Брак по любви - Моника Али

непосредственно в штате больницы, – приходилось работать за троих, но он остановился помочь Ясмин.

Она молотила в окно кладовой широким бариатрическим стулом на колесах. Дверь, разумеется, была заперта, и в минуту помутнения она схватила стул и шарахнула им по окну. Ее терпение лопнуло. В тот момент она искренне верила, что это система обезумела, а сама она действует разумно. Стекло, похоже, было непробиваемым. Из чистого отчаяния она ударяла по нему снова и снова.

Отделение погрузилось в жуткую тишину. Все столпились вокруг и сложа руки наблюдали – медсестры, медсестры-практикантки, санитары, подиатр, занимавшийся вросшими ногтями на ногах и грибковыми инфекциями, замещающий врач, новый старший ординатор. Те, кто не мог стоять, наблюдали со своих коек. Джули непременно бы вмешалась, но Джули поблизости не оказалось.

«Эй, док, вам помочь?» – Гаррисон протянул руки, и она, молча кивнув, отдала ему стул.

Гаррисон поставил стул на пол. Осмотрел окно. Ясмин решила, что он передумал ей помогать.

А потом он мощным ударом ботинка вышиб дверь в кладовую.

«Спасибо», – сказала Ясмин.

«Нужно что-нибудь еще?»

«Кресло-коляска. Ты не мог бы раздобыть?»

«Запросто», – ответил он.

Подошла Ниам.

«Что происходит?»

Ясмин ее проигнорировала, но Злата весело прощебетала, что Ясмин везет ее на улицу на глоток свежего воздуха и капельку скотча.

«Ясмин, существуют правила, – сказала Ниам. – Или к тебе они не относятся?»

Гаррисон, фальшиво напевая, поднял миссис Антонову в кресло-коляску. В его больших руках она казалась совсем крошкой, ее щиколотки, торчавшие из-под ночнушки, напоминали куриные косточки. Когда она улыбалась, на ее деснах виднелись размякшие крошки печенья, но глаза сияли ликованием и благодарностью, и, когда Гаррисон нагнулся, чтобы ее пристегнуть, она вытянула губы для поцелуя.

«Готово, княжна, – сказал Гаррисон. – Сюда. – Он подставил щеку, и она его поцеловала. – Вы меня осчастливили», – сказал он.

– Glenfiddich! – Злата восхищенно разглядывала коллекцию миниатюр в открытой сумке Ясмин. – Чудесно. Давай поднимем тост.

Ясмин замялась. Попечительский совет строго-настрого запрещал алкоголь. Ее могли обвинить в том, что она подвергает риску здоровье пациентки.

– Готова? – Злата пролепетала что-то по-русски и подняла пятнистую руку.

Ясмин чокнулась со старушкой. Если она откажет миссис Антоновой сейчас, то не из заботы об интересах пациентки, а из чистой трусости.

– Что это значит? – спросила она.

– Пусть у нас всегда будет повод для праздника! Любимый тост моей матери. Она всегда находила повод для праздника, даже если не было ни одного гостя, из еды не было ничего, кроме каши, а из питья – ничего, кроме самогона.

Ясмин глотнула из бутылочки и поморщилась. Миссис Антонова хмыкнула. Похоже, микстура из приключения, свежего воздуха и алкоголя ее изрядно взбодрила. Злате уже девяносто шесть, и ее сердце может остановиться в любую минуту – или продолжит биться, пока ей не исполнится сто лет, сто один…

Нет, сейчас она слабее, чем месяц назад. Впрочем, измерять ее силу хвата и подвижность бессмысленно. Злата почти перестала есть. Она отказывается взвешиваться. Она прямо сказала, что готова к смерти.

– В последнее время я постоянно вспоминаю мать. В мой тринадцатый день рождения она…

Миссис Антонова взялась рассказывать истории, которые Ясмин уже слышала. Баба, разумеется, увидит, что она украла его коллекцию виски, но знал бы он, как она ею распорядилась… Надо было сказать ему, что она бросает медицину. Просто чтобы посмотреть на выражение его лица. Разумеется, на самом деле никуда она не уйдет. Что еще она умеет? Не будь она врачом, она была бы… никем. Твой дед инвестировал в меня. Баба давал понять: Я инвестировал в тебя. «Ухудшение капитала», – сказал он. Что это значило? Может, он говорил про Ма? Или имел в виду меня? Уж не считает ли он меня обесценивающимся активом?

