Спогади. Кінець 1917 – грудень 1918 - Павел Скоропадский

Что касается создания прессы, то и туг дело стояло не лучше. В начале вопросы, связанные с прессой, были сосредоточены в министерстве внутренних дел, у товарища министра Вишневского. Я с ним много об этом говорил, и был выработан целый план действий. Директором пресс-бюро был Донцов. На него много жаловались министры. Человек он действительно неважный, но, я думаю, что из него можно было бы выжать пользу, если бы дело пользовалось сочувствием в совете министров. Время проходило, ничего в этой области не делалось. Я настаивал у Федора Андреевича Лизогуба, чтобы он поскорее поставил этот вопрос на повестку в совете. Он все откладывал из-за других, еще более важных и спешных дел. Наконец, целое заседание, или даже несколько, было посвящено прессе. Начались бесконечные прения, каждый из министров высказывал свое мнение, и В результате фактически ничего не было решено. Мне казалось, что тут во многом виноват- Вишневский, в ведении Которого, по должности товарища министра внутренних дел, был весь этот вопрос. Кистяковский, уже сменивший Гижицкого в должности державного секретаря, казалось, судя по его заявлениям, вопрос прессы понимал и придавал ему большое значение. Он, не имея никакого отношения к этому делу, все же им интересовался, указывал путь, как это нужно наладить, вел переговоры. У него была целая стройная система, которая мне правилась. Я тогда решил, что так как вопрос прессы очень важен, а между тем он болтается пока в дебрях министерства внутренних дел и я очень далеко стою от него, то лучше передать его в ведение державного секретаря. Кистяковский рьяно взялся за дело. Было между прочим решено, кроме правильной постановки с повседневной прессой, создать еще особое украинское издательство, где бы печаталась только одна хорошая украинская литература для народа. Были у Кистяковского заседания с целым рядом лиц. Все настаивали на приобретении очень большого дома, который явился бы дворцом прессы. Замашки были очень широкие. Информация должна была бытъ правильно поставлена, кроме прессы, тут должен был сосредоточиться весь отдел пропаганды, и кинематограф, и плакаты и т. п. Началось с того, что дом купили и освободили его. Затем не было ротационных машин. Наконец, и это достали (машину купили, кажется, в Печерской Лавре). Относительно печатных станков дело, вообще, стояло очень остро: их на Украине было очень мало, но потом, не знаю уж, что произошло, но в результате этот станок свалился из вагона железной дороги под откос и там лежал. Затем, пропали какие-то части. В результате машина эта была куплена, кажется, Протофисом, который тоже издавал свою газету. Я об этом узнал поздно. Кистяковский был уже в то время министром внутренних дел, державным секретарем Завадский. Последний, очевидно, не был в курсе дела. Мне доложили в целом ряде неопровержимых доказательств, что тут виноват лишь Господь Бог. Грешный человек — я этому не особенно поверил, но время уже ушло. Нужно сказать, что на Украине не было ни одной хорошей, т. е. действительно серьезной газеты, разбиравшейся в создавшейся обстановке и понимающей свою задачу в такую трудную историческую минуту. Только в последние дни Гетманства появилась прекрасная газета «Мир», сумевшая сразу завоевать внимание общества.

