Невеста императора - Елена Арсеньева

— А может, так и остались бы во дворце на Преображенском острове! — в тон ему продолжила Маша, но Александр не уловил насмешки:

— Да уж нет уж, с Петербургом наверняка пришлось бы расстаться. Но мы не были бы изгнанниками, сумей ты ежели не удержать государя, так хоть не отвадить его от себя!

Осипнув от надрывного крика, Александр припал к кувшину с водой, и Маша получила короткую передышку.

Ей было трудно спорить с братом, ибо совесть ее была нечиста. Она ведь никогда ни от кого не таила неприязнь к жениху — что ж, разве он был без глаз и сего не мог увидеть сам, даже если не толклись постоянно вокруг доброхоты и не талдычили одно и то же о неласковой, ледяной кукле, неспособной любить, зазнайке, выскочке, плебейке? Она ходила по краешку — вот и сорвалась, чуть только оступилась О чем было жалеть государю? О ее высокомерии? Верно, он да и все другие тоже думали, что именно высокомерие не позволило ей припасть к стопам государя с мольбою о прощении отца. Но она тогда об отце и не поминала — только одного боялась: а вдруг, ежели начнет Петра молить, он пожалеет ее — и простит, то есть не расторгнет помолвку. Это ей было хуже смерти, ибо ежели о чем она еще молила в ту пору, так именно о расторжении сего союза, чтобы сделаться свободной и терпеливо ждать, когда по прошествии приличного времени к ней присватается светлоглазый князь. Она всегда знала сердцем, что они назначены друг другу, и Провидение рано, поздно ли соединит их нерушимыми узами. Знала даже там, в Березае, в грязной конюшне, когда, надрывая сердце, отвергла его и Бахтияр увел ее прочь…

Бахтияр. Как всякая злая сила, он тотчас появлялся даже при мысленном упоминании его, так что Маша почти не удивилась, когда обнаружила его высокую черную фигуру прислонившейся к притолоке, как будто стоял он здесь давно — и готов стоять сколько понадобится. Ишь ты, так и ест ее своими бесстыжими глазами! Словно и не топил Машу в чарусе, не лез из кожи вон, чтоб только унизить ее, словно и сам не бултыхался в болотине А и впрямь — словно не день прошел, а век!

Александр, со стуком опустив кувшин на стол, тоже глядел на черкеса. «Не Бахтияр ли его и напоил? — неприязненно наблюдая за обоими, подумала Маша. — Однако Сашка трезвеет на глазах! Что произошло?»

— И давно ты тут стоишь.., слушаешь? — с трудом выдавил Александр, и черкес усмехнулся в усы:

— Уж порядком!

— И чего наслушался?

— Уж порядком! — повторил Бахтияр, на этот раз усмехнувшись во весь рот, так что белоснежные зубы его блеснули, словно обнаженное лезвие кинжала.

Маша едва не застонала, сокрушенно понурившись.

Да, тут было чего услышать! И про колоду Наташку, и про сучку-распутницу Елисаветку, а главное, про государя-несмышленыша! Господи, волюшка твоя…

И здесь, в Березове, ежели крикнуть «слово и дело», тоже на дыбе окажешься, как и в Петербурге!

— Для чего ты такие слова говоришь? — как бы усовещая Александра, проговорил Бахтияр. — Лучше бы тебе за его императорское величество и за всю императорскую фамилию бога молить!

Маша даже прищурилась, предвкушая, как Александр, не терпевший фамильярности, вобьет Бахтиярову наглость в эти его хищно блестящие зубы, и…

— А что, донести хочешь? — вяло промямлил брат. — Да разве чего хуже нам можешь сделать? В Сибирь нас уже не зашлют, и так кругом сибиряки!

— Да уж, и здесь, гляньте, люди живут, вино курят и пьют, — не в меру разошедшийся Бахтияр потянул носом в сторону Александра, и Маша наконец-то поняла, что черкес тоже пьян. Верно, пили оба-два вместе, и не приходилось сомневаться, кто кого сманил. Конечно, в сем злом деле начальником был Бахтияр, да зачем, вот знать бы? Или и впрямь затем, чтобы ослабевший Александр начал болтать языком и дал Бахтияру против себя разящее оружие? Да на что, на что ему это?

Она растерянно оглянулась на брата и увидела, что тот рухнул головою на стол и захрапел. Ох, боже.., как мужик, а ведь князь! Да неужто весь лоск, и гонор его, и важность — лишь одежды, которые могли быть сорваны вместе с шелковым камзолом и кружевным жабо, а Сашка только и ждал, чтобы опуститься до скотского уровня?

— Княжна… — шепот Бахтияра оборвал ее размышления.

Обернулась, скользнула взглядом, настороженно ожидая новой гнусности, однако лицо Бахтияра было незнакомо участливым и озабоченным:

— Княжна, укороти брата. Наведет он на отца новую невзгоду! Земли есть и дальше Березова, а в монастыри и против воли постригают.

— Это ты к чему? — спросила Маша холодно, высокомерно, чтобы поскорее поставить на место зарвавшегося холопа, и отпрянула, когда он вдруг рухнул к ее ногам со стоном:

— Бежим отсюда, ради аллаха!

Уж, казалось бы, наизумлялась Маша нынче вволю, ан нет — порыв Бахтияра поверг ее в столбняк. Только и могла, что лепетала бессвязно:

— Что ты? Да что ты? Оставь! Пошел!..

— Не гони! Не гони! — цеплялся он за ее платье, волочился на коленях по полу. — Я пес твой, раб твой! Не гони, джаным! Позволь унести тебя отсюда — на руках сквозь тайгу унесу! Ведь засохнешь тут, как березка подрубленная, а не то, из-за слов ненужных, запрячут тебя в монастырь, под черный клобук, роза моя! Смилуйся над собой, ты-то в чем виновна, ты за что наказана? Тебе любви, жизни надо! Уйди со мной в бега — любить буду беспамятно!

Мария задрожала, будто ледяным ветром ее пробрало, и Бахтияр тотчас отшатнулся, сложил умоляюще руки на груди:

— Именем отца своего клянусь, если пожелаешь ноги об меня вытереть — за счастье почту, аллаха благодарить стану. Пожелаешь — за" версту от тебя пойду, поодаль, а то и вовсе здесь останусь, только ты уходи!

Беги! Не губи себя, солнце мое, сердце мое!

Маша обхватила себя ладонями. Горло ее так сжималось, что она едва смогла говорить:

— Ну куда мне идти, сам посуди? Скитаться одинокой, кусочничать ради Христа? Здесь я хоть при своих, при батюшке… — И тут слезы хлынули безудержно, слова хлынули:

— Я в долгу перед ним.., в долгу! Прав брат Саша: когда б не мое высокомерие, может быть, и простил бы государь отца. Я искуплю, искуплю.., все, что могу, — любить и беречь. Не покину его до самого смертного часа — его ли, моего…

Бахтияр тяжело вздохнул:

— Ну, может быть, я прежде времени разговор начал. Ты еще всех ужасов здешних не ведаешь. А зима придет? Птицы на лету мерзнут, волки приходят греться к человеческому жилью! Это теперь круглый день светло, а ведь зимой солнце лишь на три часа в небо выходит, и таково чуть ли не девять месяцев! Ничего, поживешь тут зиму, а весной иначе запоешь, сама попросишь, чтоб я тебя увел отсюда.

— Нет! Никогда! — запальчиво выкрикнула Маша. — Ежели я от батюшки не ушла, когда меня он звал на счастье, уйду ль теперь с немилым, брошу ли отца в сирости? Сам уходи, коли невтерпеж!