Московские легенды. По заветной дороге российской истории - Владимир Муравьев

На чекистском жаргоне расстрельный приговор назывался «уехал по городу с вещами», так порой, развлекаясь, отвечали родственникам, пришедшим узнать о судьбе близкого человека, в справочной ЧК.

В ноябре 1919 году в тюрьму МЧК — «Корабль смерти» — был привезен из Калуги К. Э. Циолковский. Чекистам поступил донос, что он связан с неким «штабом повстанческих отрядов Спасения России», поэтому его взяли. Первого декабря следователь МЧК закончил допросы Циолковского и представил начальству свое предложение: «Ввиду полной недоказанности виновности Циолковского, но твердо в душе скрывающего организацию Союза возрождения России и подобные организации, предлагаю выслать гр-на Циолковского в концентрационный лагерь сроком на 1 год без привлечения к принудительным работам ввиду его старости и слабого здоровья». К счастью, начальник Особого отдела МЧК Е. Г. Евдокимов распорядился прекратить дело и освободить Циолковского.

Но дела Осоргина и Циолковского — счастливые исключения из общего правила.

В 1922 году в Берлине партией эсеров была издана книга «ЧеКа», в которой были собраны материалы о деятельности ВЧК за 1918–1921 годы, в основном — свидетельства очевидцев. Среди этих материалов помещен очерк «Корабль смерти» — о тюрьме МЧК. Вот несколько цитат из него:

«Здесь работает денно и нощно безумная машина смерти, и здесь совершается полный круг последовательных превращений человека из обвиняемого в осужденного и из осужденного в обезображенное мертвое тело…

В небольшом подземелье одноэтажного флигеля приговоренные к смерти ждут своего часа и здесь во дворе, примыкая вплотную к Малой Лубянке, находится подвал, приспособленный под застенок чекистского палача…

Асфальтовый пол с желобом и стоком для воды. Изрешеченные пулями стены. Прелый запах запекшейся крови. И в углу небольшая скамейка, где возбужденный палач поджидает свою жертву. Обычно палач работал один…»

В подвал, где производились расстрелы, приводили также подследственных — для устрашения.

ВЧК начало занимать здания и по самой Большой Лубянке, и в переулках: в Кисельном переулке был занят под тюрьму частный дом, а его хозяин пополнил собой число заключенных в ней. Об этом вспоминает известный религиозный деятель баптист В. Ф. Марцинковский. Здания закрытого Сретенского монастыря использовались под общежитие чекистов. Затем наступила очередь домов страхового общества «Россия» на Лубянской площади, куда переместились основные «производственные площади» ВЧК, и именно этот комплекс стали называть в народе Лубянкой.

Но и прежние здания ВЧК и МЧК остались во владении органов госбезопасности.

В очерке «Корабль смерти» автор подводит такой страшный для России итог деятельности «железного Феликса» и его соратников:

«И мы знаем своим потрясенным разумом, и мы видели своими помутившимися глазами то, чего не знали и не видели десятки прошлых поколений, — пишет автор очерка „Корабль смерти“, — о чем смутно будут догадываться, читая учебники истории, длинные ряды наших отдаленных потомков…

Нас не пугает уже таинственная и некогда непостижимая Смерть, ибо она стала нашей второй жизнью. Нас не волнует терпкий запах человеческой крови, ибо ее тяжелыми испарениями насыщен воздух, которым мы дышим. Нас не приводят уже в трепет бесконечные вереницы идущих на казнь, ибо мы видели последние судороги расстреливаемых на улице детей, видели горы изуродованных и окоченевших жертв террористического безумия, и сами, может быть, стояли не раз у последней черты.

Мы привыкли к этим картинам, как привыкают к виду знакомых улиц, и к звукам выстрелов мы прислушиваемся не больше, чем к звуку человеческих голосов.

Вот почему перед лицом торжествующей Смерти страна молчит, из ее сдавленной груди не вырывается стихийный вопль протеста или хотя бы отчаяния. Она сумела как-то физически пережить эти незабываемые четыре года Гражданской войны, но отравленная душа ее оказалась в плену у Смерти. Может быть, потому расстреливаемая и пытаемая сейчас в застенках Россия молчит…»

Н. М. Карамзин, завершая рассказ о царствовании Ивана Грозного, пишет: «Стенания умолкли, жертвы истлели, и старые предания затмились новейшими, народ… отвергнул или забыл название Мучителя, данное ему современниками, и по темным слухам о жестокости Иоанновой доныне именует его только Грозным».

