Дао Блаженств - Александр Матяш

Итак, Линь-цзи доведен до края, он уже готов уйти. Что делает главный монах? Он еще раз апеллирует теперь уже к одной из сторон его души – смирению. И апеллирует теперь только к нему, а не к смирению и отсутствию импульса к развитию одновременно. Ситуация созрела для того, чтобы можно было апеллировать только к одной части. Он говорит: «Если ты уходишь, ты должен пойти попрощаться с монахом-главой».

«Линь-цзи откланялся и скрылся». Что значит это «откланялся и скрылся»? Если посмотреть на эту ситуацию непредвзято, то становится понятно, что у Линь-цзи вряд ли было желание идти к монаху-главе. И его нежелание развиваться (он не собирался проходить через возникшие преграды) заставляло его просто уйти. Но его смирение теперь вступает в конфликт с его желанием избежать дискомфортной ситуации, в конфликт, которого раньше не было. Начала, до этого момента слитые, нераздельные, растворенные одно в другом, вступают между собой в конфликт. Ситуация была искусно подведена к тому, чтобы произвести кардинальное внутрипсихическое изменение в душе Линь-цзи.

Таким образом, спровоцировав конфликт между до этого не различаемыми началами, главный монах дал возможность этим двум началам проявиться (или Хуан-бо наставлял главного монаха сделать то-то и то-то, мы этого не знаем, и это не имеет ни малейшего значения). Он создал предпосылку для рывка, создал то внутреннее напряжение в душе Линь-цзи, которое затем и произведет в нем прорыв к просветлению. Не было конфликта – не было напряжения, не было никакой возможности просветления, все было слишком хорошо. Деструктивное и конструктивное начала мирно жили друг с другом, в полной растворенности и гармонии. В обычной жизни история вполне обыкновенная. Если вы внимательно понаблюдаете, то заметите, как люди не хотят, чтобы эти начала внутри них разделялись, и на то есть свои причины. Ведь к какому-то выбору, а значит, развитию может привести только разделение этих начал, и лишь после этого разделения станет понятно, какое из них доминирует. Вступив в конфликт, эти начала не погасят его до тех пор, пока одно из них, доминирующее, не одержит верх. Это единственная предпосылка к развитию, и любой переход на следующий уровень происходит только через конфликт. А этого люди не хотят понимать и не хотят иметь с этим конфликтом дело, так как при этом им приходится делать весьма дискомфортные выборы. «Ведь все было так хорошо, пока я этого не понимал».

Таким образом, эта история с Линь-цзи представляет собой классический архетипический вариант развития личности, здесь сжатый до размеров коротенькой притчи. У тех, кто идет вперед, по этому варианту проходит целая жизнь, для тех же, кто сдается, эта притча остается только притчей. Часто людям не хватает смирения для того, чтобы пройти. Линь-цзи был очень смиренным человеком. Судя по всему, именно это и сделало его просветленным. И в дальнейшем мы увидим, как смирение трансформируется во внутреннюю свободу.

Итак. «Главный монах, опередив Линь-цзи, пошел к Хуан-бо и сказал: «Тот новичок, который спрашивал тебя, в высокой степени человек Дхармы». Это сообщение, которое, во-первых, должно объяснить читателю, что избиение Линь-цзи происходит вовсе не из-за его тупости, а во-вторых, пояснить, насколько самостоятельно действуют главный монах и Хуан-бо.

Таким образом, в духовных родах Линь-цзи принимало участие сразу три человека. Мы понимаем, что главный монах, Хуан-бо и Да-юй действовали несогласованно. Какая интересная мысль: будучи просветленными, они в этом согласовании не нуждались. Они, действуя из самих себя, могли осуществить в высшей степени целостное прохождение Линь-цзи через инициацию, совершенно не будучи озабоченными тем, насколько это связано или не связано с замыслами другого.

«Если он придет прощаться, найди средство и удержи его. В будущем, закалившись, он превратится в большое дерево, оно будет давать тень и прохладу людям всего мира».

Он оказался прав. «Линь-цзи пришел прощаться. Хуан-бо сказал: – Тебе не следует идти ни к кому, кроме Да-юя, который располагается в низине Гаоаня. Он тебе непременно все растолкует. – Линь-цзи пришел к Да-юю». Давайте посмотрим, что за этим стоит. Во-первых, если бы Линь-цзи ушел не из-за того, что он не понял Хуан-бо «из-за своих собственных преград», а потому, что Хуан-бо потерял в его глазах авторитет, то он к Да-юю не пошел бы. Следовательно, Линь-цзи действительно считал, что он не понял Хуан-бо из-за собственных преград. Это момент, в котором решалось, что одержит верх: смирение или ограниченность (закукленность).

«Да-юй спросил: – Откуда ты пришел? – Я пришел от Хуан-бо». Да-юй моментально включается в процесс инициации. «Что тебе сказал Хуан-бо? – Я трижды спрашивал его об основном смысле Дхармы Будды и трижды был им избит. А я так и не знаю, допустил я ошибку или нет».

