Царьград. Гексалогия - Андрей Посняков

– Но ты‑то ведь кое‑что знаешь?

– Вот именно, что – кое‑что… Ну, что встал? Иди давай, а то опоздаешь.

Юноша сделал пару шагов и тут же угодил в трясину, да так, что едва выбрался, утопив в болотине левый кед.

Снова вспыхнула молния. И громыхнуло, да так, что заложило уши.

Умостившись на кочке, Лешка зло сплюнул и оглянулся к бабке…

А не было уже рядом ни бабки, ни «Таврии»!

Уехала, змеюга такая! И как умудрилась так незаметно… Обманула! Или, может, просто не вышло ничего, не получилось?

В небе вдруг показалось солнышко, желтое и веселое, подул ветер, унося так и не успевшую пролиться неудержимым ливнем тучу прочь, к горизонту, куда‑то к дальнему лесу. Неподалеку, в кустах, радостно защебетали птицы, где‑то рядом, прямо над ухом, зажужжал шмель.

Что ж, придется пешком выбираться. Лешка упрямо сжал губы.

Значит, так! Сначала – к бабке, пускай что‑нибудь другое придумывает, а то ишь, свалила, хитрая какая! Да, сначала к бабке, а там дальше видно будет.

Перепрыгнув по кочкам, Лешка выбрался на сухое местечко, снял с ноги правый кед и, матерно выругавшись, швырнул его в болото, вслед левому. После чего засучил штанины и босиком зашагал к лесу, к грунтовке…

В траве вдруг что‑то блеснуло. Лешка нагнулся, посмотреть… и вдруг услышал плач. Тихое такое рыдание где‑то совсем рядом. Показалось? Нет, точно кто‑то плакал! Вон там, в ельнике!

Оглядевшись по сторонам – лес стоял тихий, спокойный, лишь где‑то далеко, на Черном болоте, изредка кричала выпь – юноша осторожно подкрался к ельнику… Под невысокой раскидистой елкою, уткнувшись лицом в мох, кто‑то всхлипывал, дрожа всем телом. Можно сказать, рыдал даже. Бедняга… Одет… Черт! Одет – в малиновый недешевый полукафтанец, украшенный серебряной плющенной проволочкой – битью, да подпоясанный желтым шелковым кушачком – нет, отнюдь не бедняга это плакса, скорей – богатяга! Какой‑нибудь купеческий сын или даже боярин… Купеческий сын… Стоп! А ведь, похоже, получилось! Ну да, получилось, иначе б откуда…

– Эй! – наклонившись, Лешка потеребил плачущего за плечо. – Ты что тут так рыдаешь? Трактор в болотине утопил?

Паренек – это был именно что небольшой парнишка, лет, может, четырнадцати или чуть больше – испуганно дернулся, оглянулся – светлоголовый, с припухшим от слез лицом и серыми заплаканными глазами.

– Ну, не реви же! – Юноша успокаивающе улыбнулся и присел рядом. – Лучше расскажи вдумчиво – что с тобой приключилось…

– Тяте‑е‑еньку полонили‑и‑и‑и… – шмыгая носом, поведал отрок. – Остальных всех поубивали, ироды…

– Угу. – Лешка кивнул. – А ты, значит, убег!

– Как увидал татей – в болотину кинулся… – мальчишка набожно перекрестился. – Тем и упасся, спаси и сохрани, Господи!

– А тятенька‑то твой кто?

– Купец Ерофей Размятников! – с неожиданной гордостью выпалил отрок. – А я – евонный сын, Ерофеев Иван. Брянские мы, литовцы. В Белев к татарам с торговлишкой ездили, расторговались удачно, да вот еще решили во Мценск заехать, да потом – по всем верховским княжествам, тятенька уж зело хотел соболей прикупить – да во Львове продать, уж там‑то соболей с руками бы оторвали. Выгода!

– Смотрю, не особо‑то вы в выгоде оказались, – усмехнулся молодой человек. – Караван разграбили, купца полонили, а тебя… Не заметили, что ли? Ой, непохоже это на разбойников…

– Да как же не похоже, мил человек? Я‑то – вот он!

– Да, ты‑то – вот он, – согласился Лешка. – Только вот, думается мне, тати тебя специально не заметили… Чтоб было кому за отца выкуп платить. Потому, думаю, можешь сейчас смело идти на все четыре стороны, никто тебя здесь больше не тронет – невыгодно. Ну – и меня за одно. Ну, хватит ныть, давай, вставай, идем.

– Куда? – Мальчишка послушно поднялся на ноги.

– Сейчас сообразим. – Лешка остановился на поляне и задумался.

Интересно, сколько здесь прошло времени, после того, как он ушел к Черному болоту? Неделя, две? Листья на березах чистые, зелененькие, без всякой там желтизны – значит, не август, июль, скорее всего. Или вообще – июнь. Впрочем, что гадать, когда спросить можно?

– Месяц? – с некоторым удивлением переспросил Иван. – Светозар, июнь по‑ромейскому. Вчера как раз был день мученицы Акилины и Святого Трифилия… Слушай, а ты сам‑то кто?

Лешка ухмыльнулся – о, спросил, наконец. Значит, пришел в себя парень.

– И что здесь делаешь? Не тать‑ли, случаем?

