Воспоминания. Письма - Зинаида Николаевна Пастернак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
То же самое Хитаровой.
Понед<ельник> утром (часам к 11) найти возможность позвонить Хитаровой Софье Моссесовне К3—63–92 – те же вопросы, что Гольцеву 1) Как нашла Бараташвили мнение. 2) Когда едет? Поклон от нас обоих Чиковани. 3) Кому передать остаток Бараташвили (будет готово через три дня, остался конец поэмы), не едет ли кто-нибудь[295] после нее в Грузию. 4) Выписала ли деньги за Бараташвили и сколько? Чтобы не забыла, что в Грузию для Чиковани надо отвезти оригинал, то есть тобою (Зиной) переписанный экземпляр; переписали ли для Гослитиздата и Гольцева и проверили ли. Желаю ей счастливой дороги.
1948
<9 июня 1948>
Зина, пишу наскоро. На все это ответь мне с Марией Эдуардовной[296], которая приедет к тебе завтра, в четверг.
Я взял с книжки три тысячи. Одну даю Анне Никандровне[297], другую передаю тебе для Стасика и Гали[298], которые собираются к тебе 12-го, из третьей 200 р. оставляю себе, а 800 – тебе. Напиши мне завтра, как дела.
Твой Б.
<11 июня 1948>
Дорогая Зиночка, ну как с дачей, починили ли Лене велосипед и как ваше обоих здоровье? 12-го (в субботу) собираются к вам Стасик и Галя, я им дал накануне, 11-го, 1000 рублей, потому что от Гаррика они ничего не получили. Тоня в сберкассе говорит, что надо обменять облигации на другие. Сколько их у нас, какие они и где находятся?[299]
Может быть, если (с работами) все будет в порядке, приеду в понедельник 14-го.
11 июня 1948
Дорогая Зина
Наверное, у вас так же жарко, как тут, но здесь (особенно внизу, в восьмом этаже, где нет окна с другой стороны и в помощь солнцу действует кухня, а также ввиду того, что дверь на солярий, допускавшая в прежние годы проскваживание, всегда под замком) можно существовать только одному, при строжайшем, по-русски придирчивом режиме уборки, проветривания, затемнения окон и пр. и пр. Конечно, такая простая мысль, как о переселении наверх (на 9-й этаж), легко приходит в голову. Но это у меня в резерве на июль месяц, когда станет еще хуже.
Потому что даже если они освободили дачу, дача на это лето потеряна. Это я знаю, и единственное, что осталось, – это беречь нервы, в особенности тебе, чтобы вслед за дачей не потерять также и душевные силы. И я больше всего прошу тебя, чтобы ты не расстраивалась по поводу того, что произойдет и еще ждет тебя. Потому что это так легко предвидеть! Ведь ремонт они производят в мечтаниях и на словах, пока они не очистили дачи, чтобы о чем-нибудь говорить. Когда же дача будет действительно очищена, у них будет сознание, что уже так много сделано, что можно вздохнуть и тобой не заниматься. И это не потому, что они такие мерзавцы и так ленивы, а потому, что это бессмыслица и всеобщее вранье и бедствие снизу до верху, и людям ничего не остается, как только врать и погибать. Конечно, это хуже войны, потому что война – это смертельная и быстро разрешающаяся катастрофа, а этот порядок – смертельная катастрофа, надолго затягивающаяся. И ты тоже дикая дура и не понимаешь, что, будучи связана со мной, ты избавлена от главного несчастья – от необходимости врать и обманываться и плести обязательную чепуху вслед за всеми, ты не ценишь источника, из которого ты могла бы почерпнуть душевное счастье. Но это твое дело. Как я говорил и Величко, главное для меня во всем этом – ты, а в дачу я не верю. Я в прошлом году уезжая говорил, что у меня такое чувство, что больше мы в ней не будем жить. В понедельник я, наверное, приеду (но не надо брать дополнительного питания, ведь это будет только на обед). Я сам предлагал тебе не жалеть денег на подмазку кого бы то ни было в связи с дачей. Но как и в отношении нервов и душевных сил, тут есть опасность просадить и потерять задаром все, надо обязательно взглянуть трезвым взглядом, живая ли это возможность или типический советский миф, дыра, какая получилась с отдачей дома на зиму. Такие дыры могут получиться в нашей выдуманной и незакономерной действительности с чем угодно: со здоровьем, с призваньем, с судьбою лишь только пойти по глупому, ложному пути.
Твой Б.
Р. S. Мария Эдуардовна напомнила мне, что у вас путевка до 15-го. Тогда я куплю вам продление ее еще на 2 недели, чтобы тебе для этого не приезжать в город, и привезу в понедельник или во вторник, если на понедельник меня что-нибудь задержит. Одну ли путевку или две? (Я не о себе спрашиваю, мне действительно не имеет смысла поселяться в Доме отдыха даже в будущем, когда я буду свободнее, и все будет раздражать там, – но достаточно ли тебе и Лене одной путевки?) Так что в понедельник не наверное. Если тебя интересует мое настроение и от него в какой-то степени может зависеть твое собственное, то оно у меня великолепное: я твердо знаю, чего я хочу, что люблю и чего не выношу, и на мое по-городски сложившееся лето смотрю как на вынужденно повысившееся мое сопротивление в этой моей борьбе с презренными современниками, – а следовательно, и жара, и клопы мне в радость и я только посвистываю.
Обнимаю тебя и Леню.
Большое счастье, что ты и Леня в зелени и вас кормят за очень дешевую плату. И за то спасибо. Крепко целую вас обоих.
16 июня <1948>
Дорогая Зинуша!
Мне очень понравилось у вас сегодня. Вот клей. Так как я все-таки, наверное, дам Ел. Ал<екс>[300]. 1500 на путевку и, таким образом, провинюсь перед тобой на полторы тысячи, то, следовательно, мне придется оправдываться перед тобой с крупными процентами, и благодаря этой трате у меня блеснула чудесная мысль. Я предложу Ярцеву собрание мелких переводов из разных литератур общею договорной суммой тысяч на 20 (все это переиздание).
Все это и будет звеном между нынешней наличностью и далекими осенними деньгами. Вопрос только в том, примет ли Сов<етский> Пис<атель> мое предложение. Целую тебя крепко.
Весь
