Невеста императора - Елена Арсеньева

Вот час и настал. Поиграем смертною игрою, а, Бахтияр?

Возьми не глядя любую бутыль и осуши ее, а я выпью, что останется. Или, если хочешь, я буду первым.

— Давай! — азартно сверкнул глазами Бахтияр, и князь Федор, не глядя, откинул крышку, схватил на ощупь один из двух пузатых флаконов и, сорвав пробку, опрокинул содержимое в рот.

Совесть его была вполне чиста, ибо он не помнил, справа или слева поставил бутылочку с ядом. Различал он флаконы по цвету: тот, что с ядом, имел желтоватый отлив, а с мятным настоем сверкал, как изумруд, поэтому нарочно зажмурился, чтобы не нарушить правила игры, но после первого глотка, ощутив во рту резкий, холодный привкус мяты, понял: судьба на его стороне.

Значит, бог простил его! Простит и Мария, теперь он знал!

Нетерпение распирало его: хотелось бежать, лететь к ней как можно скорее, но он все сидел с закрытыми глазами, боясь взглянуть, боясь увидеть соперника, умершего на месте, с лицом, искаженным мгновенным, но чудовищным страданием. Князь Федор был человеком большой храбрости, а значит, не был жестоким, и у него сердце сжималось при мысли о том, что успел тот испытать, прежде чем испустил дух. Больно умирать каждому!

Наконец, собравшись с силами, он решился открыть глаза.., и едва не вскрикнул, натолкнувшись на холодноватый взор Бахтияра, глядевшего на него с весьма холодным духом и как раз в этот миг вопросившего:

— Ну? И кто из нас уже умер?

Князь Федор тупо разглядывал обе склянки по очереди, холодел от того, что увидел: желтовато-ядовитый осадок плескался на дне его сосуда, в то время как в Бахтияровом флаконе на стенках изумрудно мерцали зеленые капли.

— Шайтан! Во рту холодно, "будто сугроб! — пробормотал черкес.

Боже! У Бахтияра во рту холодно от мяты. Значит, яд достался не ему!

Ужас пронзил князя Федора, но тут же сменился недоумением. У него во рту тоже холодно от мяты. Вдобавок выпить полфунта яда Экзили и еще оставаться живым.., не может быть! Он ощупал себя руками, недоумевая, почему руки и лицо теплые, сердце колотится как бешеное, а вовсе не пропускает удар за ударом.

Кой черт пропускает! Он уже должен давно валяться бездыханным трупом, если выпил яд! Но не валяется. Значит, отравлен Бахтияр. Но он почему-то тоже вполне жив. А если так.., о господи, если так, выходит, что ни в одной склянке не было яда! Они оба живы, живы, а главное.., князь Федор схватился за лицо, силясь заглушить рыдание.

Все мешалось в голове, плыло перед глазами, его трясло как в лихорадке, но это были вовсе не симптомы отравления. Радость, огромная, непредставимая радость обессилила его до слез.

Если они оба живы, выпив содержимое заветных бутылочек до дна, значит, ни в одной из них не было яда! Значит, в венец королевы Марго он тоже налил безвредной жидкости. Значит, он не виновен.., не виновен! Меншиков заболел не от яда, это просто роковая случайность, и руки Федора чисты. Он чист перед своей любовью и судьбой!

Закинул голову, вдохнул с наслаждением еще пахнущий мятою воздух и засмеялся во весь голос — этот его смех ударил Бахтияра, словно камча.

— Шайтан! — взвизгнул он, потрясая кулаками. — Смеялся? Одурачил меня? Ну, смейся… Поглядим, кто последний смеяться станет. Пусть теперь мы квиты — но все сызнова начнется. Отныне знай: на каждый твой шаг мой капкан поставлен будет! Берегись, знай!

И вылетел из хижины так стремительно, словно ветром его вынесло.

Князь Федор сел, устало свесив руки меж колен, дыша тяжело, как старик.

В углу послышался тихий стон. Савка-то, он и забыл!.. С трудом поднялся, доковылял до угла, встал на деревянные, негнущиеся колени. Оказывается, спастись от смерти — всего полдела. Надо еще свыкнуться с тем, что живешь.

Первое опьянение радостью прошло — наступило холодное оцепенение, как расплата за удачу. Он приподнял Савку, прислонил к стене, положил одно мокрое полотенце ему на лоб, другое на грудь и сидел теперь рядом, пристально наблюдая, как синеватая бледность сползает с лица Савки, оно приобретает живые краски, дыхание становится ровнее.

— Скоро очнется, — сказал кто-то совсем рядом, и князь Федор недоумевающе покосился.

Перед ним была Сиверга.

…Она слегка улыбнулась измученному князю, а сама так и шарила глазами по хижине, и ноздри ее маленького носа раздувались, втягивая запахи.

Федор подумал, что ее насторожил незнакомый запах мяты, однако Сиверга на него не обратила ни малейшего внимания: запах распаленных ненавистью мужских тел волновал ее до самых глубин естества!

Запах страстной ненависти, близкой смерти… Здесь двое мужчин только что стояли лицом к лицу, а когда двое мужчин желают убить друг друга, почти всегда в деле замешана женщина.

Сиверга хотела быть этой женщиной, но они схватились из-за другой, и нестерпимая ревность терзала ей сердце.

— Что ж ты отпустил его? Или он тебя осилил? — спросила презрительно, однако князь Федор взглянул на не без стыда:

— Судьба нас обоих осилила нынче.., мы теперь снова равны. Теперь опять начинается бой до победы — его ли, моей — богу ведомо!

— Богу богово, — сказала Сиверга, и Федор невольно улыбнулся: так странно прозвучало это расхожее выражение из уст туземки. — Но я — тудин, я помогу, хочешь?

— Как это? — нахмурился князь сердито. — На ловчую яму Бахтияра наведешь? В болотину заманишь, комарьем до смерти заешь? С тебя станется!

— Нет, зачем так? — обиженно передернула плечами Сиверга. — Это-то любой шаман сможет. Да и ведь я вижу: у тебя руки горят, так хочется сразиться с Бахтияром.

— Хочется! — радостно согласился князь Федор. — Я б с ним каждый день бился-ратился!

— Можно, — кивнула Сиверга. — Это просто. Буду каждый день приводить к тебе тень его, пока все восемь десятков теней его злого духа Городе ты не одолеешь. А с последней тенью и сам враг твой сгинет!

Князь Федор глядел на Сивергу, вытаращив глаза.

Много он чего здесь навидался-наслушался, уж, казалось бы, ко всему привыкнуть пора, ко всякой шуточке этой тудин, а поди ж ты — и его оторопь взяла от изумления!

— Ну уж нет! — едва обрел дар речи выкрикнуть возмущенно. — Бахтияр — мой! Ежели нас яд не взял, значит, судьба нам такая: один от руки другого погибнет. И ты в это дело мешаться не смей. Поняла?

— Понятно, что ж! — дернула плечиком Сивер га. — Как хочешь. Пускай и собаки в покое будут. — Она усмехнулась — да и ахнула, увидев искаженные внезапным ужасом глаза князя, его оцепенелый взор:

— Что ты? Что ты?

Руки его были ледяными, Сиверга прижала их к груди, силясь отогреть, но он остался безучастен, словно и не заметил, как горячи, пышны, упруги груди под тонкой тканью, как напряглись, налились они, ожидая его ласки…