Голодная дорога - Бен Окри

Но еще хуже было то, что он стал меньше зарабатывать. Все свободное время он проводил в мыслях о боксе. Он проделывал немалые расстояния, чтобы попасть на бесплатный или дешевый боксерский матч. Часами его не было дома. Затем он стал тратить меньше денег на еду. Чтобы больше оставалось на выпивку. Поев, он выходил из дома и шел по барам, опираясь на свою славу, и люди покупали ему выпивку. Он приходил домой пьяный. Чем больше он тренировался, тем больше пил. И чем больше он пил, тем больше помрачался его рассудок и тем неугомоннее он становился. Он мог целый час хрустеть суставами, разминая свое тело, полное тайных энергий и расстроенных мечтаний о величии.

Он начал пугать нас. Когда я узнавал, что он пришел домой после бара, я уходил бродить по улицам. Но когда день начинал клониться к вечеру, и он выходил тренироваться на улицу, я всегда был среди толпы, наблюдавшей, как из его импровизированных движений рождаются новые приемы. Люди, однако, начинали поговаривать по поводу моего раздувшегося живота. Пристально наблюдая за упражнениями Папы, двое мужчин говорили:

— Его сын голодает.

— Его жена совсем похудела.

— Ты не замечаешь, что, чем сильнее он становится…

— Тем худее становится его сын.

— Его сила возрастает…

— А жена усыхает.

— Учит он новые трюки…

— А с сына падают брюки…

Они оба засмеялись. Глубокий голос из толпы сказал:

— Он съедает всю их еду.

Женщина добавила:

— Что-то втемяшилось ему в голову.

Пара умников снова завела разговор.

— Большой человек…

— Но нет стыда…

— Большие мускулы…

— А ума ни следа…

Они засмеялись в пьяном веселье. Мне все это слушать было совсем невесело, и я временно прекратил ходить смотреть на Папу. Я одиноко играл на улице, в то время как люди наблюдали за тем, как он осваивает новые забавы. Папа разбивал доски кулаками, бил бутылки себе об голову, поднимал сразу несколько человек и сгибал металлические прутья вокруг локтя.

Я сидел один вдали от толпы, наблюдая за улицей, когда резкая голубая вспышка, подобно молнии, прошла у меня между глаз. Я услышал, как закричал слепой старик. Я ничего не понимал. Залаяла собака. Небо было чистое. Я смотрел на улицу и вдруг увидел, как сам по себе катится металлический обод велосипедного колеса. Я замер. Обод, катясь, отбрасывал вспышки света с каждым оборотом. Я ждал. Я смотрел по сторонам. Улица была пуста, но металлический обод катился по направлению к сгоревшему фургону. Я услышал шум. В глазах у меня зарябило. Когда я снова посмотрел, то увидел тень, которая вскоре стала мальчиком. На нем были белые шорты и синяя рубашка, он катал обруч вокруг фургона. Откуда он вдруг возник? Я был поражен. Казалось, что он появился из ниоткуда. Мной овладела ярость. И затем, так же внезапно, мальчик исчез. Я встал и пошел к фургону. Металлический обруч лежал на земле. Я осмотрел все вокруг фургона и ничего не увидел. Я уже собрался уходить, когда внезапно тень загородила мне свет солнца и заставила обернуться. На крыше фургона, подобно ребенку-завоевателю, осматривающему свои новые владения, стоял мальчик, который был выжжен из реальности в один знойный полуденный час харматтана и материализовался только сейчас, в конце сезона дождей. С высоты он наблюдал за Папой.

— Так ты тот мальчик, который пропал? — спросил я.

— Нет.

— Ты превратился в собственную тень?

— Нет.

Он отвечал на мои вопросы, едва удостаивая меня взглядом,

— Слезай оттуда! — сказал я.

— Зачем?

— Нечего тебе играть на крыше фургона.

— Почему это?

Взбешенный его спокойствием, я залез на фургон и попытался сбросить его вниз. Мы стали драться. Я ударил его по лицу, а он — меня. Я снова его ударил, он обхватил меня за талию, и мы принялись бороться. Он опрокинул меня, вскочил мне на грудь, выпустив весь воздух из нее. Вскоре мы оказались на твердой земле. Я ударил его, но он поймал мою ногу и бросил меня оземь. Я вскочил и стал беспорядочно сыпать ударами во всех направлениях с той безоглядностью, которой я научился у Папы, и один из ударов попал в цель. Из носа у мальчика потекла кровь. Кровь его не смутила, и он направил серию ударов в мою сторону, разбив мне половину лица; мы сцепились, упали на землю, встали и в слепой ярости били друг друга, пока чьи-то взрослые руки нас не разняли. Словно два дерущихся петуха, которых расцепили в разгар кровавой битвы, мы беспомощно пинали воздух, изливая свою ярость в ругательствах и проклятиях.

