Ненависть - Петр Краснов

«Здѣсь покоятся тѣла: — Сибирскаго Казачьяго полка, сотника Геннадiя Гурдина, урядника Сергѣя Запѣваловаи казаковъ: — Павла Стогнiеваи Иннокентiя Аржановскова, убитыхъ въ конной атакѣ на Германцевъ сентября 12-го, 1914-го года… Упокой, Господи души рабовъ Твоихъ»…

Женя прочла и нѣсколько разъ перечла эту надпись. Не доходила она какъ-то до ея сознанiя.

«Убитый… Значитъ, и тутъ были — убитые… Они преслѣдовали ее вмѣстѣ съ голодомъ. Мiръ съуживался, мiръ точно замыкался вокругъ нея тѣснымъ кольцомъ, и въ этомъ кольцѣ уже никого не оставалось, для кого жить… Зачѣмь теперь жить?.. Послѣдняя глава ея романа глядѣла на нее съ этого креста.

И вдругъ — все поняла. Геннадiя не было… Парижа не было… Но, кто-же тогда была — мадемуазелль Соланжъ?.. Не все ли равно — кто?..

Шатаясь Женя пошла къ Распятiю. На высокомъ темномъ крестѣ — изображенiе Христа, сдѣланное изъ гипса и грубо покрашенное. Первые лучи солнца упали на скорбное лицо въ терновомъ вѣнцѣ и освѣтили рубиновыя капли крови на щекахъ. Необыкновенно красивымъ, умилительно чистымъ показался Женѣ ликъ Спасителя. Женя упала передъ нимъ на колѣни. У подножiя креста лежали увядшiе цвѣты. Точно сквозь сонную пелену Женя увидала увядшiй сѣрый букетъ фiалокъ. Такъ необыкновеннымъ показалось ей появлекiе здѣсь фiалокъ… Ея фiалокъ… Подлѣ могилы того, кому она ихъ когда-то дала. Сердце ея наполнилось умиленiемъ. Въ тихой молитвѣ опустилась она у подножiя Распятiя.

— Да будетъ Воля Твоя!.. Воля Твоя!.. Во всемъ!.. Она упала головою въ букетъ, и онъ разсыпался въ прахъ. Душный запахъ пыли и сѣна ударилъ въ лицо и на мгновенiе вернулъ сознанiе Женѣ. Она прошептала:

— А если ты ужъ въ небѣ — я тамъ тебя найду… Тамъ… те-бя… най-ду…

Точно не она это говорила, а несся чей-то чужой далекiй, далекiй голосъ.

Полулежа у креста Женя выпрямила усталыя ноги, руки упали вдоль тѣла, голова поникла на грудь. Лицо постепенно становилось спокойнымъ и строгимъ. Темная тѣнь потянулась отъ длинныхъ рѣсницъ. Она уже ничего не видѣла, но еще слышала, какъ точно не здѣсь, а въ какомъ-то далекомъ, иномъ мiрѣ раздался топотъ конскихъ ногъ, кто-то спрыгнулъ съ лошади.

Незнакомый голосъ сказалъ:

— Rеquiеm аеtеrnаm!..

Больше уже ничего не было. Не было и самой Жени. Только тѣло ея мирно покоилось подлѣ Распятiя, подлѣ могилы того, кому она обѣщала быть вѣрной до гроба. Ея романъ былъ оконченъ.

Польскiй офицеръ слѣзъ съ лошади и бросилъ поводья вѣстовому. Нѣсколько мгновенiй онъ стоялъ пораженный суровой красотой умершей у Распятiя женщины. Потомъ медленно снялъ широкую фуражку съ окованнымъ козырькомъ и перекрестился по католически:

— Rеquiеm аеtеrnаm…, - тихо сказалъ онъ и сталъ отдавать солдатамъ патруля приказанiя объ уборкѣ покойницы.

ХVIII

Прошло нѣсколько часовъ и то самое солнце которое утреннимъ, робкимъ, не грѣющимъ свѣтомъ озарило мертвую дѣвушку въ старомъ, изорванномъ платьѣ, точно уснувшую у подножiя польскаго деревенскаго Распятiя, передвинулось далеко на западъ, прошло въ другiя страны и опять несмѣлыми первыми лучами, прорвавшимися изъ-за горъ освѣтило богатое, прекрасное Распятiе, стоявшее у шоссе, на склонѣ горы. Высокiй, блестящiй, полированный крестъ, выточенный изъ чернаго камня «апатита» поднимался надъ скалами. Распятый Христосъ былъ изображенъ изъ золотой бронзы и сверкалъ въ лучахъ солнца.

Жители французской Оверни поставили отъ своего усердiя это драгоцѣнное Распятiе, какъ святыню, охранявшую маленькiй городокъ, утонувшiй подъ горами въ глубокой лощинѣ.

Внизу глухо шумѣла бурливая рѣчка Дордонь. Тамъ все было полно ночнымъ сумракомъ, передразсвѣтнымъ туманомъ. Тамъ все еще спало крѣпкимъ передъутреннимъ сномъ.

Вершины горъ съ каждымъ мгновенiемъ становились яснѣе. Зеленыя ели густыхъ лѣсовъ, луга и скалы, стада пестрыхъ коровъ четко рисовались въ прозрачной ясности горнаго воздуха. Торжественная тишина была въ горахъ. Какъ прекрасная декорацiя стояли лѣсныя горы и казалась нарисованной серебряная лента падавшаго съ горъ прямымь лезвеемъ водопада.

