Заклятие Горца - Карен Монинг

— Ты бездушный член!

— Да, женщина. Все это так и даже больше. — Он все время знал, кем она была для него. Знал с того самого момента, когда притянул ее к себе там, в офисе ее университета, когда спрятал ее за свою спину, чтобы защитить от Романа.

Именно тогда он прочувствовал это до мозга своих костей.

Он так чертовски долго ждал этого чувства, а оно все не приходило. Он думал, что тридцать лет — это невыносимо долгий срок для ожидания. Но никогда даже вообразить не мог, что ему потребуется еще 1 133 года, чтобы найти ее, а затем ему будет отведено только двадцать дней, за которые он должен будет прожить целую жизнь. Ох, да, он почувствовал это той ночью. Его рука сомкнулась на ее предплечье, и все в нем шептало единственное слово.

— Моя.

Он не хотел смотреть правде в глаза, все время решительно преследуя ее, потому что как только он признался бы себе, что она была его родственной душой, он, возможно, отступился бы. А он был мужчиной, который никогда не отступает. Решил. Сделал. Он расплачивался за то, что приобретал. За этот грех он, без сомнений, готов был расплатиться своей душой.

И думал, что это того стоило.

— Я не хочу даже думать о том, что ты лгал мне!

— Я знаю. — Зная, что она была его половинкой, зная, что она будет жить после того как его не станет, и, несомненно, найдет себе мужа и создаст семью с каким-то другим мужчиной, он пытался оставить на ней свое клеймо, завоевать какой-нибудь маленький уголок в ее сердце.

Он должен был стать ее мужчиной. Он должен был стать отцом ее детей. Не какой-нибудь засранец из двадцать первого века, который прикасался бы к ее грудям, целовал бы ее мягкие губы и заполнял ее, но при этом никогда не стал бы идеальным для нее.

Не то, чтобы он идеально подходил для нее. Однако он должен был стать таким.

— Я ненавижу тебя за это!

Он вздрогнул, испытывая неприязнь к этим словам.

— Я знаю.

— Так что, черт возьми, ты можешь сказать в свою защиту?

Он зажал ее лицо в своих ладонях и посмотрел прямо в ее глаза.

— Четырнадцать дней, — прошипел он. — Это все что мне отпущено. Что ты хочешь от меня? Извинений? Самобичеваний? Ты не получишь от меня ничего из этого.

— Почему? — крикнула она; неистовство плескалось в ее глазах.

— В то мгновение, когда увидел тебя, я понял, — его все еще мучило ее жестокое «я ненавижу тебя» звенящее в его ушах, — что в другой жизни, жизни, в которой я не стал бы Темным магом, ты была бы моей женой. Я лелеял бы тебя. Я обожал бы тебя. Я любил бы тебя до скончания времен, Джессика МакКелтар. Но мне не дано иметь такую жизнь. И, черт возьми, поэтому я буду брать тебя любым способом, каким ты только мне позволишь. И я не буду извиняться ни единой секунды за это.

Она замерла в его объятиях, пристально вглядываясь в него, ее прекрасные зеленые глаза распахнулись от удивления.

— Т-ты л-любишь меня?

Он резко выдохнул.

— Да. — Смущенно глядя на нее, и что-то в нем таяло. — Ох, милая, — смягчился он, — я сожалею о каждом мгновении страдания, которое доставил тебе. Все время, пока буду гореть в Аду, я буду сожалеть о каждой слезинке, которая прольется по моей вине. Но даже если Ад — это цена за двадцать дней, проведенных с тобой, то я приговорил бы себя снова и снова.

Она откинулась назад к стене, ее загнутые ресницы опустились, скрыв выражение глаз.

Он ждал, рассматривая ее, и сохранял в памяти каждую клеточку ее милого лица. Все, начиная с ее густых взъерошенных кудрей цвета воронова крыла, черных ресниц, отбрасывающих тени полумесяцем на ее щеки, сверкающие бриллиантами непролитых слез, к ее изящному носу с горбинкой, сочным, мягким губам, и заканчивая упрямо вздернутым подбородком. Он собирался, умирая, вспоминать это. Он чувствовал, что в нем генетически от рождения была заложена память о ее лице. Поэтому он постоянно искал его глазами, ожидая увидеть, что вот оно появится у него на пути за следующим углом.

Но оно не появлялось.

И он разуверился в легендах Келтаров об их второй половинке.

И он углубился в изучение Темной Магии.

— Моя, — шептал он отчаянно, глядя на нее сверху вниз.

Тогда ее ресницы затрепетали, показывая выражение глаз. В этих изумрудных глубинах он увидел страдание, боль и горе, но вместе с тем и понимание.

— Ты знаешь, какова грустная правда? — сказала она мягко.

Он покачал головой.

— Я думаю, что если бы ты сразу сказал мне правду, я занялась бы с тобой любовью намного раньше.

Он вздрогнул от боли, ножом пронзившей его сердце, оценив «упущенное время, которое нельзя наверстать». В этот момент он понял, что она только что подарила ему прощение, которого он уже никогда не ожидал заслужить. Смысл ее слов был следующим: «даже зная, я не поступила бы иначе». Крошечная женщина с сердцем воина.

— Так возьми же меня, Кейон. Бери меня так много раз, сколько сможешь. — Ее голос сорвался на следующих словах. — Поскольку независимо от того, сколько времени нам отмерено, его никогда не будет достаточно.

— Я знаю, любимая, я знаю, — сказал он резко.

Он больше не тратил время на разговоры. Он обрушился на нее. Зажав ее лицо между своими большими руками, он поцеловал ее, глубоко исследуя ее рот своим бархатным языком. Зарываясь своими пальцами в ее шелковистые локоны, он нежно баюкал ее голову, удерживая под нужным углом.

Джесси растворялась в нем. «Ты была бы моей женой, — сказал он, — Я любил бы тебя до скончания времен, Джессика МакКелтар». Он называл ее так, будто на самом деле в той, другой жизни женился на ней.

Она жаждала этих слов. Но не ожидала, и не была готова к ним. Когда он сказал их, она поняла, что было бы гуманнее, если бы он вовсе не произносил их. Позволил бы ей считать его черствым хреном, ненавидеть его.

Но его слова отрезали возможность того, что она когда-либо сможет возненавидеть его.

Они безжалостно вонзились в ее открытое, незащищенное сердце. Ее гнев испарился, как будто его никогда и не было, только отчаяние осталось неизменным: получить хоть что-нибудь из того, что он мог предложить ей, и обладать этим так долго как сможет. Потому что она чувствовала то же самое, что и он. Как будто им суждено было встретиться и прожить вместе полную, длинную, заполненную неистовой и дикой страстью, и усыпанную детьми жизнь, но по какой-то причине они столкнулись друг с другом не в то время и не в том месте, и упустили то, что могло быть, должно было быть.

Если она начнет думать об этом, то это разорвет ее на маленькие кусочки. Она отказывалась тонуть в горе. Вместо этого она предпочитала тонуть в нежности этого момента. Для горя будет время позже. Слишком много времени, целая исковерканная жизнь.