Хивинские походы русской армии - Михаил Терентьев

Как всегда, к победителю стали являться разные депутации, больше, конечно, из любопытства; между прочим и от туркмен иомудов, но о хане, который среди них скрывался, они отзывались незнанием.

Чем, собственно, не понравился Кауфману Атаджан-Тюря? Тем ли, что не выступил в главной роли при переговорах о сдаче Хивы, как бы доказав этим недостаток инициативы, или тем, что держался чересчур скромно, как бы в роли «хана поневоле», готового немедленно уступить место старшему брату, или тем, что был высок, худ и некрасив, — но только Кауфман не хотел иметь с ним дела и требовал непременно явки с повинной бежавшего хана. Весьма возможно, что без этой явки и унижения в глазах народа законного властителя его Кауфман считал победу неполною, так как в своих прокламациях к хивинцам он неоднократно заявлял, что ведет войну с одним ханом, а не с народом. В таком случае, пока сам хан не явился и не признал себя побежденным, война как будто и не кончена.

Весьма возможно также, что Кауфман сомневался в бесповоротности отрешения Сеид-Мухамед-Рахим-Хана от престола и в прочности избрания его брата Атаджана, а в таком случае мирный договор, заключенный с последним, был бы необязателен для первого, когда он снова сядет на ханство. В Средней Азии такая политика практикуется сплошь и рядом.

Хан, вероятно, думал, что его по меньшей мере повесят за все его продерзости, и боялся явиться, пока ему не дали успокоительных обещаний. Только когда Кауфман написал ему 1 июня письмо, с советом возвратиться «к власти, перешедшей к вам от предков», и обещал не делать ему никакого зла, хан явился вечером 2-го числа. Чтобы сохранить хоть тень достоинства, он, хотя и подошел к ставке Кауфмана без шапки, но тотчас же, без приглашения, сел на ковер. В материалах сказано: «Он опустился на колени». Это напрасно: так здесь садятся.

Напомнив хану его провинности, указав на результат плохих советов его плохих приближенных, Кауфман обещал восстановить его на престоле и предложил отдохнуть в приготовленном тут же в саду шатре. Начался почетный плен…

5 июня хану показали смотр и ученье туркестанского отряда. 6-го плен окончился. Хан отпущен в Хиву и тогда же ханству дана, некоторым образом, конституция: хан ведает только судебною частью, административная же переходит к дивану, в котором заседают семеро лиц — четыре по назначению Кауфмана и три от хана. От нас назначены в диван: подполковники Иванов, Пожаров и Хорошхин, ташкентский сарт купец Алтын-бай, а от хана: диван-беги Мат-Нияз, Иртазали-Инак и мехтер Абдула-бай. Хану прилось проститься со своими главными советчиками, заклятыми врагами России: диван-беги Мат-Мурат и есаул-баши Рахмет-Улла, бегавший с ханом к иомудам, были арестованы и сосланы в Калугу… Атаджан-Тюря отпросился в Мекку, но дорогою одумался и в Тифлисе просился на службу в Тверской драгунский полк.

Первым делом дивана было обсудить вопрос об освобождении рабов-персиян, которые давно ждали русских и теперь в большинстве покинули своих хозяев, собрались в шайки и начали кое-где расправляться со своими бывшими помещиками. Кто не успел или не мог уйти из неволи, те были запрятаны своими хозяевами в разных тайниках и прикованы к стенам на цепь… В цепях их выводили и на работы.

11 июня Кауфман пригласил к себе хана и убедил его поторопиться освобождением рабов, пока русские еще не ушли и потому могут оказать содействие. На другой же день диван составил постановление об уничтожении невольничества, и хан разослал во все концы следующий манифест:

«Я, Сеид-Мухамед-Рахим-Богадур-Хан, в знак глубокого уважения к русскому императору, повелеваю всем моим подданным предоставить немедленно всем рабам моего ханства полную свободу. Отныне рабство в моем ханстве уничтожается на вечные времена. Пусть это человеколюбивое дело послужит залогом вечной дружбы и уважения всего славного моего народа к великому народу русскому.

Эту волю мою повелеваю исполнить во всей точности под опасением самого строгого наказания. Все бывшие рабы, отныне свободные, должны считаться на одинаковых правах с прочими моими подданными и подлежать одинаковым с ними взысканиям и суду за нарушения спокойствия в стране и за беспорядки, почему я и призываю всех их к порядку.

Бывшим рабам предоставляется право жить, где угодно в моем ханстве, или выехать из него, куда пожелают; для тех, которые пожелают выехать из ханства, будет объявлена особая принятая мера. Женщины-рабыни освобождаются на одинаковых началах с мужчинами; в случае споров замужних женщин с мужьями — дела разбираются казнями по шариату».

Самый слог манифеста обличает его русское происхождение. Тем это и лучше. В ханстве считалось до 30 000 рабов и до 6500 чел., освобожденных ранее ханом и частными лицами. Эти 6500 человек владели землей в количестве 44 десятин на всех или почти по полдесятины на 65 человек, т. е. по 16 квадратных сажен на душу!

