Спин - Роберт Уилсон

— Интересно. — Джейсон стоял в ярде от меня, скрытый углом давно остывшего котла. — И что же ты там держал, Тайлер? Небось порнуху прятал.

Десятилетним я держал здесь игрушки, не потому, что боялся каких-нибудь воображаемых воров, а ради таинственности, чтобы знать, где они, знать, что, кроме меня, никто на свете их не найдёт. Позже туда же последовали менее невинные мои затеи: первые дневники, никогда никем, кроме меня, не прочитанные письма к Диане — даже не оконченные; наконец, в чём я не стал признаваться Джейсону, и распечатки обнажённой натуры из интернетовской порнографии. Всё это давно съедено временем.

— Надо было фонарик прихватить, — с запозданием сообразил Джейсон. Единственная потолочная лампочка еле светилась в своей оплетённой паутиной проволочной сетке.

— Там, на столе под распределительным щитом, всегда лежал фонарик. — Там он и остался. Я подался назад, протянул руку и принял фонарик у Джейсона. Умирающая батарея осилила хилый размытый луч, и я увидел, наконец, свой тайник, вынул блок, спрятал сумку, снова закрыл и запорошил швы пылью неопределённого происхождения.

Но, уже собираясь вылезать обратно, я выронил фонарик, и он закатился ещё дальше в пыль и паутину за котлом. Я чертыхнулся, нагнулся, вытянул руку, нащупал цилиндрический корпус фонаря… и наткнулся ещё на что-то. Немалого размера. Коробка. Я подтянул её поближе.

— Что там, Тайлер?

— Фонарик уронил. Сейчас.

Осветил коробку. Обувная. Коробка из-под обуви фирмы «Нью баланс» с надписью «Школа». Та самая пропавшая с этажерки коробка, которую я не смог отыскать после похорон матери.

— Ну как?

— Готово.

К коробке можно вернуться и позже. Я запихнул её подальше и вылез из щели. Отряхнул руки.

— Ну что, пошли?

— Запомни как следует. Мало ли я, чего доброго, забуду, — сказал Джейсон.

Позже мы уселись перед внушительным, хотя и далеко не новым телеэкраном в гостиной Лоутонов. Кэрол не смогла отыскать свои контактные линзы и уселась вплотную к экрану, часто мигая и пытаясь разобрать, что там происходит. Почти всю свою жизнь она политикой не интересовалась — «Это епархия И-Ди», — так что нам пришлось объяснять ей самые очевидные, с нашей точки зрения, вещи. Ей нравилась атмосфера наших посиделок, она смеялась мягким, незлым шуткам Джейсона, и при смехе в её лице мне виделись черты Дианы.

Скоро, однако, она утомилась и ушла в свою комнату, как раз когда сети начали представлять штаты. Обошлось без сюрпризов. Ломакс загрёб весь Северо-Восток, большую часть Среднего Запада и Запада. На юге успех поскромнее, но здесь голоса противников раскололись почти поровну на старых демократов и христианских консерваторов.

Мы начали убирать кофейные чашки, когда последний побеждённый противник с мрачной вежливостью поздравил победителя.

— Значит, силы добра восторжествовали, — усмехнулся я.

Джейсон ответил такой же усмешкой:

— Сил добра там днем с огнём не сыщешь.

— Разве Ломакс для нас не добро?

— Ну… Относительно. Только не думай, что Ломаксу есть дело до «Перигелиона» или до репликаторов, если не считать использования их одновременно для пропаганды и для того, чтобы срезать ассигнования на космос и закачать освободившиеся средства в военных. Именно поэтому И-Ди не смог сколотить ничего против Ломакса из своих аэрокосмических корешей. Ломакс не обидит ни «Боинг», ни «Локхид-Мартин». Он их лишь немного переориентирует. Так что им не из-за чего копья ломать.

— Оборона… Тоже важно. Затухание местных конфликтов, вызванное «Спином», давно забылось, армию надо подкормить.

— Это ты наслушался Ломакса. Принимаешь всё на веру.

— А ты — нет?

— К сожалению, не могу себе позволить такой роскоши.

На этой ноте я решил, что пора отдохнуть.

Утром я вколол Джейсону первую дозу. Он растянулся на диване в большой передней гостиной, напротив окна. В джинсах и хлопковой рубахе он выглядел весьма аристократично, казался хрупким, но собранным, спокойным. Если и боялся, то страха не проявлял. Закатал правый рукав и выставил руку.

Я вынул шприц, насадил стерильную иглу, наполнил шприц прозрачной марсианской субстанцией. Мы всё это прошли с Ваном, обсудили и даже отрепетировали. Протоколы четвёртого возраста. На Марсе процедура проводилась бы в атмосфере тихой торжественности, сопровождалась бы церемонией психологического плана. Мы обошлись ноябрьским солнцем и тиканьем старинных часов.

Я протёр кожу тампоном, обильно пропитанным спиртом.

— Можешь не смотреть, Джейсон.

— Нет, я хочу это видеть.

Его всегда интересовал процесс.

Инъекция подействовала не сразу, но к полудню следующего дня у него поднялась температура.

По его словам, ощущение не более зловещее, чем лёгкая простуда, и ближе к вечеру он предложил мне засунуть мой термометр и рукав измерителя давления «себе в…». В общем, убрать их куда-нибудь подальше.

Я поднял ворот, втянул голову в плечи, прячась от вялого мелкого дождика, зарядившего ещё ночью и не собиравшегося ни усиливаться, ни ослабевать, и снова направился через газон. Спустившись в подвал, я вытащил коробку с надписью «Школа» и перенёс её наверх.

Сквозь шторы проникал серый свет, приглушённый дождём. Я включил лампу.

Мать моя умерла пятидесятилетней. Восемнадцать лет я провёл с ней в этом доме. Чуть больше трети её жизни. Об остальных двух третях я знал лишь то, что она мне посчитала нужным открыть. Иногда она рассказывала о Бингеме, своём родном городке. Жила она с отцом, агентом по недвижимости, и с мачехой, дневной сиделкой. Дом их находился на вершине холма, куда по крутому склону взбиралась обсаженная деревьями улица. Подругу детства её звали Моникой Ли. Городскую речку Литл-Уайклифф перекрывал типовой крытый мост, за которым находилась пресвитерианская церковь. Церковь мать моя посещала до шестнадцати лет, после чего появилась там лишь на похоронах родителей. Но она никогда не рассказывала мне о Беркли, о том, чего собиралась достичь со своей степенью магистра делового администрирования. Или почему она вышла замуж за отца.

Бывало, она снимала с этажерки эти коробки, чтобы познакомить меня с тем, чем жила до моего появления, продемонстрировать экспонаты своего музея. В коробках покоились фрагменты прошлого: пожелтевшие газетные вырезки с сообщениями о террористических актах, о войнах, об избрании или импичменте президентов. Были и предметы, которые мне нравилось держать в руках чуть ли не с младенчества: потускневшая пятидесятицентовая монета, выпущенная в обращение в год рождения её отца — 1951, четыре тёмно-рыжих с розовым морских ракушки с пляжа в Кобскук-бей…