Искусно заторможенный новенькiй, мощный Пёжо съ низкимъ кожанымъ «капотомъ» свѣтло-оливковаго цвѣта мягко остановился подлѣ Распятiя. Широкая дверь, ярко блеснувъ на солнцѣ стекломъ, открылась и на шоссе выпрыгнулъ человѣкъ лѣтъ тридцати пяти, въ мягкой сѣрой шляпѣ на сильно посѣдѣвшихъ волосахъ. Онъ помогъ выдти изъ автомобиля высокой стройной женщинѣ. Женщина была dêmоdêе, въ шляпѣ съ широкимъ изгибомъ капризнаго рисунка полей съ маленькой вуалькой на длинныхъ не стриженныхъ волосахъ, въ бѣлой блузкѣ и бѣлой съ черными широкими полосами юбкѣ. Женщина была не подкрашена, съ ненакрашенными губами и ногтями, съ густыми неподщипанными бровями и потому была она особенно прелестна. Она быстро подошла къ Распятiю и преклонила передъ нимъ колѣни. Нѣсколько мгновенiй она стояла такъ въ молитвенномъ созерцанiи. Ея спутникъ снялъ шляпу и тихо стоялъ позади нея.

Женщина встала съ колѣнъ и быстро повернулась къ своему спутнику. На лицѣ ея былъ восторгъ.

— Я молилась за васъ, мосье Гури… За вашу Родину — Россiю… Вы знаете — Святой Отецъ предписалъ во всѣхъ церквяхъ возносить моленiя о Россiи…

— Я это знаю, мадемуазелль Соланжъ. Я читалъ это въ газетахъ. Мы, Русскiе, безконечно благодарны Святому Отцу.

Дивное таинство рожденiя дня совершалось въ глубокой долинѣ. Туманъ таялъ, и пестрое крышами домовъ и нарядными отелями мѣстечко появлялось внизу, какъ изящная, нарядная игрушка.

— Мосье Гури… Вы такъ и не отвѣтили мнѣ почему вы въ эту поѣздку такъ печальны и грустны? Васъ точно не радуетъ тотъ прiемъ, который вамъ оказалъ мой отецъ? Васъ не трогаютъ красоты Оверни… Мнѣ кажется…

Она замолчала и съ трогательною любовью внимательно вглядѣлась въ худощавое, загорѣлое, мужественное лицо Гурiя.

— Нѣтъ… Нѣтъ, мадемуазелль… Ради Бога, не подумайте чего нибудь… Вашъ отецъ и вы слишкомъ добры ко мнѣ… Я не хотѣлъ вамъ говорить… Не хотѣлъ своими мрачными предположенiями омрачать вашей поѣздки, которой вы такъ радовались…

— Вы знаете, какъ мнѣ все интересно, что касается васъ, какъ я за это время вошла въ вашу жизнь… Какъ я…

Она опять не договорила.

— Дѣло въ томъ, мадемуазелль, что вотъ уже вторая продовольственная посылка, которую я посылаю моимъ сестрѣ и кузинѣ возвращается обратно за нерозыскомъ адресата.

— Что-же вы думаете?..

— Я боюсь, что въ этой ужасной странѣ и онѣ… погибли… Я вамъ разсказалъ, мадемуазелль, всю исторiю моего дѣтства, я познакомилъ васъ со всей нашею и такою многочисленною, нѣкогда, семьею, жившею весело, счастливо и беззаботно, въ христiанской любви и помощи другъ другу. Теперь, значитъ, изъ всей нашей большой и дружной семьи остались только я, да братъ мой Володя, который служитъ у нихъ… Я ненавижу его… Вы можете понять, что такое значитъ: — ненавидѣть своего брата…

— Ужасно.

— Но какъ быть иначе?.. Онъ у нихъ… И мнѣ часто кажется, что это не наша семья погибла… Что такое одна какая-то семья, но погибаетъ, вымираетъ такъ, уничтожается во славу третьяго интернацiонала вся Россiя… Моя Родина…

— Мой бѣдный Гури!..

— Вы помните, Гури, эту весну, у насъ въ замкѣ и праздникъ «Fкtе Diеu» въ нашемъ паркѣ? Какъ прекрасно вы убрали тогда алтари въ саду и окружили цвѣтами и гирляндами статуи Христа и святой Терезы…

— Какъ мнѣ не помнить этого, мадемуазелль.

Они сидѣли теперь на скатѣ горы подъ Распятiемъ. Подъ ихъ ногами просыпалось мѣстечко.

— Какъ хорошо вы тогда пѣли. Гурiй въ полголоса сталъ напѣвать:

— Lаissеz vеnir à mоi lеs tоut реtits еnfаnts:Cоmrае оn mе dêfеndit, аinsi jе lеs dêfеnds.Ils chеrchеnt lа clаrtê, jе lеur dоis mа lumiêrе.Lеurs cris, lеurs brаs tеndus mе sоnt unе рriêrе.Оnt ils реur?Оnt ils fаim?J'êcоutе еt lеs еntеnds…Lаissеz vеnir à mоi lеs tоut реtits еnfаnts![14]

{* Пустите дѣтей приходить ко мнѣ,Какъ меня защищаютъ, такъ и я ихъ защищу,Они ищутъ правды, я дамъ имъ Свѣтъ…Они кричатъ, они протягиваютъ ко Мнѣ руки, они молят МеняБоятся ли они?..Голодны ли они?..Я слышу ихъ и я ихъ услышу…Пустите дѣтей приходить ко мнѣ!..}

Онь пѣлъ уже громче, вкладывая въ пѣнiе всю силу любви и обожанiя Христа. И когда онъ окончилъ первый стихъ и надо было пропѣть припѣвъ, Соланжъ присоединила свой красивый голосъ къ голосу Гурiя и въ горахъ умилительно торжественнымъ гимномъ прозвучали ихъ голоса