Ставка - жизнь. Владимир Маяковский и его круг - Бенгт Янгфельдт

Давид Бурлюк не имел права прислать Маяковскому приглашение, так как он прожил в Америке слишком непродолжительное время, поэтому он попросил сделать это одного друга- художника. Но и это не помогло, и спустя две недели потерявший всякую надежду Маяковский обратился в дипломатическое представительство Франции в Мехико с просьбой предоставить ему визу во Францию. "Если же соединенных штатов не выйдет выеду в Москву около ц августа и около 15–20 сентября буду в Москве”, — писал он Лили. Но уже на следующий день, 24 июля, онпошел в американское консульство в Мехико, где оставил заявление на получение временного разрешения на въезд в Соединенные Штаты. В анкете Маяковский сообщил, что он не писатель, а художник, который едет в США для того, чтобы показать там свои работы. На этот раз обстоятельства сложились удачнее, и ему выдали въездную визу сроком на шесть месяцев. Необходимый залог, составивший 500 долларов — половину годового дохода американца! — поэт взял взаймы у сотрудника советского посольства в Мехико. 27 июля 1925 года Маяковский пересек границу Соединенных Штатов в городе Ларедо, и через три дня он был в Нью-Йорке.

Первым человеком, с которым Маяковский связался в Нью- Иорке, стал, разумеется, Давид Бурлюк. Они не виделись семь лет. “С особым волнением услыхал в телефон его звучный, мужественный бассо-профундо, — вспоминал его старый соратник по футуризму. — Бросаюсь в подземку и мчусь на Пятое авеню, где остановился В. В. Маяковский. Еще издали вижу большую “русскую” ногу, шагающую через порог, и пару увесистых чемоданов, застрявших в дверях”.

Если американские власти не поняли этого ранее, то теперь им стало ясно, что нога принадлежала не художнику, а поэту. Портреты и интервью Владимира Маяковского, который “за последние десять лет был самым известным поэтом в Советской России” и чьи стихи “расходятся в новой России миллионными тиражами”, стали появляться во множестве газет, главным образом в коммунистической прессе. А читатели “Нью-Йорк тайме” могли узнать о нем и такую информацию: “Самый популярный поэт России, Маяковский, одновременно и самый богатый поэт — в той мере, в какой богатство позволительно на его родине <…> Его последняя книга принесла ему ю тысяч долларов. Маяковский самый известный картежник в России. Он проигрывает в карты намного больше того, что зарабатывает, и живет на выигрыши”. В репортаже также сообщалось, что “пролетарский поэт предпочитает одеваться как денди и заказывает одежду у лучших портных Парижа” и что он “любит комфорт и роскошь и одновременно презирает их”. Несмотря на явные ошибки и преувеличения, стоит обратить внимание на то, что слава Маяковского-картежника распространилась далеко за пределами России; хотя нельзя забывать: его “богатства” исчислялись в рублях, а не в конвертируемой валюте и за границей почти ничего не стоили…

Маяковский провел несколько нашумевших выступле- ний в Нью-Йорке, а во время турне по восточным штатам посетил Кливленд, Детройт, Чикаго, Филадельфию и Питтсбург. Он читал стихи, рассказывал об СССР и делился впечатлениями о Соединенных Штатах. На его выступление в Central Opera House в Нью-Йорке пришло две тысячи человек. “Так же прост и велик, как сама Советская Россия! — сообщала еврейская коммунистическая газета "Фрейгайт”. — Гигантский рост, крепкие плечи, простенький пиджачок, коротко стриженная большая голова. <…> С напряженным вниманием выслушивала огромная аудитория стихи Маяковского в мастерском чтении самого автора”. “Каждое прочтенное стихотворение вызывало долго не смолкаю- щие рукоплескания” у “революционных рабочих Нью-Йорка”, но находились и такие, кто не разделял подобный энтузиазм. Один из критиков писал, что автор “Облака в штанах” растратил свой талант за последние семь лет, то есть за период после революции, что “муза поэта покинула его”.

В интервью и выступлениях Маяковский критиковал тех- нологизацию и индустриализацию Америки как с идеологической, так и с эстетической точек зрения. Хотя американцам удалось достичь впечатляющих материальных результатов, но сами люди не поднялись на соответствующий уровень и еще живут в прошлом. “Интеллектуально ньюйоркцы еще провинциалы, — заявил он в своем первом интервью, которое взял у него журналист Майкл Голд. — Их умы не сумели еще воспринять полностью значение индустриального века”. Город “не организован”, это не “зрелый продукт взрослых людей, понявших, чего они хотят, и спланировавших его как художники”. Индустриальный век в России будет другим, “он будет спланирован, будет сознательным”. В качестве примера Маяковский упоминает небоскребы, о которых мастера Ренессанса могли лишь мечтать, пятидесятиэтажные здания, бросающие вызов закону всемирного тяготения. Но американские архитекторы, очевидно, не понимают, что им удалось совершить чудо, и украшают свои творения смешными

готическими и византийскими орнаментами. “Это все равно что нацепить розовые бантики на экскаватор или посадить пухленькие куколки на паровозы”, — говорит он и предлагает в виде альтернативы искусство футуризма и индустриального века, основным принципом которого является функциональность: “Ничего лишнего!” Маяковский верит, что “искусство должно иметь функцию”, — так же как он сам очистил свою поэзию от риторики и вернулся к сути, “каждый продукт индустриального века должен быть функциональным”, и футуризм “за технику, за научную организацию, за машину, за планирование, за силу воли, за смелость, быстроту, точность — и за нового человека, вооруженного всем этим”. Любопытно, что интервью кончается цитатами из статьи Троцкого о футуризме, с ее характеристикой Маяковского как “огромного таланта” и “смелого мастера”. Легко допустить, что цитата была подсказана журналисту самим поэтом.

Американские стихи Маяковского тоже сильно идеологизированы, но в двух из лучших стихотворений, “Бруклинский мост” и “Бродвей”, он не может сдержать ребяческого энтузиазма, который вызывает у него американское техническое чудо и бурлящий мегаполис: “Налево посмотришь — / мамочка-мать! // Направо — / мать моя мамочка! // Есть что поглядеть московской братве. <…>// Это Нью-Йорк. / Это Бродвей. // Гау ду ю ду! // Я в восторге / от Нью-Йорка города”.

Лодка на Лонг-Лэйке

Американские впечатления Маяковский передал не только в стихах, но и в путевых заметках “Мое открытие Америки”, которые вышли отдельной книгой в августе 1926 года. Посещение Америки оставило глубокий след в его сознании, и по возвращении в Советский Союз он читал многочисленные доклады, отчитываясь об увиденном и пережитом. Однако были два события, о которых он не упоминал ни в публикациях, ни в выступлениях, хотя они потрясли его не меньше, чем собственно столкновение с американской действительностью.