Фрейд и психоанализ - Юнг Карл Густав

[743] В этой истории отец Рагуил предстает в двух ролях: как безутешный отец невесты и как предусмотрительный могильщик своего зятя. С человеческой точки зрения его не в чем упрекнуть. Но есть еще злой дух Асмодей, присутствие которого нуждается в объяснении. Если мы заподозрим старика Рагуила в том, что он играет двойственную роль, то эта инсинуация будет относиться только к его чувствам; нет никаких доказательств, что убийца – именно он. Убийства выходят за рамки комплекса дочери, присущего старику, и комплекса отца, присущего Саре; по этой причине легенда вполне уместно приписывает их демону. Асмодей играет роль ревнивого отца, который не желает отказываться от своей любимой дочери. Лишь вспомнив о своем собственном положительном аспекте, он смягчается и в этом качестве, наконец, посылает Саре достойного жениха. Примечательно, что этот мужчина является восьмым по счету: последней и высшей ступенью[183]. Асмодей символизирует отрицательный аспект архетипа отца, ибо архетип – это Гений человека: «Бог он природы людской, умирающий одновременно / С каждым из нас; он видом изменчив: то светлый, то мрачный»[184]. Легенда предлагает психологически правильное объяснение: она не приписывает сверхчеловеческое зло Рагуилу и проводит четкое различие между человеком и Гением. Точно так же психология должна различать поступки, обусловленные личными мотивами, и поступки, которые должны быть приписаны врожденной, инстинктивной системе, которую человек не создавал, но находит внутри себя. Мы были бы крайне несправедливы к Рагуилу, если бы считали его ответственным за роковую силу этой системы, то есть архетипа.

[744] Потенциальные возможности архетипа как в отношении добра, так и зла многократно превосходят возможности человека; человек может присвоить себе его силу только в том случае, если отождествит себя с Гением, позволит ему овладеть собой, утратив таким образом свою собственную человечность. Роковая сила отцовского комплекса исходит от архетипа; такова истинная причина, по которой общее согласие (consensus gentium) ставит божественную или демоническую фигуру на место отца. Личный отец неизбежно воплощает в себе архетип, который и наделяет его фигуру своей чарующей силой. Архетип действует как усилитель влияний, исходящих от отца, при условии, разумеется, что они согласуются с унаследованным паттерном[185].)

XV

Вступительная статья к книге В. М. Кранефельдта «Психоанализ»[186]

Первоначально опубликовано в издании: W. M. Kranefeldt «Die Psychoanalyse. Psychoanalitische Psychologie» (Берлин и Лейпциг, 1930). В 1956 году статья была переиздана под названием «Терапевтическая психология: введение в психоанализ».

[745] В настоящее время можно с уверенностью утверждать, что пока невозможно составить исчерпывающую и, следовательно, правильную картину всего того, что обычно носит столь презираемое многими название «психоанализ». То, что обыватель обычно понимает под «психоанализом» – медицинское вскрытие души с целью выявления скрытых причин и связей, – затрагивает лишь малую часть рассматриваемых явлений. Даже рассматривая психоанализ под более широким углом – в соответствии с концепцией, предложенной Фрейдом, – как по существу медицинский инструмент для лечения невроза, мы тем самым не исчерпываем его природу. Прежде всего, психоанализ в строго фрейдистском смысле представляет собой не только терапевтический метод, но и психологическую теорию, которая ни в коей мере не ограничивается неврозами и психопатологией в общем, но стремится включить в свою сферу нормальный феномен сновидения и, кроме того, широкие области гуманитарных наук, литературы и искусства, а также биографии, мифологии, фольклора, сравнительного религиоведения и философии.