С эпохи Дзержинского, эпохи «расправы без юстиции», прошло достаточно много лет, сменились поколения, лживые «новейшие предания» затмили истинный облик исторического персонажа, наши современники — работники органов госбезопасности — продолжают называть себя чекистами, и в их кабинетах, как иконы, висят портреты Дзержинского… И это дает повод для размышлений…

На торжественном заседании, посвященном 5-й годовщине ВЧК — ГПУ, Дзержинский в своем выступлении сказал, обращаясь к своим соратникам Эйдуку, Лацису и другим, о стиле деятельности которых он прекрасно знал: «Кто из вас очерствел, чье сердце не может чутко и внимательно относиться к терпящим заключение, те уходите из этого учреждения. Тут больше, чем где бы то ни было, надо иметь чуткое к страданиям других сердце».

Что это: грубое лицемерие или маниакальное неадекватное восприятие действительности? Прояснить этот вопрос очень важно, так как современные историки «Лубянки, 2» используют эту цитату для характеристики нравственного облика Дзержинского.

Также вызывает недоуменные вопросы изданная в 1997 году издательством «Демократия» объемистая — в 350 страниц — книга «Лубянка. ВЧК — ОПГУ — НКВД — НКГБ — МГБ — МВД — КГБ. Документы».

Сборник имеет все внешние признаки серьезного научного издания: предисловие, указатели, высокопоставленный общий редактор — академик А. Н. Яковлев, председатель Государственной комиссии по реабилитации репрессированных, «отец перестройки и демократии», как называют его в средствах массовой информации. Тип издания определен как справочник. Таким образом, книга претендует на исчерпывающую информацию о деятельности «Лубянки», и в аннотации к сборнику сказано, что в нем «приводятся… важнейшие приказы, определяющие деятельность этих ведомств».

Но при более пристальном знакомстве с этим сборником документов читатель может почерпнуть сведения о многочисленных отделах органов, в том числе хозяйственных, узнать фамилии их руководителей, проследить перемещения руководителей по должностной лестнице. Одним словом, «Лубянка» в этом справочнике предстает заурядным бюрократическим учреждением и, к сожалению, только бюрократическим.

Собственно о деятельности Лубянки «Справочник» намеренно умалчивает, потому что штатное расписание — отнюдь не деятельность. В книге о Лубянке совершенно нет сведений о главной части ее сотрудников — следовательского корпуса, ни об их числе, ни о персональном составе, нет документов, определявших их деятельность: инструкций, приказов; нет отчетов об объемах и результатах их деятельности — об арестованных, расстрелянных в помещениях ведомства. А такие документы, безусловно, существуют, и именно они являются «важнейшими», а не сведения о том, что в 1945 году «было образовано Управление специальными объектами НКВД в Крыму (руководство Ливадийским, Воронцовским и Юсуповским дворцами и совхозами НКВД „Красный“ и „Молодая Гвардия“) — начальник — комиссар ГБ 3-го ранга А. Е. Егнатошвили».

Академик-демократ А. Н. Яковлев отвлекает внимание читателя от истиной деятельности ВЧК — ГПУ и т. д. на внешние детали и тем самым фальсифицирует историю.

Фактически в той же роли выступает изданная ФСБ РФ и Мосгорархивом роскошная книга-альбом «Лубянка, 2. Из истории отечественной контрразведки» (1999 г.). Лубянка, 2 всем у нас, да и за рубежом известна прежде всего как место деятельности не отдельных благородных Штирлицев, а огромной армии гнусных и абсолютно бессовестных палачей и заплечных дел мастеров, поэтому именно их деятельности должна быть посвящена книга с таким названием. Но при знакомстве с ней создается впечатление, что кто-то специально постарался авторитетом и славой разведчиков прикрыть этих преступников.

Правда, в предисловии мимоходом сказано, что была на Лубянке, 2 и тюрьма и что содержались в ней известные люди, но лишь мимоходом. Зато более подробно сообщается об архитекторе А. И. Лангмане, и, в частности, о том, как он «поступил весьма находчиво: он разместил шесть прогулочных дворов с высокими стенами и прямоугольником неба вместо потолка на крыше здания».

Прогулки на крыше были моральной пыткой.

Почему-то на крышу (основываюсь только на личном опыте) выводили по вечерам, после отбоя, когда было уже темно. Над высокой оградой загонов было видно небо, подсвеченное огнями Москвы, слышались шелест шин, гудки автомобилей, звонки трамваев и другие звуки городского шума — звуки мира, из которого были вырваны люди, шагающие вдоль стен с руками за спиной. Слышать эти звуки было и отрадно: значит, есть в мире еще что-то, кроме внутренней тюрьмы, и мучительно, так как следователи всем обещали, что в этот мир возврата нет…