Марш Акпарса - Аркадий Крупняков

—    Это русские!— крикнул Аказ и первый бросился им на­встречу.

Подняв упавшего, спросил:

—    Ты ранен?

—    Голоден он,— тихо ответил второй.— Шесть дён маковой росинки во рту не было.

—    Эй, женщины! Еду сюда,— приказал Аказ.

Пока бегали за едой, Аказ спросил:

—    Откуда вы?

—    Мы ратники князя Курбского.

—    Где же остальные?

—    В лесу. Разбрелись кто куда. Искать надо. Сарваева земля далеко ли?

—    Вы уже тут. Вот хлеб держите, вот творог, мед. Ешьте.

Аказ позвал Топейку, приказал:

—    Сейчас же пошли людей в лес во все стороны. Пусть рус­ских собирают, ведут сюда. Найти всех, до одного. А вы, жен­щины, скорее котлы вешайте, горячую еду готовьте.

Сарвай подошел к Аказу, дотронулся до плеча, сказал:

—    Скажи мне, что это за люди из лесу выходят? Я русскую речь не понимаю, но вижу, что у них беда. Голод, видать...

—    Да.

—    Может, и мне людей в илем послать, чтобы еды больше принесли? Но все равно на всех не хватит. Надо по всем илемам весть дать. Как людям в беде не помочь?

После полудня половина полка с князем Курбским во главе собралась около Сарваева илема. Вторую половину с воеводой Щенятьевым вел Ковяж и, видимо, вывел на Алатырь.

Аказовы воины, вышедшие встречать русских ратников, сразу же сумы свои открыли. Хоть и невелики с собой запасы имели, однако каждому еды понемногу дали. Ратники ели с жадностью. Даже сам князь, забыв о достоинстве, схватил поданную Топейкой лепешку. Топейке смешно. Он вспомнил, как Андрей Курбский ел на царском пиру: взяв крылышко лебедя, отводил мизинец в сторону и, почти не касаясь крылышка губами, откусывал мясо но малюсенькому кусочку. Сейчас князь, ухватившись обеими руками за коман мелна, скорее отрывал, чем откусывал, большие куски. С бороды его текло масло, на усах застряли крошки.

—     Может, еще эгерче попробуешь?— предложил Топейка.

У воеводы полон рот — ответить не может. Взял эгерче, по­ложил на колено.

А Топейка знай угощает:

—     Ешь, князь, эгерче на сметане деланы. Может, тебе не нра­вится наш хлеб?

—     Што ты, што ты!—машет руками князь.— Ты и сам, верно, не знаешь, насколько сладок ваш хлеб! Пожалуй, драгоценных калачей лучше будет! Как ты сказал — эгерче?

—     Да, овсяные лепешки на сметане.

Наелся воевода, повеселел. Шагают они с Топейкой по лесу — то там, то тут видят ратников с черемисскими воинами. Кормеж­ка идет вовсю.

—     Зубами сильно стучат,— не утерпев, шутит Топейка.

—     Тебя бы две недели не покормить, еще не так стучал бы,— тоже весело отвечает князь.

—     Как же в такую дальнюю дорогу без хлеба пошли?— Во взгляде Топейки недоуменье.

—     Как да как! Думали по деревенькам покупать. А как мину­ли Мещеру да как вошли в дебри лесные — ни единой живой души не встретили. Думали, все перемрем, дорогой идучи.

—     Ну, теперь не умрешь. К илему пойдем, там, наверно, мясо уже сварилось.

Когда пришли на поляну, там было уже много ратников. Во­ины сидели на траве. Перед ними прямо на земле стояли берес­тяные бураки с медом, молоком, хлебы, соленое мясо, творог.

Курбский сердечно поздоровался с Аказом, сказал:

—     Ну, друг мой, не чаял до тебя добраться. Народу твоему скажи от всех нас великое спасибо. Скажи: мы их не объедим. Уплатим за все.

Аказ перевел слова князя подошедшим черемисам. За всех ответил Сарвай:

—     Деньги будешь давать — обидишь. С гостя денег не берут.

Князь, выслушав перевод, низко поклонился, сказал:

—     За столь великое гостеприимство поклон вам земной.

Наевшись, ратники свалились кто где, уснули. Воевода тре­вожить их не стал. Он и сам еле держался на ногах. Шутка сказать, последнюю неделю шли, почти не спавши.

Нуженал опустел.

Почти все черемисы ушли в Аказово войско, их работа легла на женские плечи.

Женщины дома почти не живут: то работают в поле, то ходят добывать бортяной мед, то зверя промышлять. Иные на реке рыбачат.

В Аказовом дому тишина, запустение. Живет здесь Эрви в одиночестве — муж из Свияжска вестей не шлет. Видно, и вправду разлюбил ее Аказ. И стала Эрви собираться к старой колдунье.

