Пленники - Гарегин Севиевич Севунц

а какой-то нелепый театр. Шевчука особенно удивляло, что во время обходов палаты доктор обращался со всеми, как с настоящими больными — выслушивал, прописывал лекарства, давал советы и покидал палату с видимым сознанием исполненного долга. Но Шевчук понимал, что все это делалось не всерьез.

Перейдя в больницу, Оник устроился в комнате доктора. Шевчук часто приходил сюда, и они обсуждали свои дела. Обоих заинтересовало предложение врача о «прогулках». У Оника были свои догадки. Он считал, что доктор Айгунян связан с антифашистским подпольем. Но что делает это подполье, как оно борется против врага, он не знал и не считал возможным расспрашивать об этом Айгуняна. Предстоящие «прогулки» очень занимали воображение друзей. Они понимали, что за этим кроется нечто весьма серьезное, может быть даже связанное с опасностями.

— Если они что-то делают, — говорил Оник, — почему и нам не делать? Даже неловко — мы же советские люди!

Шевчук мысленно взвешивал слова товарища, но не спешил соглашаться. По его мнению, лучше было бы добраться до одного из оккупированных районов и присоединиться к партизанам, — там они наверняка принесут больше пользы.

А Оника увлекала мысль связаться с подпольем, действующим на месте. Что такое подполье существует, он уже не сомневался. Только почему-то, поговорив однажды о «прогулке», Айгунян больше не возвращался к этому вопросу. Это удивляло и Шевчука.

И вот неожиданно их позвали в комнату доктора. За столом сидели пятеро: доктор, Вреж, француз из палаты Оника, его сосед — поляк Маргинский и пятый — какой-то грек.

На столе в стеклянной банке пенилось пиво.

Чтобы усадить Оника и Шевчука, придвинули еще кровать. Доктор наполнил стаканы пивом.

— Оник, передай своему другу, что первый стакан мы пьем за его здоровье.

Подняв стакан, Шевчук пошутил:

— Скажи, Оник, доктору, что я в его больнице начинаю заболевать ужасной болезнью — ожирением сердца.

— А ты сообщил ему, что вам предстоит выходить на прогулку? — став серьезным, спросил Айгунян.

— Сообщил, но ему не терпится.

— Спешка плохой помощник в нашем деле.

«О чем он говорит? — подумал Шевчук. — Вообще зачем они тут все собрались?»

Француз потянулся к Шевчуку со своим стаканом, чокнулся и сказал:

— Карашо!.. Москва!..

Передвигая по столу пальцы, он, должно быть, изображал поход Гитлера на Москву. По-актерски изменив лицо, он вдруг стал очень похож на фашистского фюрера. Шагавшие через стол пальцы были, конечно, победоносной немецкой армией. Но вдруг бровь француза полезла кверху, лицо перекосилось в ужасе:

— Москва?!

Француз, добравшись до ребра стола, изобразил отчаяние человека, внезапно оказавшегося на краю пропасти. Затем пальцы зашагали в обратном направлении — на другой край стола, но и там тоже повисли над бездной. Это был второй фронт, который должны были открыть союзники, как поняли все присутствующие. Все от души смеялись веселым ужимкам француза, которыми он сопровождал объяснение.

Шевчуку казалось, что все — и он сам — позабыли, что находятся в плену. До этого он не предполагал, что здесь, в глубоком тылу врага, люди могут так смело посмеяться над фашистами и над их фюрером. Притом тут были не одни советские пленные. В компании малознакомых до этого людей, Шевчук вдруг почувствовал себя как бы в тесной товарищеской среде и ему сразу стало легко и весело. Он понял, что они с Оником не одиноки теперь, что у них есть верные друзья.

Но это было еще не все. Не только для того были собраны люди на эту маленькую пирушку.

Вскоре зашел разговор о предстоящей «прогулке». Француз с помощью доктора задал вопрос: согласен ли Шевчук участвовать в ней? Но пусть он знает наперед, что «не грибы собирать пойдут». И когда Шевчук, не расспрашивая ни о чем, заявил о своем согласии, ему было предложено дать клятву. Медленно, фразу за фразой, произносил француз слова клятвы, Айгунян переводил их на армянский, а Оник — на русский. Шевчук, стоя, повторял за ним:

— Перед лицом моих товарищей, членов подпольной группы «Шесть», торжественно клянусь, что готов до последнего своего дыхания бороться против заклятого врага человечества — фашизма и беспрекословно выполнять все приказы руководства группы. И если я отступлю от этой клятвы, пусть покарает меня суровая рука товарищей»…

Повторяя простые эти слова, Шевчук смело смотрел в глаза Оника. А на него смотрели все сидевшие за столом. Шевчук пришел в себя лишь тогда, когда все поднялись и поочередно пожали ему руку. Француз потрепал его по плечу и, заглядывая в глаза, улыбнулся:

— Карашо, карашо!..

После этого все стали расходиться.

Оник сказал, когда они остались вдвоем:

— Ну, вот и все! Что же молчишь?..

— Ты тоже давал клятву?

— А как же!

— И мне ничего не сказал?

— Тогда не сказал, а сейчас говорю.

— Не думал я, что и этот француз.

— Жак — коммунист! — шепнул Оник. — Работает в здешнем подполье. Ну, иди, отдыхай! Видно, по очень серьезному делу идем. Доктор ничего не говорит мне, — значит, пока не нужно знать. Жди!..

— Понимаю!

Улегшись на свою койку, Шевчук долго не мог заснуть в эту ночь. И было о чем подумать.

5

В тот день, когда Шевчук заглянул к Онику, он сидел на своей койке и как ни в чем не бывало поглаживал мурлыкающую кошку.

— Серьезным делом занимаешься!

— А что ж, приятель, — вздохнул Оник, — я ведь недаром крестьянский сын. Любовь к животным вот где у меня сидит…

Он показал на сердце, продолжая ласкать кошку.

— Смотрю на нее и вспоминаю наш дом, наше село, ферму. Эх, погладить бы мне мою телушечку!..

— Ну, братец, я вижу, ты стал тут поэтом.

Оник опустил кошку с колен.

— Посиди. Сейчас Вреж должен ко мне прийти, потолкуем кой о чем.

Вреж появился вскоре.

Оник прикрыл дверь и вытащил из-под кровати ящик. Там лежали какие-то вещи, завернутые в бумагу.

— Мы должны взять все это с собой, — сказал он. — А ну-ка, попробуй спрятать эту штуку за пазухой.

— Какая-то железка? — Шевчук попытался разорвать бумагу. Оник остановил:

— Не рви! Ясно — не шоколад! Это все слесарные инструменты. И в руках у тебя — обыкновенный гаечный ключ.

— А я что возьму? — подошел Вреж.

— Хватит всем, приятель! Вот спрячь это. Э, заметно! Можешь подальше? Вот так, хорошо. А это тебе, Шевчук.

Вскоре ящик опустел. Все свертки были разобраны по карманам. Вещи покрупнее ушли за пазуху.

— Держись прямее. Пошли! — скомандовал Оник.

Во дворе больницы стояла черная закрытая машина. Доктор прохаживался около нее. Как только парни подошли, он открыл заднюю дверь машины и подал знак: влезайте! Там