Млава Красная - Вера Камша

– Ты конфекты бери, – торопливо предложил тоже бывший не в своей тарелке отец. – От Бера с Фаберже… Для девицы лучше нет.

Пальцы сами взяли обсыпанную сахарной пудрой пирамидку, отправили в рот. Кириакович… Очень высокий, очень смуглый, совершенно чужой. Они видели друг друга несколько раз – великая княжна и обучающийся в Анассеополе сербский наследник. Или не слишком обучающийся… Зюка припомнила какие-то сплетни о сербе и Лиди Бороздиной и, кажется, не только о Лиди. Княжны Аргамаковы полагали Кириаковича не столько «интересным», сколько «ужасным» и «невозможным»… Правда, серб что-то сделал дураку Иловайскому – для Ариадны с Василисой это было преступлением.

– Ты только не вздумай рыдать, – забеспокоился великий князь. – Особенно у Аргамаковых на груди. Ничего они не понимают, а что Екатерина в Чёрной Горе сидит и знать родню не желает, так не сербы тому виной. Да и ехать тебе никуда не придётся. Пока ещё Кириакович науки воинские сгрызёт, а мы ливонцев прижучим и до османов доберёмся… Будете в Анассеополе, чем плохо? Государь тебе к свадьбе Ближнее Софьино отпишет, живи да радуйся, а серб твой отнюдь не дикарь. – Авксентий Маркович слегка замялся, но отважно закончил: – Можешь мне поверить. Я его частенько встречал… в свете. Что такое, Яков?

– Дарья Кирилловна сказать велели, княгиня Аргамакова уезжают…

– И чёрт с нею! Дверь-то затвори!.. Судьба, Зинаида, она такие петли выписывает, куда там зайцу… Мы с твоей маменькой поженились по сердечной склонности – и сама видишь, до чего дожили… А не будь эмпирей витательных, не вышло б в собственном дому такой, прости Господи, смеси Особой Канцелярии с кислым молоком, так что иди и думай. Дарья… маменька вскорости за тебя примется, ты уж озаботься глаза покруглей сделать – мол, не знаю ничего. Ни про серба, ни про уделы, ни про Гименея с его вервиями, чёрт бы их побрал! Поняла?

– Да. Папенька…

– Ась?

– Я… выйду за Кириаковича. Выйду!

Она выскочила из кабинета, не дожидаясь, не желая, ненавидя неизбежное ответное воркование с «умницами» и «лапоньками». Титул, уделы и прочие сласти-мордасти Зюку не влекли, просто княжну как громом поразило осознание того, что и дальше жить в этом пустом без Геды доме, средь вязкого, как варенье, бессчастья, она не хочет. Пусть серб, пусть «невозможный» и «ужасный», но это будет её жизнь, её Софьино, её дорога, а на Рейне и в самом деле нечего делать, Росский же… Дальше он не станет и ближе тоже. Не её это звезда, и ничего тут не поделать. А кто тут «невозможнее» и «ужаснее», мы ещё посмотрим!

3. Особая его василеосского величества. Собственная Канцелярия по благонадзорным делам

Они заговаривали об этом нечасто, раз десять с того дня, как Орлуша вышел из крепости, но у кого на сердце какой камень, знали. Молва сильно приукрасила многих участников заговора, но достойных людей там тоже можно было найти… Мятеж вырос не только и не столько из обойдённых честолюбий или вражеских козней, сколько из искренней обеспокоенности насущными бедами отечества, по поводу которых никто явным образом ничего не пытался предпринять. Если в государстве происходят такие мятежи, это не от хорошей жизни – теперь Никола Тауберт в том не сомневался.

– Военную реформу двигаем, елико возможно. На конскрипцию пока никак не уговорить, но не это главное. К военной реформе прилагаться бы и реформе гражданской… – Сергий бросил очередной окурок в малахитовую пепельницу. – Было дело, думал я начать с одного слоя, армейского, ибо важен настолько, и вытаскивать через него всё. Сейчас понимаю, шансов на успех у такой попытки столько же, сколько у пресловутого барона себя за волосы из болота извлечь вместе с лошадью.

– Ну а мне тогда что говорить? – Николай Леопольдович глянул на часы и удержался от того, чтобы порассуждать о причинах испанского конфуза и необходимости держать толковых шпионов во всех столицах, вплоть до Ханьской. – Делаю что можно при данном от Бога порядке вещей. Тоже, скажешь, за волосы из болота тащу?

– А ты, мил-друг, вытаскиваешь себя с конём и телегою не за волосы, за шляпу, – невесело пошутил Орлов. – Только не вытащишь. Недалёк тот день, когда даже государь не сможет делать вид, что всё прекрасно и благолепно.

– Да не делает он вида. – Тауберт десятый раз за день открыл табакерку. Девятый был, когда слушал, как государь Авксентию Марковичу о замужестве Зюкином объявляет. – Верит. Так верит, что на крест пойдёт.