Шемкува целыми днями ищет травы, вечерами сидит в ста­ром кудо у костра и варит приворотное зелье. А кому его пить? Мужики все на войну ушли, бабы — в лесу, на охоте. И киснут зелья в глиняных горшочках на самой дальней полке.

Работать Шемкува не хочет. Бедная сиротка Айвика теперь у нее живет, еду готовит и побои терпит. Намучится за день, ве­чером забьется под нары на тряпье и спит.

Сегодня для Айвики день был особенно труден. Заставила ее старуха молоть на ручном жернове муку, два раза била за то, что не вовремя подала еду. Вечером Айвика юркнула под нары и только начала засыпать, как вдруг человек в кудо вошел. Ай­вика по голосу узнала — Эрви.

Шемкува удивленно смотрит на гостью, думает. Знает, что Эрви ненавидит ее, и только великая нужда привела сюда эту гордячку. Эрви присела на край лавки, не знает, с чего начать разговор. Зато Шемкува знает:

—     От мужа вестей долго нет?

—     Нет,— тихо отвечает Эрви.

—     А другим женам есть?

—     Другим есть.

—     Может, Аказ полюбил другую?

—     Наверно.

—     Колдовать надо?

—     Если можешь.

Шемкува, кряхтя, встала на лавку и взяла с верхней полки горшочки со снадобьями. Один из них поставила на горячие угли и, когда снадобье разогрелось, бросила туда щепоть растертых сухих трав. Потом долго шептала над горшочком.

Отдавая снадобье Эрви, сказала:

—     Поезжай к мужу и после захода солнца, когда будет ужи­нать, вливай по две ложки в еду. Через неделю он не сможет без тебя жить и дня.

—     Спасибо тебе, проси чего хочешь. Может, шкурку лисы, может, мяса, может, зерна?

—     Это все у меня есть. Ты отдай мне сиротку Айвику. Насов­сем отдай.

—     Она и так у тебя живет.

—     Бежать хочет.

—     Скажи: пусть тебе служит.

Эрви шагнула к выходу, но дверь распахнулась — и навстречу ей вошел высокий мужчина.

—     Салям алейкум, женщины!

—     Входи с миром, садись,— Шемкува угодливо расстелила на нары лучшие шкуры, усадила гостя. Человек глянул на Эрви, сказал:

—     Это жена Акубея?

—     Да, почтенный. Это— Эрви.

—     Сам пророк послал ее сюда. Она мне нужна. Я буду говорить устами Сююмбике.

—     Как поживает царица?—спросила Эрви.

—     Великое горе постигло ее. Она в Москве, в плену у русского царя Ивана.

—     О-ей!—воскликнула Эрви.—За что аллах покарал ее? Несчастная!

—     Не говори так. Где бы ни была мудрейшая Сююмбике — она всюду царица! Она рождена повелевать, и до самой смерти ее слова будут священны для всех, кто верит в аллаха. И для тебя — тоже.

—     Слушаю тебя, почтенный.

—     Зови меня мурза Чалкун.— Мурза поглядел на Эрви и нео­жиданно сказал:—А твой муж напрасно бросил тебя. Ты кра­сива, как луна в девятый день рождения.

—     Он не бросил. Он вернется...

—     Не криви душой, Эрви. Я все знаю. Твой муж скоро женит­ся на нечестивой русской женщине и не приедет к тебе.— Мурза подвинулся ближе к Эрви, заговорил тише:— Знаешь, кто винов­ник твоего горя? Русский царь Иван.

—     Царь... Иван?

—     Пусть покарает меня аллах, если я лгу. Эта русская девка жила здесь, и Аказ не женился на ней. Он об этом и не думал даже. Но когда он ходил с посольством в Москву, царь приказал ему, чтобы он взял в жены русскую, а свою жену бросил. И Аказ не ослушается царя. Сидишь ты в своем кудо и ничего не знаешь. Сююмбике послала меня помочь тебе.

—     Мне... помочь?..

—     Она велела передать тебе этот перстень. В нем яд.

—     Надо отравить эту русскую?

—     Какая польза? Отравишь одну — царь заставит жениться на другой. Надо отравить царя!

—     Но царь в Москве!

—     Стало известно, что Иван со своей ратью скоро будет в Свияжске и заедет в гости к Аказу. Никто, кроме тебя, не смо­жет сделать это. Если царь Иван умрет, его войско не пойдет на Казань, Сююмбике вернется из плена и сделает все, чтобы Аказ был только твоим. Ну?

—     Нет, мурза. Я не возьму яд. Моя любовь к Аказу велика, но мой народ я люблю больше. Если царь умрет от яда, русские затопят кровью мою землю. Разве я могу послать на гибель лю­дей моей земли?