– А гордость – очень дорогой товар, – уже не впервые сказала Злата.

– Вы разозлились, когда истории вашей матери оказались выдумками? – спросила Ясмин. – Она называла себя княжной, а значит, вы тоже думали, что принадлежите к княжескому роду. А потом выяснилось, что это не так.

– Честно говоря, не помню. Вполне возможно. – Она отхлебнула еще глоток скотча, и Ясмин вытерла ей подбородок салфеткой. – Ты мне вот что скажи: ты помирилась с женихом? Надеюсь, что да, ведь вы такая прекрасная пара. Знаешь, он напоминает мне Дмитрия, моего первого мужа. Очень волевой подбородок.

– По-моему, вы его ни разу не встречали, – возразила Ясмин.

– Как это не встречала? Я его любимица, ты разве не знала?

Возможно, миссис Антонова перебрала с виски. Или ее умственные способности притупляются. Во всяком случае, она явно что-то напутала.

– И моя тоже.

– Утром мы так мило поболтали с ним во время его обхода. Я сказала ему: «Не переживай из-за разницы в возрасте, тыковка». Ну, про Дмитрия он уже все знает.

Значит, она имеет в виду Пеппердайна.

– Он не… Мы не…

– Ты заполучила завидного жениха, так что забудь о вашей размолвке, из-за чего бы она ни приключилась. Мне всегда нравились мужчины с… – Миссис Антонова зевнула. – Волевым подбородком. Дмитрий был моим первым мужем, а мне было всего… – Она закрыла глаза.

Гаррисон

Когда Ясмин рассказала Ма о своей выходке, разумеется умолчав о подробностях, связанных с алкоголем, та пришла в восторг от рыцарства Гаррисона и велела в знак признательности передать ему шесть банок чатни – полный ассортимент. Ясмин все время собиралась их отнести, но забывала, потому что вечно спешила. Сегодня она наконец взяла их с собой. Но Гаррисон куда-то запропастился.

А шесть банок «Ачары от Анисы. Настоящие бенгальские соленья» необходимо было сбыть с рук.

– Джули, ты, случайно, не видела Гаррисона?

– Это была бы весьма невероятная случайность.

– В каком смысле?

– Его уволили.

– Что?

– Его уволили, – повторила Джули. Выражать свое мнение и эмоции было не в ее привычках, но она явно винила в случившемся Ясмин. – Кстати, тебя искал Пеппердайн.

Он ел очень поздний завтрак за столом в своем кабинете. Когда он вытер с верхней губы кофейную пену, прилипшая к уголку его рта крошка круассана осталась на месте.

– По-моему, заниматься домыслами бессмысленно, – сказал он.

– Это Ниам, верно? – Больше некому было подать официальную жалобу. Это могла быть только Ниам.

– Послушай, – сказал он, – это не важно. Что случилось, то случилось.

– Еще как важно! Из-за нее его уволили, а он ни в чем не виноват.

– Кто? – Пеппердайн потер уголок рта пальцем, и в животе у Ясмин екнуло. Она сама не понимала, что чувствует, – отвращение или влечение.

– Гаррисон. Ну ты знаешь, уборщик, он еще вечно…

– Поет, да, я знаю, кто это, но не знал, что его уволили.

– Ну, теперь ты знаешь. А ведь если кто и заслужил увольнения, то я! Это я виновата.

– Об этом я и хотел с тобой поговорить, – кивнул Пеппердайн.

– А-а… – протянула она.

– Дарий, хм, собирался принять дисциплинарные меры, скажем так. Но в конце концов он согласился, чтобы я сделал тебе неофициальный… – Он поморщился. – Неофициальный выговор. И напомнил тебе пройти тренинг по чувствительности.

– Ладно. Давай, вперед.

У него седые виски. Он не может смотреть ей в глаза. У него слишком тяжелый подбородок. Кровь на ковре. Кровь на стене. Он стар. Слишком стар.

– Всё, – сказал он. – Готово. Считай, что получила выволочку. Как бы то ни было… – Пеппердайн потянулся через стол и накрыл ее ладонь своей. – Ясмин, мы не могли бы…

Она не дала ему договорить.

– Думаю, что это не лучшая мысль. – Приятно ответить ему его же словами. Ясмин убрала руку. – И я сама могу постоять за себя перед Шахом. Я не ожидаю особого отношения.

– Ясмин, – вздохнул он, – почему бы нам не сходить поужинать, чтобы хотя бы разрядить атмосферу?

Разрядить атмосферу!..