Во главе министерства продовольствия стоял, как я уже говорил, Соколовский. Он совершенно не справлялся с делами. Товарищем же министра у него был Гаврилов, человек чрезвычайно шустрый и ловкий. Он заседал в министерстве продовольствия при всех правительствах, он был там и при Раде, и при большевиках, и, наконец, его пришлось оставить и при новом режиме, так как это был человек наиболее осведомленный и сумевший сделаться крайне необходимым но всех вопросах, связанных с продовольствием. Он разработал и провел в жизнь систему хлебных закупок через хлебное бюро. И Раде, и большевикам, да и нашему правительству система эта очень поправилась, но на самом деле в этом хлебном бюро, куда попала масса всевозможных авантюристов, да и вообще в самом министерстве, как я заметил, с первого же дня дела шли неладно. Соколовского уже в середине лета пришлось сменить. Он сам, как честный и благородный человек, не чувствовал за собой всех качеств, которые необходимы были для очистки министерства от всех тех грабительных элементов, которые или частью заседали в нем, или присосались к нему всякими правдами и неправдами. Был назначен Гербель{229}, который повел дело, как и следовало, к значительному сокращению министерства. Он начал свою деятельность с того, что выгнал около 350 лиц, засевших там без всякого дела, немедленно просил назначения следственной комиссии, которая при первом же беглом обзоре положения в министерстве возбудила около ста дел по мошенничеству, краже и беззастенчивой спекуляции. На попечении министерства продовольствия было также снабжение крупных центров продовольствием. Я считал, что на это дело необходимо обратить особенное внимание. Очень важно было, чтобы в Киеве в этом отношении все было благополучно. Но трудно себе представить, сколько приходилось тут затрачивать энергии. Всюду замечался явный саботаж, нежелание идти навстречу, особенно среди членов городского самоуправления, которые чувствовали, что теперь счатливые дни для них миновали и потому всегда мечтали о создании беспорядков, подрывающих власть нашего правительства. В результате, весной хлеб поднялся в цене. Пришлось разогнать продовольственную комиссию и назначить туда г-на Засядко, человека энергичного, который много помог в этом горе.

Железнодорожники, вероятно, учли затруднительное положение Киева в продовольственном отношении. На Украине, как впрочем почти и всюду, железнодорожные служащие работали во время войны выше всякой похвалы, как я уже говорил, и во время революции, осенью 1917-го года, по крайней мере, когда мне приходилось начальствовать над украинскими частями, стоящими на правом берегу Днепра, и приходилось вблизи видеть работу железнодорожных служащих. Я могу с уверенностью сказать, что большинство этих людей стояло сознательно за порядок. Потом уже, когда за время Центральной Рады у нас образовалось нечто вроде пресловутого российского «Викжеля»{230}, затем, когда украинские комиссары, имеющие безусловные заслуги за собой, по люди без всякого образования, начали вмешиваться в дела, которые им не были по плечу, и, наконец, когда, с одной стороны, ввиду отсутствия работающих в мастерских, почти никакого ремонта подвижного сретства производилось, а последний все больше и больше изнашивался, весь подвижной состав был приведен в невозможное состояние, отчего транспорт в конце расстроился. Когда, несмотря на прибавки жалования, из-за дороговизны жить низшим служащим действительно стало трудно, тогда брожение среди железнодорожных служащих стало определенно чувствоваться. Дороги, вместо прибыли, давали колоссальный убыток. Бутенко подсчитал, что железные дороги Украины должны были давать до 600 тысяч карбованцев убытку. Потом он сделал всевозможные сокращения; между прочим, он провел некоторые сокращения в жаловании низшим служащим при условии прибавки на дороговизну. Мера эта была проведена в совете министров при очень слабом количестве голосов, я же ее утвердил, полагая, что Бутенко лучше видно, возможно ли это сделать или нет. Эта мера, конечно, была непопулярна. Затем состоялось, при благосклонном участии российских большевиков и их единомышленников на Украине, нечто вроде того же Викжел я, и господа эти требовали, чтобы это учреждение было официально признано правительством. И Бутенко, п. совет министров, и я решительно это отвергли. Тогда дело осложнилось, и в середине июня вспыхнула всеобщая забастовка железных дорог{231}. В то трудное время Бутенко действовал разумно и энергично. Немцы же также, где могли, помогали. Очевидно, идеей забастовщиков было прекращение подвоза продовольствия к большим центрам, чтобы вызвать тем осложнения, по этого не произошло. Хотя и плохо, но, продовольствие все же прибывало в Киев и в другие города. Цены в городах все-таки возросли. Забастовка эта не встретила всеобщего сочувствия. Были дороги, которые почти не бастовали. Бутенко, очень увлекавшийся своими украинскими комиссарами, уверял меня, что они в этот раз принесли большую пользу в смысле возобновления движения. Насколько это верно, я сказан, не могу. Во всяком случае, забастовка, длившаяся около двух педель, сошла на нет, и ни одно из незаконных требований исполнено не было. Единственно, на чем я настаивал, это на уплате полностью всего причитающегося жалования.