Инстинкт и социальное поведение - Абрам Фет

Итак, достаточно проследить развитие цивилизации в Европе, где только и возникла машинная цивилизация, работающая на рынок.

Явление машины. «Промышленная революция» сравнима по своему историческому значению только с возникновением земледелия и животноводства и последовавшей за ними выплавкой металлов. Нам трудно представить себе мир без машин, где каждое движение требует применения мускульной силы человека или животного. Конечно, не меньшее значение имели революции в духовной жизни человечества – прежде всего возникновение письменности, объективной науки и гуманистической этики. Но во время промышленной революции коренное изменение практических условий человеческой жизни произошло на протяжении одного поколения. Оно потрясло всех, кто его пережил. И если Маркс, увидев это, пришел к выводу, что экономика объясняет весь ход истории, то его заблуждение можно понять. Как и многие другие исследователи, он преувеличил возможности открытого им принципа объяснения. Но он и в самом деле открыл важный, не понятый до него принцип объяснения человеческого общества. До него философы полагали, что «сознание определяет бытие»; Маркс прибавил к этому, что «бытие определяет сознание». Между этими принципами нет противоречия: бытие и сознание человека взаимодействуют, составляя единую систему. Конечно, термин «бытие» мы понимаем здесь как внешние условия человеческой жизни, оставляя в стороне всю многозначность этого слова в жаргоне школьной философии.

Мы не будем задаваться вопросом, было ли неизбежно пришествие машины. Конечно, рост населения увеличил потребность в разных товарах, а свобода промышленности и торговли – насколько ее могла добиться буржуазия – неизбежно привела к конкуренции. Конечно, конкуренция хватается за любое изобретение и, впервые в истории, это приводит к сознательному поиску изобретений. Но все это еще не значит, что изобретения должны были появиться все сразу, одно за другим – тогда как в прошлом их разделяли столетия. Мы не умеем этого объяснить, точно так же, как не умеем объяснить появление «свободного рынка». При нынешнем состоянии наших знаний мы можем лишь указать на важнейшие условия, способствовавшие этим историческим переменам, возможно, упуская некоторые из них. Вероятно, история не может быть «точной наукой», но, несомненно, может стать наукой в большей степени, чем мы теперь готовы допустить, – хотя мы никогда не узнаем, кто изобрел колесо, и почему паровую машину изобрел Джемс Уатт.

Во всяком случае, можно объяснить, почему машинная индустрия – и вместе с ней вся современная цивилизация – возникла в Англии, а не во Франции или в какой-нибудь другой европейской стране. Причина была в том, что Англия была более свободна. Островное положение Англии содействовало развитию в ней свободных учреждений, поскольку оно позволяло обходиться без постоянной армии, всегда ограждавшей королей от сопротивления их подданных. Поэтому английская знать уже в 1215 году смогла ограничить королевский произвол «Великой Хартией Вольностей», что привело к возникновению представительного правления – парламента, муниципальных учреждений и суда присяжных. Знати пришлось, в свою очередь, поделиться властью со «средним классом» – городской буржуазией.

В Англии было гораздо больше возможностей для развития промышленности и торговли. Англичане привыкли соблюдать закон, и парламент, при всех недостатках этого пережившего средневековье сословного учреждения, доставлял им средство мирно изменять устаревшие законы. Такие учреждения были и в других странах Европы, но погибли под властью абсолютной монархии. Английский же парламент уцелел, и он постепенно ограничил королевскую власть. В отличие от континентальных стран, где установилась абсолютная монархия, английская революция, завершившаяся в 1688 году, привела к компромиссу, оставившему земельную собственность в руках прежних владельцев, но освободившему промышленность и торговлю от феодальных ограничений.

Англия раньше всех великих держав Европы пережила период внешней экспансии: во время Столетней войны четырнадцатого и пятнацатого века английские короли, претендовавшие на французский престол и тем самым на гегемонию в Европе, потерпели сокрушительное поражение. Это заставило англичан сосредоточиться на внутреннем развитии своей страны – как думает Маколей, с большой выгодой для этой нации. Напротив, Франция, достигшая государственного единства лишь в семнадцатом веке, заявила свою претензию на европейскую гегемонию очень поздно, при Людовике XIV, и истощила силы как раз в то время, когда Англия, завершив революцию, укрепила свой государственный строй. Наконец, религиозная реформация в Англии удалась, а во Франции нет, в значительной мере потому, что французские короли не очень в ней нуждались: в этом случае они опередили англичан – одно время даже держали пап в «авиньонском плену». Англичане проявили, по тем временам, бóльшую терпимость и гибкость: английский король, считавшийся главой англиканской церкви, был в то же время, в качестве короля Шотландии, главой шотландской пресвитерианской церкви. В этих условиях королевская власть вынуждена была «терпеть» различных диссидентов, среди которых было множество искусных ремесленников и удачливых торговцев. Французское правительство, напротив, должно было держаться строгого католического правоверия: можно было держать папу в плену, но нельзя было ни на йоту отойти от церковной догмы. Французские протестанты – гугеноты – были как раз самые способные ремесленники и купцы; Людовик XIV вынудил их эмигрировать, и они унесли свои способности в протестантские страны – Англию, Голландию и Германию.