Желавшие возвратиться на родину должны были собираться в базарные места (их 37 в ханстве) и записаться у старшины; затем они выбирали себе старших и шли на сборный пункт в сад Катта-Баг, а северные в Куня-Ургенч, откуда их направляли партиями в 500–600 человек в Красноводск, где ждали их русские суда для перевозки в Персию.

Так как сборы шли медленно, то успели уйти до сентября только 6337 человек, а множество персиян не успели отправиться до выступления русских из ханства, и много их потому погибло под ударами туркмен… В следующем 1874 году ушло еще 1750 человек.

Имущество арестованного Мат-Мурада было конфисковано. Деньгами нашлось 48 844 руб. 40 коп. мелким серебром, а частью и нашею так называемою банковою монетою (рубли, трехрублевики в 75 коп., полтинники и четвертаки). Это все сдано было в полевую кассу. Золотых и серебряных вещей с дорогими камнями нашлось на 25 640 руб. Во дворце хана не нашлось ни того ни другого. Тайников во дворце было так много, что, например, однажды нашли в какой-то каморке лед, а через полчаса никак не могли снова отыскать эту каморку! Говорят, будто во время смут 28 мая дворец был разграблен чернью, но еще вероятнее, что богатства были припрятаны женами хана. Грабители не пощадили бы массу дорогого оружия, седел, оправленных в золото и серебро, уздечек, склада материй, ковров и проч. Наиболее ценные конские уборы и оружие были отправлены вместе с ящиком драгоценностей Мат-Мурада в Петербург для представления государю и другим особам императорской фамилии. Трон хивинского хана передан в Грановитую палату Москвы.

Остальное оружие и ковры розданы офицерам, а материи и халаты — войскам.

В числе депутаций явились 10 июня и представители каракалпаков, кочующих на правом берегу Аму-Дарьи при устьях ее. Они просили принять их в подданство. Им приказано хорошенько обдумать это дело, но через два дня они снова явились и повторили свою просьбу. Это было принято во внимание при заключении мирного договора, и их кочевки присоединены к уступленным нам землям правого берега.

Явился в конце июня и Ата-Мурат, бывший проводником у Маркозова; от него и узнали подробности о неудаче, постигшей красноводский отряд. По ходатайству Кауфмана хан разрешил своему заклятому врагу поселиться снова в пределах ханства, с условием сидеть смирно.

Между тем топографы производили съемки, астрономические определения разных пунктов; собирались разными лицами данные по статистике, зоологии, ботанике, этнографии и истории края. Для прикрытия этих исследователей и в особенности рекогносцировки полк. Глуховского, а также для сближения оренбургского отряда с его запасами, прибывшими в Кунград, и для понижения цен под Хивою, отряд этот передвинут к Куня-Ургенчу, откуда Глуховский с кавалерией должен был идти к Сарыкамышу с топографами. Масса исследователей, однако же, не сделала самого главного: никто не побывал на Порсу, где избивали в 1717 году отряд Бековича Черкасского… В 4 месяца можно бы, кажется, было успеть это сделать. Только в январе 1874 г. начальник Аму-Дарьинского отдела полк. Иванов воспользовался случаем, затеял экспедицию, пришел на Порсу, отслужил панихиду и дал три залпа.

23 июня отправились на пароходе «Самарканд» в Казалинск: великий князь Николай Константинович, генерал-лейтенант Веревкин и посланный курьером к государю с подробным донесением подполков. Фан-дер-Флит. Бухарский посол Иссамедин-Мирахур, сопровождавший наш отряд весь поход, отправился домой 20-го числа с письмом от Кауфмана, благодарившего эмира за сочувствие и содействие, и с богатыми подарками. 8 июля прибыл новый посол эмира с поздравлением по поводу занятия Хивы и с подарками.

Читатель помнит данное свыше приказание, что «по наказании Хивы владения ее должны быть немедленно очищены нашими войсками». Хан был наказан отобранием от него всего найденного в его дворце ценного имущества, Мат-Мурад также лишился всего награбленного им состояния и сослан в Калугу вместе с Рахмет-Уллой. Можно ли это считать наказанием Хивы, разумея не город собственно, а все ханство? Жители, занимавшиеся земледелием и торговлей, относились к нам более или менее спокойно, а кочевники, в особенности туркмены, занимающиеся преимущественно скотоводством и грабежами, составляли всегда ядро каждой партизанской партии, тревожившей наши отряды. Ни разу нам не удавалось задать им настоящий урок, ни разу не приходилось дать почувствовать всю тяжесть нашей руки. Кауфман, правда, несколько раз объявлял в прокламациях, что воюет не с народом, а с одним ханом и его министрами, но как вразумить кочевника, которого ханы и приютили только на условии выставлять ополчение известной силы в случае войны? Как проучить туркмен за то, что они повиновались своему повелителю? К тому же к июлю месяцу подошли и последние войска, томившиеся в бездействии на Хал-Ата и Алты-Кудуке… да и главные силы туркестанского отряда, в сущности, не имели ни одного серьезного дела. Нельзя же считать обстреливание хивинского лагеря у Шейх-арыка, через реку, за что-нибудь серьезное…