Брак по любви - Моника Али
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Браво! – воскликнула Гарриет, специально пропустившая утреннее воскресное занятие йогой.
– Рания – очень-очень хорошая подруга Ясмин, – вот уже не впервые сказала Аниса. – В школе и теперь тоже.
– Тсс! – Ясмин поднесла палец к губам. Ей о стольком нужно было рассказать Рании. В то же время она сомневалась, что на это отважится. Ей не слишком улыбалось признаваться кому-либо, пусть даже лучшей подруге, в прелюбодеяниях своих родителей.
Вспышка, улегшаяся на живот на полу, издала звук, напоминающий посвистывание старого закипающего чайника.
– Патриархат, – сказала она. Слово прозвучало похоже на чих. Затем фыркнула и потерла нос. Возможно, она и в самом деле чихнула.
Камера переключилась на другую гостью – женщину средних лет, одетую в синий юбочный костюм и блузку в красно-белую полоску, которая ответила на вопрос Рании: Лично я – да. Я считаю эту передачу непристойной и нехристианской. «Панель» состояла из четырех гостей, по двое по обе стороны от ведущего. Их кресла были расставлены полукругом на возвышении напротив зрителей в студии.
Ведущий, красивый мужчина со следами прожитых лет и разочарований на лице, повернулся к Рании: Что вы скажете на это? По словам Линды, дискриминация против мусульманок ни при чем. Она критикует женщин, почти полностью обнажающих свое тело, так же, как и тех, кто предпочитает полностью его закрывать.
Аплодисменты зала.
Скажу, что, по сути, британское общество не подвергает сомнению свободу выбора молодых женщин, которые носят мини-юбки или декольтированные топы. Даже если Линде не нравится их внешний вид, общество в целом не считает этих женщин неспособными самостоятельно решить, как им одеваться. Быть погруженным в свою культуру – не преступление. Западная культура не менее иммерсивна, чем любая другая, но, будучи широко распространенной, доминирующей, является невидимой. Вы не осознаете, что погружены в нее, точно так же, как рыбы не знают, что находятся в воде, это просто данность.
– Очень красноречиво, – сказала Гарриет, ухитрившаяся втиснуться на диван между Ясмин и Джо. – Потрясающие глаза!
– Тс-с, – сказал Джо. – Мы не нуждаемся в твоих комментариях.
В последнее время он только и делал, что раздражался на мать. Гарриет винила в этом Ясмин, хотя та всегда тщательно – слишком тщательно? – следила за тем, чтобы ее не критиковать.
Ведущий попытался что-то сказать, но Рания продолжала:
Активный выбор совершаем мы – женщины, которые носят хиджаб, никаб или паранджу. Мы – рыбы на суше. И, критикуя наш выбор, вы критикуете многих из тех, кто и без того уязвим, и без того находится в положении жертвы, и без того страдает от дискриминации и преступлений на почве ненависти.
– Она неподражаема, – сказала Гарриет.
Ведущий выбрал одну из зрительниц, желавших задать вопрос гостям. Мой вопрос имаму. Почему ваша религия утверждает, что женщина должна прикрываться, чтобы не провоцировать неконтролируемые желания мужчин? Мужчины должны уметь сдерживаться!
Имам сидел рядом с Ранией, на стороне защитников хиджаба, казался довольно добродушным и вплоть до этого момента не позволял себе ничего, помимо утверждений, что ислам – мирная религия. С готовностью согласившись со зрительницей, он с не меньшей готовностью принялся себе противоречить. Женщина должна одеваться скромно. Это здравый смысл. Ради собственной безопасности и репутации женщине лучше никогда не оставаться наедине с мужчиной.
– Вот тебе сенсационная новость: у женщин тоже есть желания, – сказала Вспышка, подобно кобре подняв верхнюю часть туловища от ковра. – Мы не просто объекты мужских желаний.
Внезапно Ясмин захотелось выхватить из корзинки Ма фестонные ножницы. «Греши, преображайся, возносись». Таков был девиз Вспышки. Вытатуированный в столбик китайскими буквами у нее на спине. Если Ясмин согрешит, пырнув ее в бедро, Вспышка преобразует случившееся в перформанс, а Аниса возвысится над всем этим, ничего не заметив.