– Ага, тать, без сапог. – Лешка согнал со щеки слепня. – Был бы тать – ты б у меня давно б без кафтана ходил.

– Ой! – Мальчишка испуганно схватился за полы кафтанца.

– Не бойся, не отниму, – засмеялся юноша. – Охолони‑ка малость, дай сообразить, подумать… Значит, так… – Лешка почесал затылок. – До села… Амбросиево, кажется, называется… да, Амбросиево… по большаку километров пять…

– Амбросиево?! – вдруг всколыхнулся отрок. – Знаю Амбросиево, проезжали. Большое такое село – десяток дворов и рядок. Только, по‑моему, его татары пожгли… не все, но половину изб – точно.

– Это плохо, что пожгли. – Алексей поджал губы. – Как бы не сгубили старосту да мужиков… Я ведь их знаю, да и они меня вспомнят, должны, по крайней мере… Не скажешь, как тут на большак выйти?

– Не‑а… – Мальчишка пожал плечами. – Мы ведь нездешние. От болота, на полночь, кажется…

– На полночь… На запад, значит… Ну, что ж, Ваня, туда и пойдем, посмотрим, что из этого выйдет.

Решив так, Лешка посмотрел в небо… Похоже, что солнце здесь только что взошло и еще пряталось за деревьями, все сильнее разгоняя светло‑золотистыми лучиками зеленоватый лесной сумрак. Хорошо было кругом! Тихо, спокойно, благостно. Безоблачное голубое небо предвещало погожий денек, на ветвях деревьев радостно пели птицы, трава под ногами была мокрой от росы… Значит, и вправду – утро.

– Так все же, – не отставал Иван. – Кто ж ты такой, человече?

Лешка усмехнулся:

– Так просто, прохожий. Шел себе, шел, никого не трогал, смотрю – ты плачешь. Дай, думаю, подойду – может, обидел кто?

– Да уж. – Отрок посмурнел лицом. – Обидели… Так ты говоришь, за тятеньку выкуп просить будут?

– Уж будут, ты мне поверь, – убежденно отозвался юноша. – Иначе б зачем они его в плен взяли? Чтоб песни пел?

– А может, идолу какому в жертву?! Тут ведь и язычники есть, двоеверы!

– Язычники б и тебя не отпустили. Не схоронился бы – либо сгиб бы в болоте. Чай, трясина!

– Трясина… – Иван согласно кивнул и передернул плечами. – Бррр! И как только не утоп?

– Богатый, говоришь, купец твой батюшка? – Лешка быстро шагал встреч солнышку.

– Да уж не бедный! – хвастливо отозвался отрок. – Тем и горжуся! У нас ведь, сам знаешь, не в Московитии – купцы не хуже бояр. Лавка у нас в Брянске, на рынке два рядка, амбары…

– А чем торгуете?

– Да всем почти… Сюда вот ремесленный товар везем, сукно, вина фряжские. Во Львов – мягкую рухлядь, кожи, воск иногда… Вообще‑то, воск с медом из Вильно везут, цены сбивают…

– Поня‑а‑атно. – Алексей хохотнул. – Конкуренция, одно слово. Вообще‑то, разбойнички‑то должны бы помочь тебе поскорей до родного дому добраться – денежки привезти, тятеньку выкупать.

Иван задумчиво покачал головой:

– Уж, и не знаю… Пока не больно‑то их помощь видима… Постой‑ка! А ты сам‑то не из татей?

– Да спрашивал ты уже! – досадливо отмахнулся Лешка.

– И одет ты срамно, – продолжал отрок. – Босиком, руки голые…

Юноша поежился – и в самом деле, одежка‑то был не очень – кеды в болоте утопли, футболка – зеленая, с желтыми латинскими буквицами… Подарочек почтальонши Ленки… Ванька прав – прикид стремный. За бродягу запросто примут, тут ведь по одежке встречают. Эх, знакомых надо искать, знакомых… И соврать чего‑нибудь… Что вот только? Подождите‑ка… Парень‑то говорит – сейчас июнь‑месяц. А тогда… А тогда – август на дворе был… или конец июля, но уж никак не июнь… Значит, что же?

Лешка похолодел, остановился:

– Какой сейчас год, Ваня? Ну, лето на дворе которое?

– Лето? – Отрок смешно наморщил нос, задумался. – Ммм… Шесть тысяч девятьсот сорок девятое.

– Это – от сотворения мира, – покивал уже знакомый с подобными тонкостями Лешка. – А от Рождества Христова?

– От Рождества Христова? Ммм… Так… От этого вычесть то… а в остатке тогда… нет, не так… ага, вот… Одна тысяча… Одна тысяча четыреста и сорок один год прошел от Рождества Христова!

– Тысяча четыреста сорок первый…

– Ну ты и вопросы задаешь – прямо, как тот дьячок, что меня грамоте учил! Ух и тяжелая же была у него рука – бывало, как разложит на лавке, да ка‑ак всыплет розог… Вот потому я такой и умный!

– Тысяча четыреста сорок первый, – задумчиво повторил юноша. – А тогда был – тысяча четыреста сороковой. Целый год прошел… Нет, не так – всего‑то – год! Наверное, могло быть и хуже…

– Ну, что ты там шепчешь? – оглянулся Иван. – Так ведь и не сказал даже, как тебя кличут?