Линь-цзи честно рассказал Да-юю, что с ним произошло. Мы опять видим: никаких расчетов эго, желания как-то исказить события, никакого стремления подать себя в выгодном свете; только внутренняя честность, основанная на том же смирении, что и позволило ему пройти через все испытания. Да-юй, естественно, сразу понимает, в чем дело. Он понимает, что Линь-цзи пришел для того, чтобы услышать что-то очень умное; при этом на себя он совершенно не был обращен: он не понимал, что смысл Дхармы Будды – это принципы его собственного сознания, что все ответы следует искать только в себе, и что главное – это то, каким являешься ты сам: в каком состоянии, в каком сознании, в каком духе и т. д. Собственно говоря, что делал Хуан-бо, когда бил его? Он возвращал его к моменту «здесь и сейчас».

М: Как бы к себе самому.

А: Да. Он его возвращал. Линь-цзи был где-то там, в мыслях об очень высоком: Дхарма Будды – это что-то святое, глубокое, высокое, что-то запредельное (почему он потом и воскликнет: «Оказывается, Дхарма Будды у Хуан-бо ничего особенного не представляет»), – и был настроен благоговейно. Эта благоговейность в действительности была порождена не смирением, а той самой ограниченностью и являлась наиболее неискренним проявлением его души на тот момент, когда он только собирался идти к Хуан-бо; и Хуан-бо работал именно с его благоговейностью. Но то, что Хуан-бо с ним работал, и с чем именно он работал, этого Линь-цзи пока так и не понял.

Хуан-бо мог бы все это ему прояснить, но он не стал этого делать. Более того, Линь-цзи все время шел, как по лезвию ножа: шаг влево, шаг вправо – и он бы не достиг просветления. Ни старший монах, ни Хуан-бо, ни Да-юй не заботятся о том, чтобы подстраховать его. Ему не дается провожатый, который по дороге к Да-юю отговаривал бы его свернуть с пути, Хуан-бо не объясняет ему смысла того, что он сделал. Почему он этого не делает? Потому что никто из них, будучи просветленными, не берет на себя часть его груза, принадлежащего только Линь-цзи и больше никому.

У: За него не принимают решений.

А: Да. Он должен сделать это сам. Что это значит? Обратите внимание на имплицитно присутствующие здесь очень важные моменты. Переживания Линь-цзи должны были достичь определенного градуса. До этого момента он несколько лет жил в монастыре, у него была хорошая репутация: о нем отзывались с похвалой, в общении он был прост и прям, его ничто не беспокоило. До какой степени отчаяния нужно было довести человека, чтобы накал переживаний заставил его принять решение об уходе! Этого нет в тексте, но это понятно без объяснений. Для чего его доводят до такого накала? Дело в том, что те выборы-испытания, через которые он проходит, можно пройти только на таком высоком градусе отчаяния, боли, страха, разрыва с тем, что тебя связывает и что кажется тебе совершенно незыблемым. Иначе через подобные испытания не пройти даже монаху, не говоря уж о мирянах. Это всегда больно, всегда тяжело.

Линь-цзи должен сделать свои выборы по-настоящему. Он не должен проходить через испытание, как через игру, вот что самое главное. Для других монахов это тоже не игра, и вот по какой причине: не думаю, что так обошлись только с Линь-цзи, так обходились и со многими другими монахами, но кто из них дошел до просветления? Считанные единицы, а подавляющее большинство ушло навсегда, сгинуло в небытие прошедших веков. Чаньские наставники вскрывали имеющийся в человеке потенциал и давали ему возможность сделать тот выбор, который у него внутри уже был сделан. И зачастую это давало возможность пройти через испытание тому, кто, может быть, в другой, щадящей, менее болезненной ситуации не прошел бы. Тому же, кто к выбору не готов, либо сделал другой выбор, вряд ли сможет помочь предоставляемый таким образом шанс.

Линь-цзи нужна была трагедия, драма, и он эту драму пережил в полной мере. Он собрался уйти, он отказался от всех надежд и чаяний, от всего, с чем он связывал свое пребывание в монастыре. Он разорвал эти путы. Почему? Оказывается, ему там нечего делать: он трижды спрашивал, трижды был избит и не понял, за что. Он живой человек, ему больно, тяжело. Притча умалчивает о том, что он делал, когда, «откланялся и скрылся», но наверняка он не был в бесстрастном состоянии. Далее, он пошел к Да-юю; значит, его взволновало, почему с ним так поступили. Что он испытывал? Там была и обида, вне всякого сомнения, но было и желание разобраться. Опять две силы его вели. Первые две силы, смирение и ограниченность, сходят со сцены благодаря усилиям старшего монаха после того, как они разделились; на их место заступают следующие две силы – желание разобраться и обида, которые также пока объединены в его импульсе, в его желании прийти к Да-юю и получить от него разъяснения. Это следует из ответа Линь-цзи Да-юю: «А я так и не знаю, допустил я ошибку, или нет».