Таким образом, колыбелью машинной цивилизации стала Англия, где уже раньше возникла парламентская система правления, и где Ньютон заложил основы современной науки. Англия открыла Новую историю, показав пример всем другим народам Земли.

Особым преимуществом Англии было наличие каменного угля, который стал главным источником энергии, и железной руды, из которой англичане научились выплавлять железо с помощью угля. Самым убедительным свидетельством «технического прогресса» является мировое потребление энергии, изображенное на следующем графике. До 1750 года, когда энергия получалась сжиганием дров и использовалась для отопления и приготовления пищи, общее энергопотребление человечества почти не менялось; но затем стали применять для производства железа, для паровых машин и других технических целей каменный уголь, и потребление энергии стало расти, как и население, в геометрической прогрессии. В последние десятилетия, при использовании новых источников энергии, оно удваивалось каждые 10 лет.

Подчеркнем еще раз, что применение машин представляет величайшую революцию в истории, сравнимую только с введением земледелия и животноводства. С этих пор человек освобождается от изнурительного мускульного труда, который он разделял с животными; с этих пор человек, получивший безграничный источник энергии, становится подлинным хозяином Земли. Производительность ручного труда ограничена устройством человеческого тела; между тем, производительность машин зависит лишь от изобретательности человеческого мозга, создающего все новые формы машин для всевозможных целей, а сама изобретательность мозга безгранично усиливается развитием точных наук.

Первые изобретения восемнадцатого века были сделаны искусными механиками, людьми без научного образования; но уже в девятнадцатом веке «технический прогресс» стимулируется теориями, созревшими в теоретической физике; их переносят в практическую жизнь люди, знающие эти теории. Уатт и Стефенсон применяли свою изобретательность к механическим устройствам, действие которых было наглядно представимо, и добились успеха благодаря постепенному усовершенствованию металлообрабатывающих станков, позволившему изготовлять машины с достаточной точностью; а эти станки уже существовали и применялись, например, для изготовления часов или оружейных стволов. Но применения электрического тока, столь изменившие человеческую жизнь, были уже следствием опытов и теории Фарадея, так что динамомашины и электромоторы возникли из теории электромагнитного поля, до которой не додумался бы ни один механик. Максвелл придал этой теории абстрактную математическую форму, из которой вывел существование электромагнитных волн, недоступных человеческим ощущениям. Было очень мало людей, способных понять уравнения Максвелла, но опыты Герца и Попова, исходивших из этих уравнений, привели к изобретению радио. Приборы, воспринимающие радиоволны, были построены по указаниям теории, чуждой нашим наглядным представлениям и нашему историческому опыту. Мы окружены теперь техникой, действие которой понятно небольшому числу специалистов, но и они обычно не знают теорий, из которых эта техника пришла. Компьютеры, стоящие теперь в каждом доме, сочетают в себе математическую логику с электроникой, но люди, искусно работающие с компьютерами и даже изготовляющие эти машины, не знают, каким образом был открыт электрон, и уж наверное не задумывались о парадоксах теории множеств, побудивших некоторых математиков заняться основаниями логики. Наконец, люди научились использовать атомную энергию – первый вид энергии, не зависящий от энергии Солнца и воспроизводящий процессы, происходящие в недрах самого Солнца, но самая идея этого открытия произошла из теории относительности, которую нельзя понять без особой подготовки. Простая изобретательность не могла бы подсказать человеку, что если соединить два куска тяжелого металла, с виду похожего на железо, то от этого произойдет атомный взрыв. Энрико Ферми, запустивший первый атомный котел в Чикаго – то есть первую атомную электростанцию – был не просто изобретательный инженер, а физик-теоретик. Мы живем в мире, созданном наукой, – понимаем мы это или нет.