Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг. - Виктор Кондырев

Утром Максимов помолчал минуту, а потом так печально сказал:

– Вы слышали уже, Виктор? Тарковский вчера вечером умер.

– Ну, вот, Бог смилостивился, – ответил я. – Отмучился!

– Это-то да. Но какая беда! – ответил Максимов. – Просто плакать хочется!

Настоящим – вернейшим и любимым – другом Владимира Емельяновича была его супруга.

– Таня Максимова – это идеальная писательская жена! – любил повторять В.П.

Кстати, Таня не считала это особым комплиментом, улыбалась тихонько, говорила, неизвестно, радоваться мне при этом или огорчаться. Красивая, стройная и ироничная молодая женщина, она не повышала голоса и, казалось, никогда не раздражалась. Таню уважали все, а многие просто любили, считая за честь чем-нибудь помочь. Миролюбивый её характер вызывал часто как бы недоумение. Было удивительно, как она могла сохранять спокойствие, будучи рядом с перманентно бурлящим, требовательным и нетерпеливым Максимовым. А сам он на людях сдержанно относился к жене, наверняка очень её любя, но не позволяя замечать это другим.

Но наиболее ценная сторона характера, из-за чего Некрасов возвёл Таню в ранг воплощённого идеала женщины, заключалась в том невероятном и редчайшем факте, что она была абсолютно лишена гонора и показушности писательской жены общепринятого первообраза.

Образованнейшая женщина, всего насмотревшаяся и наслушавшаяся, Таня Максимова в основном помалкивала. А если говорила, то впопад, необидно шутила, смеялась по причине и умела слушать с таким доброжелательным видом, что собеседник воодушевлялся и заходился в красноречии. К тому же она была безотказным и неоценимым помощником мужу в редакционной работе.

Максимов пригласил в редколлегию «Континента» знаменитостей, влиятельных людей, повелителей бунтующих умов. Но работать никто из этого ареопага не стремился, а многие и просто не умели это делать.

Сказать, что штат редакции знаменитого журнала третьей эмиграции «Континента» был малочисленным, значит сильно преувеличить. Журнал держался, конечно же, на подвижничестве Максимова, главного редактора. Но приводился «Континент» в движение и воплощался в реальность двумя невообразимыми трудягами – Таней Максимовой и поэтессой Наташей Горбаневской.

Как представишь себе, сколько они работали, правили, копались в картотеках, прочитывали, считывали, переписывались с графоманами и отвечали авторам, печатали, дописывали и рецензировали, и как расскажешь всё это кому-нибудь, то нечего удивляться, если тебя примут за полного фантазёра. Помогали и изредка приходившие сочувствующие безработные дамы и барышни или начинающие авторы, но это время от времени и по пустякам. А по-настоящему тянули всё Таня с Наташей.

Но не будь Владимира Емельяновича Максимова, тяни не тяни, журнал заглох бы к третьему номеру.

Зинаида Николаевна

Жёны усложняют жизнь, считал Некрасов.

И недоумевал, почему столько мировых парней, его друзей, добровольно ограничивают свою свободу или, хуже того, обращают внимание на мнения жён.

Жёны просто мешают мужской дружбе! Но с другой стороны, некоторых из этих жён он терпел или даже любил по-своему, чувствуя, что от них во многом зависит возможность общения со вселюбезными приятелями. Правда, от жён зависели также вкусные обеды и выстиранные рубашки.

Молчаливые хозяйки дома воспринимались Некрасовым как умные собеседники. Или, во всяком случае, заслуживающие одобрения.

Так что же, Некрасов был женоненавистник? Отнюдь! Очень ценил компанию, желательно не слишком многочисленную, красивых женщин. Он с удовольствием встречался и с любознательными молодайками, и с энергичными сверстницами, готовыми бегать с ним по достопримечательным местам.

Так что Некрасов абсолютно не был женоненавистником. Он был жёноненавистником. Он тихо и без нажима недолюбливал всех жён, забирающих у него друзей. Ограничивающих общение, лишавших их возможности выйти с ним после выпивки, чтобы добавить где-нибудь. Жён, превращавших его друзей, славных ребят, в подкаблучников, похеривших мужское общение.

Дамам он ручки не целовал, под локоток брал редко, но был явно не против, когда его брали под руку или шутливо тормошили молодые женщины, обычно весьма разбитные и симпатичные особы. А хороший петербургский друг Некрасова Нина Аль утверждает, что Вика вообще всегда был окружён женщинами. Многие этому удивляются, непонятно почему.

Произведения Некрасова отличает крупное достоинство – в них отсутствует секс! Даже намёка нет на разнополую любовь! А уж однополой и подавно нет.

Сплошь и рядом читаешь у Некрасова: «Он влюбился в него» или «они сразу же влюбились друг в друга» – но это абсолютно не значит, что собеседники плотски возжелали один другого. Это любимое выражение – «влюбиться» – означает, что автор был покорён, скажем, чьим-то остроумием, умением пить не пьянея или изящно издеваться над глупостью советской власти.

Грубо говоря, у Некрасова мужик лучше, чем баба. «Хорошая баба!» не значит, что женщина обязательно красива и стройна. Она просто во многом не уступает мужику – в энергии, юморе, любознательности, готовности мчаться с ним куда-нибудь в неурочное время. Правда, я говорю о творчестве последних двадцати лет.

Между нами, Виктор Платонович и раньше не увлекался описанием делишек любовных треугольников, кругов или многогранников. Вершина эротичности – я ехидничаю! – когда пару раз говорится о сдержанных свиданиях с оттенком половой привязанности. В лучшем случае в вещах Некрасова допускались мягко улыбающиеся жёны, всё понимающие, молча накрывающие на стол и ни в коем случае не вмешивающиеся в застольный разговор.

С моей мамой, Галиной Викторовной, Некрасов познакомился в Ростовском окружном театре Красной Армии, перед войной.

Кроме участия в массовых сценах актёр Некрасов успел сыграть две заметные роли – офицера в водевиле «Своя семья, или Замужняя невеста» Шаховского и графа Кутайсова в спектакле «Полководец Суворов» Бахтерева и Разумовского.

А режиссёром в этом театре был мой отец, Леонид Алексеевич Кондырев.

До этого, во Владивостоке и Вятке, Вика попробовал подрабатывать на поприще театрального художника. Поприще это, судя по всему, отплатило ему чёрной неблагодарностью.

Как и меня подвело драматическое дарование. В отрочестве я сыграл в театре множество молчаливых персонажей. В основном на гастролях, на выездных спектаклях.

Моей первой и последней разговорной ролью был некий дворецкий. Пьесы не помню. Я был высокорослым отроком. Появившись из-за кулисы, в ливрее и пудреном парике, я должен был громко объявить:

– Их сиятельство играют наверху в бильярд!