Радость, гадость и обед - Хел Херцог

В науке порой случаются моменты истины. Для меня такой момент наступает в ту долю секунды, которая проходит между нажатием клавиши компьютера и появлением на экране результатов. Мы со Скоттом сидели у него в офисе и не сводили глаз с монитора. В предвкушении результата я был возбужден и ощущал прилив адреналина, словно нападающий форвард, ожидающий от защитника крика «Давай!»

Скотт нажал клавишу. На экране появились цифры. Мы разинули рты.

Решение, принятое вторым комитетом, отличалось от решения, принятого первым, примерно в 80 % случаев. Статистический анализ указывал на то, что с таким же успехом комитеты могли гадать о решениях, подбрасывая монетку. Система явно была неадекватна. Ну почему, скажите на милость, в одном университете считают, что погружать крыс на долгое время в холодную воду можно, а в другом — что нельзя? Сейчас я понимаю, что столь вопиющая нелогичность комитетов по защите животных не должна была меня удивлять. Отличить хорошее исследование от плохого сложнее, чем кажется. В своем рассказе «Дзен и искусство ухода за мотоциклом» Роберт Пирсиг очень изящно высказался на ту же тему: «Но если вы не можете сказать, что есть Качество, откуда вам знать, что оно собой представляет и существует ли вообще?» Такого рода вопросы и не дают ученым спокойно спать по ночам.

В полученном нами результате, гласившем, что разные комитеты по защите животных зачастую принимают разные решения, нет ничего необычного. Исследования показывают, что значительные несовпадения мнений при пересмотре решений о качестве, вынесенных коллегами, встречаются в науке на протяжении последних тридцати лет. Такие несовпадения случаются в вопросах отбора заявок на грант, принятия статей в журнал и при вынесении решений об опытах над людьми и животными комитетами по этике. По правде говоря, ученые не слишком хорошо умеют оценивать качество и важность своих исследований. Таков их маленький постыдный секрет, о котором сами они стараются вспоминать пореже.

Итак, по сути, система, созданная конгрессом для наблюдения за обращением с лабораторными животными, полна противоречий. Ну почему белоногие хомячки подпадают под Закон о защите животных, а лабораторные мыши — нет? Почему за собаками закреплено право на ежедневную игру с человеком, а за кошками — нет? Почему один и тот же проект в одном комитете по защите животных одобряют, а в другом рубят на корню? Увы, все эти несоответствия лишь добавляют веса словам противников вивисекции, утверждающим, что в настоящее время лиса стережет курятник.

Что же мы можем сделать? Для начала конгресс должен внести изменения в Закон о защите животных, чтобы под него подпадали все виды позвоночных — млекопитающие, птицы, рептилии, амфибии и рыбы. (В Британии этот закон защищает даже осьминогов.) Согласно имеющимся у нас данным, большинство ученых хотят, чтобы Закон о защите животных распространялся также на мышей, крыс и птиц. Три четверти исследователей, принявших участие в нашем опросе, заявили, что не согласны с определением слова «животное», предлагаемым Законом о защите животных.

Конечно, можно просто отменить существующую систему. Давайте либо позволим ученым проводить любые опыты над животными без постороннего присмотра, либо просто будем бросать кости и на основании выпавшего числа решать, какие эксперименты проводить можно, а какие нельзя. Однако и тот и другой вариант неприемлемы. Некоторые борцы за права животных предлагают третий путь — запретить опыты над животными вовсе. Однако те, кто решительно выступает против всех экспериментов над животными, сами демонстрируют массу неувязок и парадоксов в своих доводах.

Парадокс опытов над животными:

ставим эксперимент на животном, чтобы доказать, что нельзя ставить эксперимент на животном

Противники опытов над животными исходят из того, что мыши и шимпанзе попадают в сферу моральных соображений, а помидоры и робособаки — нет. Причина в том, что у животных есть психика, а у растений и механизмов она отсутствует. Так, например, философ Том Реган считает, что правами могут быть наделены лишь те живые существа, которые обладают сознанием, эмоциями, убеждениями, желаниями, способностью к восприятию, памятью, целеустремленностью и чувством будущего. Но как узнать, есть ли все это у животных? Ответ прост — поставить опыт.

Ученый-юрист Стивен Вайз стал одним из немногих защитников прав животных, всерьез занявшихся вопросом влияния умственных способностей различных видов живых существ на их моральный статус. В своей книге «Провести черту: наука и защита прав животных» Вайз разработал «шкалу автономии» от 0 до 1 для оценки различных видов животных в соответствии с их когнитивными способностями. Выставляя оценки, Вайз руководствовался научными исследованиями, посвященными поведению и когнитивным способностям животных. На этой шкале человек обладает оценкой 1, шимпанзе — 0,98, горилла — 0,95, африканский слон — 0,75, собака — 0,68, а пчела — 0,59. Вайз утверждает, что существа, имеющие оценку выше 0, 9 (человекообразные приматы и дельфины) должны быть наделены основными правами, в то время как обладатели оценки ниже 0,50 прав иметь не должны. Достоинство этого подхода заключается в том, что он основан на доказательствах когнитивных способностей животных, а не на наивных домыслах о том, на что способны животные, и не на том, насколько они нам симпатичны. К примеру, изучив научные источники, Вайз пришел к выводу, что африканские серые попугаи имеют чуть больше оснований на получение основных прав, чем собаки.

Однако подобный эмпирический подход к правам животных порождает парадокс: чтобы решить, насколько аморально использование животных в исследованиях, вам надо провести над ними эти самые исследования. К примеру, Вайз считает, что показатель дельфинов по шкале автономности составляет 0,9, а значит, они попадают в высшую категорию представителей животного мира, заслуживающих права. Вайз пишет: «Дельфины владеют понятиями, спонтанно понимают указательные жесты, движения глаз, поддерживают беседу. Они мгновенно имитируют действия и голосовые сигналы». Эта оценка когнитивных способностей дельфинов основана на открытиях, сделанных психологом Лу Германом из Гавайского университета. На протяжении тридцати лет исследований Герман демонстрировал, что дельфины имеют уникальную память, понимают человеческие жесты лучше, чем шимпанзе, и имеют настолько выраженные лингвистические способности, что способны даже исправлять грамматические ошибки.

Итак, изучая вопрос о правах дельфинов, Вайз опирается на исследования Германа. Вероятно, он их всецело одобряет? Ничуть. Более того, Вайз страстно доказывает, что опыты Германа над дельфинами неэтичны, что Герман эксплуатирует своих животных и обращается с ними как с заключенными. Невозможно не оценить юмор ситуации — ведь без этих опытов по выяснению когнитивных способностей дельфинов Вайз не смог бы доказать, что эти способности дельфинов сравнимы со способностями шимпанзе, и потому дельфины должны быть наделены основными правами.