Синьора да Винчи - Робин Максвелл

Наконец мы очутились в местности чуть севернее Рима и по улице Фламиниа двинулись к городу. Наши conditori удвоили бдительность: постоянные разбойничьи налеты на странников и паломников снискали римским окрестностям дурную славу. Однако удача нам сопутствовала, campagna[32] оставалась мирной, и нашу поездку ничто не нарушило.

Лоренцо меж тем исподволь готовил меня к свиданию с «Градом Господним», ныне превратившимся в порядочную дыру. По его словам, прежний Рим времен империи уменьшился вдесятеро и теперь представлял собой сплошные руины некогда мощной дохристианской твердыни. После Августа Великого,[33] при котором Рим еще считался центром освоенного мира, город переживал не лучшие времена — до недавних пор, когда католическая церковь решила покинуть свое местопребывание во Франции и обосновалась в Италии.

Но все старания спутника не смогли сгладить мое потрясение от встречи с Вечным городом. Въехав в него через восточные ворота, мы поскакали в обратную сторону, к Тибру, и проехали по всем знаменитым семи холмам, не увидев на них ничего примечательного, кроме нескольких полуразвалившихся лачужек.

Широкие городские проспекты, воспетые еще римскими писателями, на поверку оказались убогими переулками и к тому же изрядно загаженными. На площадях громоздились кучи мусора, от которых, словно из выгребных ям, несло вонью человеческих испражнений и гнилой требухи.

К захудалым церквям кучно лепились домишки. Здания покрупнее были обнесены обветшавшими стенами с крепко-накрепко запертыми воротами. Лоджии и лестничные пролеты выступали прямо на улицу, сильно затрудняя движение. В этих кварталах жили, судя по всему, одни оборванцы, приличные женщины здесь попадались редко — в основном проститутки.

Впереди показался виноградник — настоящая услада для взора среди запустения, но, пока мы проезжали мимо, сквозь зеленую изгородь я разглядела обвалившиеся стены.

— Палатин,[34] — пробормотал Лоренцо, — вернее, то, что на нем осталось.

Я знала, что во времена империи здесь повсюду стояли прекрасные дворцы, в том числе резиденция Нерона. Поговаривали, что она была сплошь вызолочена.

— Видишь там стада?

Лоренцо кивком указал на пастбище, по которому бродили многочисленные отары. За овцами приглядывали пастухи, а из высокой травы то там, то сям нелепо возносились ввысь каменные арки, полуосыпавшиеся стены, обломанные колонны.

— Форум, — пояснил Лоренцо. — В древние времена здесь собиралось римское правительство.

К счастью, Пантеон Адриана избежал разрушения, поскольку в этом Храме богов,[35] купол которого превосходил даже свод флорентийского кафедрального собора работы Брунеллески,[36] семьсот столетий назад начали служить христианские мессы.

Колизей сохранился гораздо хуже, но, несмотря на его плачевное состояние, от грандиозности такого зрелища захватывало дух. Я с восхищением взирала на его огромные ярусы, вздымающиеся один за другим над ареной гладиаторов. Меж каменных арок сновали крестьяне, мясники и рыботорговцы, сбывавшие свои товары вразнос, но меня неприятно поразило не столько превращение Колизея в рыночную площадь, сколько обилие каменотесов. Они торопливо и без разбора врубались в фигурные мраморные стены, а чумазые рабы тут же грузили отколотые глыбы на тележки и куда-то их увозили.

— И это тот город, что дает право Клариче глядеть на нас свысока? — удивилась я. — Отсюда берется ее спесь и бахвальство?

— Верится с трудом, — согласился Лоренцо. — Поджо отзывался о Риме как о необитаемой пустыне. — Он вздохнул. — Каждый раз, когда приезжаю сюда, вспоминаю о былой славе этого места и меня гнетет печаль. Только представь себе, что подумали бы ученые мужи, сочинениями которых мы сейчас восхищаемся, если бы смогли вновь узреть свой возлюбленный город…

Тем временем мы подъехали к мосту через Тибр, чьи топкие берега поросли высоким бурьяном. Вокруг стояло зловоние от протухшей рыбы. Мы примкнули к нескончаемой веренице громыхающих повозок с мрамором, похищенным с древних руин.

— Куда его везут? — недоумевала я. — И кому понадобилось наживаться на античности?

— Тому, к кому мы едем. Иннокентий одержим строительством. Он твердо вознамерился довести до конца то, что не смог осуществить его предшественник, Папа Николай, и обновить Рим вместе с Церковью ради их грядущей славы. Не сомневаюсь, что он упомянет об этом не раз… и не два. Зато наверняка умолчит о том, что базилика Святого Петра — между прочим, наиболее почитаемая из святынь — выстроена на месте кровавых забав Калигулы. Там захоронены сотни зверски убитых христиан, и стаи волков до сих пор рыщут по окрестным полям и холмам, выкапывая из земли кости.

— Вот так святыня, — усмехнулась я.

Лоренцо грустно улыбнулся. Но стоило нам переехать через реку и вступить в пределы Ватикана, как от нищеты и запустения не осталось и следа — напротив, там споро шли строительные работы, и воздух наполняли густые клубы пыли. Фасад буквально каждого здания был изрешечен лесами, повсюду высились груды ворованного мрамора, ожидая, пока за них примется полчище каменщиков.

Папский дворец распахнул нам высоченные створки входных врат, в приемной, отделанной полированным мрамором, выстроились чередой священники и епископы, чествуя Il Magnifico в священнейшей из земных обителей. Я решила немного поотстать, чтобы не портить торжественность момента, но Лоренцо настоял, чтобы мы вошли плечом к плечу.

Встретить нас вышли два кардинала в красных мантиях и треугольных головных уборах. Я приметила, что Лоренцо дружески улыбается им. Повинуясь традиции, мы вначале обменялись сдержанными церемонными приветствиями, но, пока кардиналы провожали нас из приемной наверх по величественной беломраморной лестнице, увешанной вдоль стен тяжелыми шпалерами, я накоротке познакомилась с Родриго Борджа и его собратом по конклаву Асканио Сфорца. Их обращение было столь непринужденным и дружелюбным, словно мы все четверо собрались скоротать ночь в таверне с вином и женщинами.

— Видите тех мальчиков? — спросил Родриго, указывая в глубину коридора на втором этаже, где шли двое юношей в дорогих бархатных туниках и изящных беретах. — Потомство понтифика, и далеко не полное. Беспорочные папы и раньше сплошь и рядом становились отцами, но Иннокентий первым, не скрываясь, приютил своих отпрысков в Ватикане.

— Это говорит в его пользу, — снисходительно заметил Лоренцо.

— А ты, я слышал, усыновил младенца, которого Джулиано прижил от любовницы? — улыбнулся Асканио.