На другой день, когда Папа тренировался, я снова увидел этого мальчика на крыше фургона. Я подошел.

— Слезай оттуда! — сказал я.

— Нет.

Я залез на фургон. Мальчик не двигался.

— Мой отец, — сказал он, — показал мне кое-что особенное.

— Для чего?

— Если ты еще раз тронешь меня…

— Да.

— Я ударю тебя…

— Да.

— Ты семь раз упадешь и потом умрешь.

— Кто твой отец? — спросил я.

— Мой отец известный сапожник и плотник, — ответил он.

— А мой отец, — сказал я, — Черный Тигр.

И затем я ударил его по лицу. Он ответил мне. Ничего особенного не случилось. Я качал смеяться.

— Почему ты смеешься?

— Потому что твой отец научил тебя глупостям.

Он ничего не ответил. Потом он слез с фургона и стал играть рядом с толпой, глазевшей на Папу. Я некоторое время постоял на фургоне. Особой радости от победы я не испытывал, быстро заскучал и потом заметил, что люди смотрят на меня. Я слез вниз и пошел искать мальчика. Поначалу он не хотел со мной разговаривать. Затем я сказал ему, что человек, боксирующий со своей тенью, это мой отец. Его лицо загорелось в непередаваемом восхищении.

— Как тебя зовут?

— Адэ. А тебя?

Я назвал свое имя. Мы пожали друг другу руки. Его отец, плотник и сапожник, был яростным сторонником политической партии, находящейся на стороне бедных. Также он был врачевателем и считал многих страшных громил друзьями семьи. Я тоже был им немного восхищен.

Адэ повел меня к себе в дом. Они жили в нашем районе, в маленькой комнатке. Семья у них была большая, у отца было две жены и десять детей. Я не мог понять, как они все уживаются в этой комнатушке. Мать Адэ была маленькая, свирепая, с выдвинутыми вперед зубами. Это была старшая жена. У отца были внушительные, впечатляющие скарификации, как на статуях древних воинов; он был высокий и обладал устрашающим духом. Его зубы своим цветом напоминали орех кола, и глаза были в кровавых прожилках; он много бил своих детей во имя строжайшей и неукоснительной дисциплины. В его голосе чувствовалась приводящая в дрожь пронзительная сила. Мне он не очень понравился.

Адэ провел меня в мастерскую отца и показал его инструменты — молотки и щипцы, стамески, резцы и коробки с тяжелыми гвоздями, длинный верстак и столы, беспорядочно заставленные горами ботинок и сумок ручной работы. Там пахло клеем и ржавыми гвоздями, старым металлом, сырой землей и древним вином, пролитым на свежеоструганное дерево. Тени дышали запахом паутины и притаившихся во сне майских жуков. На балках висели разные фетиши, и с потолка, потемневшего от хитросплетений паутины, свисали куски кожи. Мастерская была очень интересным местом, и казалось, что я нашел для себя новую вселенную для игры и исследований. Мы пробовали надевать ботинки самых разных размеров. Мы прятались за шкафом. Мы забивали гвозди в деревяшки и склеивали отдельные валяющиеся куски кожи, стараясь сделать новый ботинок. Мы полностью ушли в наши игры, когда внезапно появился отец Адэ. Он увидел, что мы балуемся, увидел смех на наших лицах и снял с гвоздя длинную плетку, что висела за дверью. Он отхлестал нас по спинам, и мы с криками убежали. Я решил больше туда не ходить.

Я пытался взять с собой Адэ гулять по улицам, но он никогда далеко не уходил. Он боялся родителей. Если они звали его, а он не отвечал, то его больно наказывали. Я уговаривал его уйти из дома и жить с нами, но он боялся. Он говорил, что отец изобьет его и посыпет перцем раны. Он показал мне спину, и я увидел свежие рубцы от плетки, пересекающиеся со старыми бритвенными надрезами, которые ему делали при траволечении. Мне стало жаль его. Из-за него я перестал гулять. Я попытался взять его с собой к Мадам Кото, но ему вообще было запрещено туда ходить. Отец сказал ему, что она ведьма, которая поддерживает его политических врагов.

Как-то раз мы играли в лесу и внезапно натолкнулись на Мадам Кото, которая лежала на земле, возле корней легендарного дерева ироко, держа в руках белые бусы, которые были похожи на змею в драгоценностях. Услышав, что кто-то приближается, она вскочила и отряхнулась от пыли. Она выглядела очень смущенной.

— Что это за друг с тобой? — спросила она, моргая.

— Адэ, — сказал я.

Она посмотрела на него оценивающе. Адэ сказал, что ему пора домой. Он немного отошел и стал ждать, искоса наблюдая за нами. Мадам Кото бросила на меня тревожный взгляд. Она увидела мой живот. Легкая тень сострадания пробежала по ее лицу.