[746] В истории науки известен один весьма любопытный факт, который, впрочем, согласуется с особой природой психоаналитического движения: Фрейд, создатель психоанализа (в более узком смысле), настаивал на отождествлении данного метода с его сексуальной теорией, накладывая на него тем самым печать догматизма. Эта декларация «научной» непогрешимости заставила меня в свое время порвать с Фрейдом, ибо для меня догма и наука – понятия несопоставимые, дискредитирующие друг друга посредством взаимного загрязнения. Догма как фактор религии бесценна именно в силу своей абсолютной позиции. Но когда наука обходится без критики и скептицизма, она вырождается, превращаясь в чахлое тепличное растение. Одним из элементов, необходимых науке, является крайняя неопределенность. Всякий раз, когда наука тяготеет к догме и проявляет нетерпимость и фанатизм, она скрывает некоторое сомнение, которое, по всей вероятности, оправданно, и неуверенность, которая обоснованна.

[747] Я подчеркиваю это прискорбное положение дел не ради того, чтобы покритиковать теорию Фрейда, а ради того, чтобы указать непредвзятому читателю на тот знаменательный факт, что фрейдовский психоанализ представляет собой не только научное достижение, но и психический симптом, оказавшийся более плодотворным, нежели аналитическое искусство самого мастера. Как показано в книге Майлана «Трагический комплекс Фрейда», нетрудно вывести тенденцию Фрейда к догматизации из предпосылок его собственной личной психологии. Хотя он обучал этому приему своих учеников и более или менее успешно пользовался им сам, я не хочу обращать против него его же оружие. В конце концов, никто не в силах полностью преодолеть собственные ограничения; каждый в той или иной степени их пленник – особенно если он практикует психологию.

[748] Я нахожу эти технические недостатки неинтересными и полагаю, что опасно придавать им слишком большое значение, ибо это отвлекает внимание от одного важного обстоятельства: даже самый возвышенный ум крайне ограничен и зависим, причем именно там, где, как нам кажется, он пользуется наибольшей свободой. По моему мнению, творческий дух в человеке – это вовсе не его личность, а скорее признак или симптом современного движения мысли. Личность важна только как рупор убежденности, возникающей из бессознательного, коллективного фона – убежденности, лишающей человека свободы, заставляющей жертвовать собой и совершать ошибки, которые он безжалостно критиковал бы в других. Фрейда влечет за собой особое течение мысли, восходящее к эпохе Реформации. Постепенно оно освободилось от бесчисленных покровов и обличий и теперь превращается в тот вид психологии, который с провидческой проницательностью предвидел Ницше – психологию, открывающую психику как новый факт. Когда-нибудь мы увидим, какими извилистыми путями двигалась современная психология от мрачных лабораторий алхимиков, месмеризма и магнетизма (Кернер, Эннемозер, Эшимайер, Баадер, Пассаван и другие) к философским антиципациям Шопенгауэра, Каруса и фон Гартмана; и как, сформировавшись на почве повседневного опыта у Льебо и еще раньше у Куимби (духовного отца «Христианской науки»), она наконец дошла до Фрейда через учение французских гипнотизеров. Этот поток идей проистекал из многих неясных источников и, быстро набрав силу в XIX веке, завоевал множество приверженцев, среди которых Фрейд отнюдь не стоит особняком.

[749] То, что сегодня обозначается словом «психоанализ», на самом деле не является чем-то единым, но включает в себя множество различных аспектов величайшей психологической проблемы нашего века. Эта проблема существует вне зависимости от того, осознает ее широкая общественность или нет. В наше время психическое стало проблемой для каждого. Психология приобрела мощную притягательную силу. Именно ею объясняется удивительное, повсеместное распространение фрейдистского психоанализа, сопоставимого с Христианской наукой, теософией и антропософией не только по своему успеху, но и по своей сущности, ибо догматизм Фрейда очень близок к установке религиозной убежденности, характеризующей эти движения. Более того, все четыре движения определенно психологичны. Если добавить к этому невероятный подъем оккультизма в любых его формах во всех цивилизованных странах западного мира, мы получим более или менее ясную картину этого направления мысли, в известной степени табуированного, но, тем не менее, захватывающего. Аналогичным образом современная медицина явно склоняется к духу Парацельса и все больше осознает важную роль психики при соматических заболеваниях. Даже традиционализм уголовного права начинает уступать требованиям психологии, о чем свидетельствуют нередкие отсрочки исполнения приговора и учащающаяся практика привлекать экспертов-психологов.