Чернильное сердце - Корнелия Функе

Когда Каприкорн сел и умолкла музыка, всё это время игравшая на площадке, ввели Мегги. Её вырядили в нелепое платье, но голову она держала высоко, и старуха, которую все здесь называли не иначе как Сорока, с большим трудом втащила её на помост, сооружённый посередине площадки. На нём ничего не было, кроме стула, выглядевшего так потерянно, будто кто-то забыл его там наверху. Виселица с петлёй была бы, на взгляд Элинор, уместнее. Мегги посмотрела в их сторону, пока Сорока тянула её вверх по деревянной лестнице.

– Здравствуй, дорогая! – крикнула Элинор, поймав испуганный взгляд девочки. – Не волнуйся, я пришла просто потому, что хотела непременно послушать, как ты читаешь.

С появлением Каприкорна воцарилась такая тишина, что голос Элинор разнёсся по всему полю. Он звучал твёрдо и бесстрашно. К счастью, отчаянный стук её сердца о рёбра никому слышен не был. Никто не мог догадаться, что она задыхается от страха, потому что Элинор надела броню – непробиваемую, испытанную броню, всегда спасавшую её в тяжёлые времена. С каждым новым горем броня становилась крепче, а горя в жизни Элинор было предостаточно.

Один из чернокурточников рассмеялся её словам, и даже по лицу Мегги скользнула тень улыбки. Элинор обняла Терезу за плечи и притянула к себе.

– Ты только посмотри на свою дочь! – сказала она. – Храбрая, как… как…

Она хотела сравнить Мегги с отважным героем какой-нибудь книжки, но все они были мужчины и к тому же, на её взгляд, не так храбры, как эта девочка, смотревшая с помоста на подручных Каприкорна, гордо подняв голову и упрямо выставив подбородок.

Сорока привела с собой, кроме Мегги, какого-то старика. «Наверное, – подумала Элинор, – это тот самый человек, по вине которого все мы тут оказались. Фенолио, придумавший Каприкорна, Басту и всю прочую мерзость, включая чудовище, которое убьёт меня сегодня ночью». Элинор всегда любила книги, а не писателей и не слишком доброжелательно глядела на старика, которого Плосконос вёл мимо её клетки. Для него был приготовлен стул в нескольких шагах от кресла Каприкорна. Элинор спросила себя, не означает ли это, что у Каприкорна появился новый друг, но, когда за спиной у старика с мрачным видом вырос Плосконос, она пришла к выводу, что это, скорее, новый узник.

Когда старик уселся, Каприкорн поднялся со своего места. Он молча обвёл взглядом длинные ряды своих молодцов, медленно, словно вспоминая при виде каждого, что хорошего и плохого тот сделал у него на службе. В наступившей тишине чувствовался страх. Ни смешка, ни шёпота не слышно было со скамей.

– Большинству из вас, – громко произнёс Каприкорн, – не нужно объяснять, в чём вина трёх узников, которых вы перед собой видите. Остальным же достаточно будет сказать, что речь идёт о предательстве, болтливости и глупости. Конечно, можно спорить о том, является ли глупость преступлением, заслуживающим смертной казни. Я полагаю, что является, поскольку может иметь те же последствия, что и предательство.

При последних его словах на скамьях поднялось смятение. Элинор сперва подумала, что оно вызвано речью Каприкорна, но тут и до неё донёсся колокол. Даже Баста поднял голову на его гулкий звон в ночи. По знаку Каприкорна Плосконос подозвал пятерых товарищей и удалился с ними. Оставшиеся тревожно зашептались, сдвинув головы, некоторые даже вскочили, глядя вверх, на деревню. Но Каприкорн поднял руку, усмиряя поднявшийся ропот.

– Ничего не случилось! – выкрикнул он так громко и резко, что на скамьях мгновенно снова стало тихо. – Просто пожар. Мы ведь знакомы с пожарами, правда?

В рядах слушателей раздался смех, и всё же некоторые, как женщины, так и мужчины, продолжали встревоженно оборачиваться в сторону деревни.

Всё-таки они это сделали. Элинор до боли прикусила губу. Мортимер с мальчиком решились на поджог. Дым пока не поднялся над крышами, и вскоре все снова успокоенно повернулись к Каприкорну, разглагольствовавшему о предательстве, двуличии, дисциплине и преступной халатности. Элинор слушала его вполуха. Она все оборачивалась на деревню, хотя и понимала, что делать этого не следует.

– Но довольно о присутствующих здесь узниках! – воскликнул Каприкорн. – Перейдём к тем, которым удалось улизнуть.

Кокерель поднял лежавший за креслом Каприкорна мешок и протянул хозяину. Каприкорн, улыбаясь, сунул руку внутрь и достал какой-то предмет. Когда он расправил его перед присутствующими, это оказался рваный, окровавленный лоскут рубашки.