– Женские желания, – продолжала Вспышка, – это опасный феномен. Вот почему мужчины пытаются их подавить. Ясмин, ты со мной согласна?
– М-м, – отозвалась Ясмин.
Ей было трудно смотреть на Вспышку. Ей было трудно согласиться с чем-либо из того, что Вспышка говорила, особенно с этим. Хотя в ее словах было много правды. Джо неправильно понял Ясмин, когда она поговорила с ним про Вспышку и Ма. Вспышка пытается говорить за Ма, словно Ма – какая-то слабоумная. Вспышка внушила Ма, будто она сможет зарабатывать на продажах своих дурацких солений, которые в Таттон-Хилл никому и бесплатно-то не были нужны. «Представь, что это твоя мать», – сказала она, и оба они рассмеялись. «Ладно, – сказала она, – но она моя мать, и, сам понимаешь, я немного в шоке». – «Ты должна порадоваться за нее», – сказал он, и Ясмин пыталась радоваться – честное слово, пыталась.
– У тебя смелая подруга, – сказала Гарриет. – Замечательная девушка. В этой стране сильна тенденция к дерасификации, и то, что твоя подруга противостоит ей, сохраняя свою самобытность, делает ей честь.
– Что вы имеете в виду? – спросила Ясмин. – Что значит «самобытность»?
– Это вполне самоочевидно, – ответила Гарриет. – Впрочем, если угодно, это означает, что она живет своим умом, сама пишет свою историю, хранит верность своей мусульманской идентичности. Ты намекаешь, что она не самобытна?
– Нет, я хочу сказать, что вы ее не знаете, так что не вам о ней судить. Вы не знаете, какова ее правда, понятия не имеете, что она за человек.
Ма осуждающе зацокала языком, но Гарриет отмахнулась:
– Все в порядке. Что ж, Ясмин, в таком случае почему бы тебе меня не просветить?
Она была не уверена, что сможет это объяснить. Все выжидающе уставились на нее. Ее разозлило, что Гарриет объявила Ранию самобытной. Это подразумевало, что Ясмин не такова. А может, и нет. Но в любом случае это вредная категория оценки. А как насчет Ма? Предала ли она свою мусульманскую идентичность? Как сказала бы Ма, Аллах видит сердце человека, и, если это не так, то ей нет места в лоне своей религии. Каким образом ношение хиджаба связано с жизнью своим умом? У Рании много убеждений, и тряпка, повязанная вокруг головы, их никоим образом не отражает.
Вспышка выключила телевизор. Ма стала возиться с отрезом лиловой ткани.
– Я сварю кофе, – сказал Джо.
– Для меня не вари, – сказала Вспышка. – Мне уже пора.
– Ах да, – сказала Гарриет, – тот малый из нидерландского театра. Bonne chance! Удачи! Впрочем, разумеется, это ему повезет, если ты доверишь ему свою постановку.
– Если бы Рания жила в Иране, – сказала Ясмин, – то присоединилась бы к зарождающемуся движению против хиджабов. Возглавила бы его. Сорвала бы с себя головной платок. Разъезжала бы за рулем с ветром в волосах и выкладывала это в соцсетях.
Все рассмеялись. Пискнуло уведомление о новом сообщении, и Ма порылась в своей корзинке. С минуту поглазев на экран, она подняла телефон над головой:
– Аль-хамду ли-Ллях! Она родилась! Малышка родилась! Прохлада моих глаз! Она здесь!
Глаза Ма и в самом деле наполнились прохладными слезами радости – благословение из ее любимого хадиса.
Коко
Малышка лежала на спине, беспомощно шевеля скрюченными ручками и ножками, словно перевернутый жук. Череп, удлиненный из-за щипцового извлечения, был окружен редкими кустиками черных волос и совершенно лыс на макушке. Над плохо сидящим подгузником сердито торчала красная пупочная культя. Близко посаженные глаза-буравчики походили на дюбели, кожа была желтая и морщинистая, словно девочку слегка поджарили