– Ты его лучше знаешь, – не стал спорить Орлов. – Хотя это ещё горше… Его бы верой горы сворачивать, а он их громоздит да подпирает, Держава же между тем и посейчас катится в тартарары…

– Преувеличиваешь, – не мог не возразить Николай Леопольдович. – Мне доклады идут со всей России, я зверьё своё отучил в донесениях красивые сказки писать, знают, что головы им не сносить, коль на вранье поймаю. Не в парадизе живём, кто бы спорил, но и в тартарары не катимся.

– На месте мы стоим, – бросил Орлов. – А это сейчас всё равно что в тартарары катиться. Эх… – Он только махнул рукой.

Этот разговор был ещё более редким и бессмысленным. Сергий Арсения Кронидовича не любил и не понимал, хотя служил отечеству со всем рвением. Арсений Кронидович своего министра понимал и не любил, при этом оба друг с другом мирились. Ради дела. Тауберт же всей душой равно любил и бывшего товарища по полку, и сослуживца по Капказу: Зульбурга штабс-капитану Алдасьеву-Серебряному не досталось. Вездесущая Софья повелела, чтоб во время войн первый наследник, буде годами вышел, пребывал при Действующей Армии, второй же – в столице. Севастиану Кронидовичу Буонапартова школа не дала ничего, его брата она выучила бы многому, не повезло… Ни великому князю, ни Державе.

– Хоть посылай кого в Лондон газету печатать! – внезапно пожаловался шеф жандармов военному министру. – Чтоб было государю, где достоверно и безгрешно узнавать о злоупотреблениях всяческих… Цензоры от рвения одуревают, унимай не унимай, а питомцы Варварины одуревают ещё больше.

– Выворот мозгов наоборот? – предположил, поднимаясь, Орлов. – «У нас всё плохо и ничто не может быть хорошо» в ответ на «у нас всё хорошо и замечательно, а кто думает иначе хоть в мелочи, тот подрывает основы». Ты домой, надеюсь? Отпускай Трофима, подвезу.

– Можно и так…

Орлов жил в новом, большом особняке на Фонтанном канале, с зимним садом на крыше и прочими иноземными штуковинами, Тауберт предпочитал относительно скромный дом на самой Ладожской набережной. Добираться к нему от Особой Канцелярии было пять минут, но Орлов отчего-то велел кучеру ехать совсем в другую сторону.

– Поговорить надо, Никола.

– Здесь? – удивился шеф жандармов, кивнув на спину кучера. – Не наговорился?

– Именно здесь, – резко сказал министр, переходя на немецкий. – Для дел моих сердечных и Канцелярия твоя хороша, а тут ставка повыше… Тебе ничего не показалось странным во всей этой истории с фон Пламметом?

– Много всякого, – осторожно ответил Тауберт.

– Он был готов. – Сергий Григорьевич смотрел на падающий снег. – Он ждал нас на границе во всеоружии, и я не только про его разбухшую дивизию. Милейший Герберт точно знал, где и когда начнётся наше сосредоточение. Ударь он слишком рано – и встретил бы за Млавой одну пустоту, ударь слишком поздно – сам понимаешь…

Тауберт понимал.

– Фон Пламмет всё знал. Где именно будет наступление, по какой дороге мы двинемся. Не по южной, от Менска, не по юго-западной от Варчевии, а там ведь два целых армейских корпуса. Кронид Васильевич в Ливонскую войну взял Млавенец именно от Менска, а фон Пламмет там даже заслонов не оставил, всё к нашему Ливонскому тракту стянул. Не удивляешься ещё, Никола?

– Немного. – Сказать Сергию об известиях от Уорфилда или нет? Похоже, князь сам что-то заподозрил, что ж, хорошо.

– Немного… Вот и я «немного». Нет ли по твоему ведомству чего-то? Полковник Бобырев ничего не писал… приватного?

– О таком нет, – покачал головой Николай Леопольдович. – Но рассуди сам, Сергий, сие могло оказаться и совпадением. От Анассеополя до Млавенбурга по Ливонскому тракту – кратчайший путь, да и наступать мы не собирались, токмо на рубежи выйти, а стоять вдоль реки удобней.

– Мы Второй корпус и впрямь от столицы двигали, – не согласился военный министр. – Не мог Пламмет заранее знать, какие мы войска направим! А если б рассуждал за нас, наверняка решил бы, что мы и Четвёртый корпус из Менска выведем. Как я и предлагал в самом начале. Не мог толковый генерал – а Пламмет всё же толков – на южной границе вообще ничего не оставить. Он, приготовивший нам тёплую встречу в глубине страны подле Анксальта! Вот представь, Никола, перешли б мы вопреки Манифесту Млаву, что Пламмет стал бы делать?

Тауберт молча кивнул. Сейчас от него больше ничего и не требовалось, только молча кивать. Подозрения Орлова довершат остальное.