– Они мертвы! – торжественно провозгласил Каприкорн. – Конечно, я предпочёл бы увидеть их здесь, но, к сожалению, их пришлось пристрелить при попытке к бегству. Впрочем, предателя Огнеглота, которого многие из вас знали, не жалко, а после Волшебного Языка, к счастью, осталась дочь, унаследовавшая его дар.

Тереза посмотрела на Элинор, в глазах у неё застыл ужас.

– Он лжёт! – шепнула ей Элинор, хотя и сама не могла оторвать глаз от окровавленных лохмотьев. – Он воспользовался моей выдумкой! Это не кровь, это краска, обыкновенная краска…

Но она видела, что племянница ей не верит. Она верила кровавым лоскутам, как и её дочь. Элинор поняла это по лицу Мегги. Ей очень хотелось крикнуть девочке, что Каприкорн лжёт, но пока нужно было, чтобы он продолжал верить в то, что все мертвы и никто не придёт испортить ему праздник.

– Жалкий поджигатель, хвастайся теперь своей кровавой тряпкой! – закричала она ему сквозь решётку. – Вот уж правда есть чем гордиться. Зачем тебе ещё чудовище? Вы все чудовища! Все, кто здесь сидит! Истребители книг, похитители детей!

Никто не обращал на неё внимания. Два-три чернокурточника захохотали, а Тереза подошла к решётке, обхватила пальцами тонкую проволоку и поглядела на Мегги.

Каприкорн повесил окровавленную ткань на ручку своего кресла. «Этот лоскут я уже видела! – с вызовом сказала про себя Элинор. – Они не погибли! Иначе кто же совершил поджог?» – «Пожиратель Спичек», – шепнул ей внутренний голос, но она не поддалась ему. Нет, у этой истории будет хороший конец! Иначе просто быть не может. Она никогда не любила историй с плохим концом.

ПРИЗРАК

Моё небо из медиЗемля – из сталиЛуна моя – глины комокЧума – моё солнцеПалящее в полденьИ дыхание смертиВ ночи.

В книгах часто говорится о горячей ненависти. Но на празднике Каприкорна Мегги узнала, что она холодная, как ледяная рука, сдавливающая сердце и притискивающая его к рёбрам, будто сжатый кулак. Её знобило от ненависти, хотя ночь была тёплая и воздух ласкался к ней, словно желая сказать, что мир по-прежнему прекрасен, несмотря на кровавую тряпку под унизанной кольцами рукой Каприкорна.

– Что ж, об этом сказано довольно, – объявил он. – Перейдём к тому, ради чего, собственно, мы здесь собрались. Мы хотим сегодня не только наказать нескольких предателей, но и отпраздновать свидание со старым другом. Некоторые их вас, наверное, его помнят, а остальные, обещаю, никогда уже не забудут его, когда раз увидят.

Худое лицо Кокереля исказилось болезненной улыбкой. Он явно не слишком радовался предстоящему свиданию. На некоторых лицах при словах Каприкорна отразился страх.

– Что ж, довольно речей. Послушаем чтение.

Каприкорн откинулся в кресле и кивнул Сороке.

Мортола хлопнула в ладоши, и по площадке к ней заспешил Дариус. В руках у него была та самая шкатулка из комнаты Сороки. Он явно знал, что в ней находится. Лицо у него заострилось больше обычного; он открыл шкатулку и, смиренно опустив голову, подал Сороке. Змеи, видимо, дремали, потому что Мортола достала их, не надевая перчатку. Она даже повесила их себе на плечо, пока вынимала книгу из шкатулки. Потом осторожно, как дорогое ожерелье, положила змей на место, закрыла крышку и снова отдала шкатулку Дариусу. Он остался стоять на помосте, лицо у него было несчастное. Мегги поймала его сочувственный взгляд, когда Сорока усадила её на стул и положила ей на колени книгу.

Вот он снова перед ней, злосчастный томик в ярком бумажном наряде. Интересно, какого он цвета под суперобложкой? Мегги пальцем тихонько приподняла её и увидела тёмно-красную ткань переплёта, красную, как пламя вокруг чёрного сердца. Все несчастья начались со страниц этой книги, и только от её автора оставалось теперь ждать спасения. Мегги погладила переплёт, как делала всегда, прежде чем открыть книгу. Этот жест она переняла у Мо. Она помнит его с самого раннего детства – как отец берёт в руки книгу, ласково проводит рукой по переплёту и открывает её, словно сундук, до краёв полный невиданных сокровищ. Конечно, случалось, что за переплётом не оказывалось ожидаемых чудес.

Такую книгу закрывали, досадуя на неисполненное обещание. Но к «Чернильному сердцу» это не относилось. Плохие книги не оживают. Из них не выудишь ни Сажерука, ни даже Басты.