Синьора да Винчи - Робин Максвелл

И кардинал красноречивым жестом призвал нас последовать примеру Папы и пасть ниц перед святыней. Нам ничего не оставалось, как повиноваться просьбе. Я знала, что Лоренцо все это забавляет, как и меня, но мы и бровью не повели, слушая, как Папа бубнит благословения, обращенные к холодным плитам.

По окончании осмотра понтифик предложил гостям прогуляться в его собственном садике. Мы с Лоренцо, питая искренний интерес к редким и экзотическим деревьям и растениям, собранным со всех концов освоенного мира по личной прихоти Иннокентия, с превеликим удовольствием приняли его приглашение.

Присев перед африканской полосатой фуксией, мы наслаждались ее ароматом, когда к нам украдкой приблизился герцог савойский и тихо обратился к Il Magnifico:

— Как вам показалась «Вероника»?

Мы поднялись и встали кружком для лучшего уединения.

— Честно? — спросил Лоренцо.

— Разумеется, государь.

— Не более чем подделка и к тому же прежалкая. Возможно, я избалован искусством флорентийских ремесленников, но я вам с ходу назову с полдюжины мастеров, которые сделали бы и получше.

В этот момент к нам подошел Родриго Борджа, и герцог савойский потеснился, принимая его в наш заговорщицкий кружок.

— Наш род уже сотню лет хранит у себя Лирейскую плащаницу, — признался герцог.

— Плащаницу? — заинтересовалась я. — Каково же ее происхождение?

Савойский герцог понизил голос до шепота:

— Это погребальный саван Христа. На ткани в полный рост проступили Его божественные черты.

Мы красноречиво молчали, тем самым побуждая герцога рассказывать дальше.

— Подлинность плащаницы не подлежит никакому сомнению. Ее выставляли сотни раз, видели тысячи паломников и священнослужителей. Все они подтвердили, что она настоящая.

— Сотни раз выставляли? — усмехнулся кардинал Борджа. — Могу представить себе, какое неплохое состояние сколотили савойцы на одной лишь святыне, попавшей к ним в руки!

Герцога, по-видимому, изрядно покоробило подобное предположение.

— Лирейскую плащаницу уже четверть века не выставляли на обозрение! — уязвленно воскликнул он.

— Отчего же? — осведомился Лоренцо.

Под градом вопросов герцог еще больше ощетинился.

— Точно не могу сказать, но считаю, что у нашей семьи довольно внушительное состояние и нам нет нужды наживаться на священных реликвиях! — Он кинул сердитый взгляд на кардинала и добавил:

— А тебе, Родриго, я посоветовал бы лишний раз прояснить для себя вопросы христианской веры! Мне показалось, что ты в последнее время все больше подвержен цинизму. — С этими словами он учтиво раскланялся и отошел полюбоваться кустом, сплошь усеянным бабочками.

— Саван в полный рост, — вымолвил Лоренцо. — Любопытно.

— Который четверть века никто не видел, — поддакнул Родриго. — Вот что всего любопытнее. Кстати, до меня недавно дошли слухи, что савойцы очень и очень поиздержались.

Я с неподдельным любопытством смотрела на кардинала Борджа. Меня очень занимало его благоволение к Лоренцо. Вот только от чистого ли сердца оно исходило?

Ответ явился сам собой за ужином, снова собравшим нас всех вместе за одним столом. Едва мы расселись, меня стало одолевать зловещее ощущение затишья перед бурей.

Надменный император Максимилиан встал и, подняв наполненный кубок, торжественно объявил:

— Я счастлив сообщить вам о помолвке — моей собственной — с Бьянкой Сфорца из рода Савуа!

Герцог савойский, очевидно уже поджидавший тоста со стороны Максимилиана, тоже встал со своим кубком. На его лице застыла самодовольная невозмутимость.

— За племянницу! — с улыбкой провозгласил Лодовико Il Moro и поднялся вслед за ними.

Мы с Лоренцо последовали их примеру, а за нами — кардиналы Сфорца и Борджа. Папа — воплощенное самомнение и выспренность — остался сидеть, кивая в знак одобрения. Подняв благословляющую руку в адрес Максимилиана и герцога, он затянул долгую молитву на латыни. Понтифику явно льстило положение дарителя благодати.

Наконец все снова уселись. Герцог хлопнул в ладоши, и слуга по его знаку принес небольшой портрет в рамке.

— Бьянка еще ребенок и пока не может вступить в брак, — пояснил герцог, передавая портрет по кругу, — но как только ей придет пора выйти замуж, две великие династии — Савуа и Габсбург — смогут окончательно укрепить свой нерушимый союз!

Я украдкой взглянула на Максимилиана — император, которого савойский герцог огульно приравнял к себе, тщетно пытался скрыть кислую мину. За династией Габсбург стояла обширная империя, тогда как савойцы оставались по всем меркам хоть и знатными, но все же выходцами из мелкого захолустного герцогства.

В этот момент портрет дошел до нас, и мы с Лоренцо получили возможность рассмотреть и миловидное личико будущей невесты, и ее изящные ручки. Кое-что в них привлекло мое пристальное внимание, и я поняла, что от Лоренцо не укрылось мое замешательство. Бьянка Сфорца держала цветок — обычный атрибут на женских портретах, — но над самым ее запястьем на рукаве был вышит особый знак, символ, столь же неуместный на платье герцогини-христианки, сколь и крылья на спине у кошки.

Лоренцо передал портрет Асканио Сфорца и поднялся. Его дипломатический такт был общеизвестен, и я догадалась, что он неспроста выбрал момент для заявления. Il Magnifico вознамерился затмить известие о помолвке императора с Бьянкой Савойской.

«Он нарочно так подгадал, — подумала я. — Все должны знать, как сильна Флоренция».

— Я желал бы внести предложение еще об одном браке, — произнес он, оглядывая присутствующих за столом.

Гостям оставалось только молча строить предположения. Лоренцо в открытую поглядел на Иннокентия, и Его Святейшество откинулся на спинку кресла, предвкушая продолжение.

— Вам, ваша светлость, я хотел бы предложить руку своей старшей дочери Маддалены для вашего сына Чибо.

«Понтифику есть чему изумляться, — про себя ухмыльнулась я. — Папскому бастарду породниться с прославленным семейством Медичи!»

Папа обеими руками поманил к себе кардиналов, и они втроем начали шептаться, предоставив нам томиться в ожидании. В конце концов Иннокентий отослал советников, распрямился и, недолго думая, выпалил:

— Я согласен!

Он снова одарил нас гнилозубой улыбкой, и все подняли кубки, громко провозгласив «Salutes!»,[38] причем не у всех гостей здравица прозвучала одинаково искренне.

Затем с колючими глазами и коварной улыбкой на тонких губах поднялся Родриго Борджа.