сквозь землю. Ты меня больше не увидишь. Можешь сделать вид, что меня нет на свете.

— А теперь ты вообще рехнулась.

— Я покончу с собой!

— Не будь идиоткой! — прикрикнула на нее мать, резко сворачивая к дому. — Я всегда знала, что так и будет. Я тебя предупреждала. Мужчины обманывают дурнушек…

— Я была с ним как раз потому, что красивая! — проорала Джейни, выскакивая из машины и громко хлопая дверцей. — Вот чего ты не можешь вынести, мама! Ты не можешь смириться с тем, что перестала быть красивее всех!

Следующие два месяца она пролежала на узкой кроватке в своей старой комнате. Джейни чувствовала себя Алисой в Стране чудес, где все чудесным образом уменьшилось, а она выросла; иногда ей казалось, что она вот-вот взорвется, уничтожив заодно весь дом. Мать записала Джейни в местный колледж, и она, онемевшая от стыда, не посмела протестовать.

Но постепенно к ней вернулись силы. Помогли, наверное, 100 тысяч долларов, спрятанные за кукольным домиком у нее в шкафу. Лежа в ту осень в своей детской комнате, она уговаривала себя, что может отказаться от своего прошлого и начать жить заново. В конце концов, она так молода, всего-то девятнадцать лет, в этом возрасте шрамы заживают, не оставляя следов. Но дурное семя попало в плодородную почву и проросло; возможно даже, оно всегда сидело в Джейни, дожидаясь благоприятных обстоятельств, чтобы дать о себе знать. Семя это жило своей собственной жизнью, увлекая за собой ее.

Через четыре месяца она снова увиделась с Йеном. Она вернулась в Нью-Йорк, жила в арендованной квартире. Как-то вечером там раздался телефонный звонок. Она схватила трубку и услышала незнакомый мужской голос:

— Джейни! Я не верю в свою удачу! Уже несколько дней пытаюсь тебя отыскать…

— Вы кто? — спросила она ледяным тоном.

— Не узнаешь? Догадайся.

— Не могу.

— Йен. Йен Кармайкл. Я в Нью-Йорке.

Они договорились встретиться в баре на углу, рядышком с ее квартирой. Джейни не переставала вспоминать капитана, но когда тот вошел, удивилась, чем он ее привлекал. Ее сердце превратилось в лед. Здесь, вдали от моря, Йен показался ей совершенно заурядным. В безжалостном свете, на который так щедр Нью-Йорк, он мало чем отличался от туриста со Среднего Запада: акриловый свитер, купленные только что на Третьей авеню уродливые кожаные сапоги, которыми он определенно гордился. Они трижды заказывали на двоих текилу; Джейни очень старалась почувствовать к нему то же самое, что чувствовала летом, но тщетно. Тогда его зубы казались ей ослепительно белыми, а теперь — желтыми и щербатыми. Глаза — восхитительные синие глаза, в которые она раньше так вожделенно заглядывала, — оказались посажены слишком близко, чудесные светлые волосы были подстрижены неудачно, привлекая лишнее внимание к крупному носу. Йен объяснил, что приехал в Нью-Йорк на две недели, заказать кое-какое оснащение для «Мамауды», и все повторял, как ему не верится, что они все-таки увиделись. Когда он взял ее за руку, она чуть было не сбежала — так подсказывал инстинкт.

Настал неизбежный момент: Джейни пригласила его к себе. Йен стоя целовал ее у камина, и ей хотелось кричать от неприятного ощущения, когда он лез языком ей в рот. Она так долго ждала этого мгновения… Что с ней произошло? Когда они приступили к любви, Джейни хотела почувствовать страсть, как летом, но ничего не произошло. Когда он занялся с ней оральным сексом, это только раздражало, и она уже хотела, чтобы он быстрее ею овладел, чтобы всему этому пришел конец. Когда он вошел в нее, она даже не удосужилась закрыть глаза, так была безучастна к происходящему. На его вопрос, можно ли кончить, она пробормотала:

— Да, пожалуйста.

Полежав на ней, Йен вздохнул, помотал головой, встал и начал одеваться.

— Ты куда? — спросила Джейни.

— Ухожу, вот и все.

— Я не понимаю…

— Все ты понимаешь. Но я…

— Послушай, Джейни, — проговорил он, надевая через голову свитер, — не признавайся мне больше в любви, потому что это не правда.

— Откуда ты знаешь? Йен сел на край кровати.

— Ты никогда не была в меня влюблена, Джейни. Неужели ты этого не понимаешь? — Она хотела возразить, но он жестом заставил ее молчать. — Это была просто фантазия, ты сама вбила это себе в голову. Иначе ты бы свихнулась. Если бы ты задумалась, чем занимаешься…

— Нет, я тебя любила! — крикнула Джейни, пытаясь прикрыться скомканной простыней. Он встал.

— Ты холодная. Слишком холодная, чтобы кого-нибудь по любить.

Лучше бы он ударил ее. От этих слов Джейни ахнула и прижалась к стене. Йен повернулся и вышел из комнаты. Забыв про простыню, она побежала за ним.

— Как ты смеешь так говорить? Это не правда! Распахнув дверь, он обернулся, и Джейни увидела, что его

Лицо искажено ненавистью.

— Ты похожа на паука черная вдова, — бросил он и побежал вниз по лестнице.

— Йен, подожди…

Но кричать ему вслед было бессмысленно. Она захлопнула дверь и привалилась к ней, всхлипывая. Почему всегда так происходит? Почему никто не понимает?..

Но спустя несколько минут слезы высохли, и Джейни подошла к зеркалу. Насмотревшись на себя, она закатилась истерическим хохотом. Такая красота — либо шутка, либо чудо. Люди останавливали Джейни на улице, чтобы сказать ей, что она очень красива, мужчины в машинах рисковали вывихнуть шеи, оглядываясь на нее. За два месяца до этого, в начале октября, судьба над ней сжалилась: ей позвонили из модельного агентства «Эйлин Форд». Каталожная компания пожелала заключить с ней месячный контракт, и она была в Нью-Йорке уже через два дня. Мать больше не заговаривала про колледж, более того, сама отвезла ее на бостонский вокзал, смущенно улыбнулась и поцеловала в обе щеки.

«Звони хотя бы иногда», — напутствовала она ее.

Джейни сделала шаг назад и, все еще смотрясь в зеркало, закрыла рот ладонью. Она внутреннее ликовала. Красота — бесценная, роскошная красота — спасла ее.

Сначала дождик едва моросил, потом превратился в мерзкую холодную пелену. Джейни, сидевшая на Вандомской площади, вытерла мокрое лицо. Действительно ли красота ее спасла — или толкнула на ложный путь? Еще тогда, в самом начале, с Рашидом… Если бы Джейни попыталась что-то совершить в жизни, а не полагалась только на судьбу и свою красоту, то чего-нибудь наверняка добилась бы. Какой прок от красоты, когда внутри пустота? Все, кроме нее, живут ради какой-то идеи, действия окружающих ее людей связаны с их эмоциональным стержнем. А она… За пятнадцать лет Джейни со столькими переспала, но за всю жизнь испытывала оргазм шесть раз. Она даже не могла представить, что такое любовь. Она воображала, конечно, что любит Селдена, но в действительности чувства, которые Джейни к нему испытывала, не отличались от ее чувств к любому другому мужчине: это можно было назвать приязнью, но только до тех пор, пока она получала от этих отношений что-то вещественное. Даже Йен разглядел это пятнадцать лет назад! Для Рашида это и подавно было очевидно, как красный фонарь на фасаде публичного дома.