Верность - Константин Локотков

Степан Ильич не мог серьезно думать о нем как о будущем начальнике. Абросимов вызывал у него улыбку: много еще было в этом человеке мальчишеского, неустоявшегося; не раз Степан Ильич наблюдал из окна, как Абросимов в обеденный перерыв взапуски бегает с девчатами около своего цеха. Юноша, ну какой из тебя начальник?

Но после того как заводское жюри по соревнованию присвоило Абросимову звание лучшего мастера завода, Степан Ильич призадумался. Он решил вызвать Абросимова к себе, поговорить, узнать поближе. Но неожиданно Абросимов явился сам.

— Здравствуйте, товарищ директор. Я пришел, знаете…

— Садитесь, пожалуйста.

— Благодарю. Знаете, по какому вопросу? Помните ваше обещание?

Какое обещание? Что он мелет? Никаких обещаний Абросимову он не давал, и вообще… Что за разговоры — тут такие дела на заводе, семьдесят человек ушли, а он — обещание. Штаны какие-нибудь, что ли, через орс ему обещал?

— Какое обещание, товарищ Абросимов? Я что-то не припоминаю, простите… Что-то, правда, крутится в памяти.

— Я напомню. Шесть месяцев назад вы обещали: как только я добьюсь перелома в работе смены, вы отпустите меня на фронт. Вот — положение в смене вам известно, она заняла первое место по заводу…

Степан Ильич неожиданно развеселился. Верно, верно, был такой разговор, — ах, ты, милый человек, не забыл, поверил! И сидит-то как — плотно, спокойно, непринужденно. Да в чем, собственно, дело? Этот месяц, пока не было начальника, он фактически руководил цехом. И неплохо! Решено!

Уговаривал Абросимова недолго.

— Вы должны понять, насколько тяжело сейчас положение на заводе. Но даю вам честное слово, товарищ Абросимов, как только выведете пластмассовый цех в передовые, сразу же отпускаю вас. Не верите? Могу дать расписку.

— Нет, я верю, — Абросимов прямо и пристально посмотрел в глаза Степану Ильичу. — Верю.

Ух, как посмотрел! Куда денешься? Никуда не денешься — придется в конце концов отпустить.

Абросимов не ладил с начальником инструментального цеха Федором Даниловичем Фроловым. Последний изготовлял для него прессформы. Постоянные с ним стычки огорчали директора и одновременно забавляли. Потребовался как-то Абросимову слесарь-установщик прессформ. У Фролова работал слесарем-учеником Илюша Глазнев, невысокий, мрачноватый на вид, с крепкой подбористой фигурой и смелыми дерзкими глазами паренек. Федор Данилович говорил, что этот Илюша в конце концов сядет на скамью подсудимых, как виновник его, начальника цеха, самоубийства; Глазнев хотя и не хулиган, но постоянно отлынивает от работы.

— Я обратился к Федору Даниловичу, — рассказывал Абросимов директору, — отдайте Глазнева. Куда там! Так возмутился, что я едва ноги унес. А вы понимаете… Дело тут щекотливое: у меня в цехе есть девушка — Лиля Овчинникова. Славная такая…

Степан Ильич любил слушать, когда Абросимов говорил о своих людях.

— Умница девочка, — продолжал Абросимов, — вот трудно работать, жить, а книжек не бросает, учится в вечерней школе. А мальчишкам головы кружит — беда! Бровью только шевельнет, а какой-нибудь чумазый рыцарь уже мчится исполнять ее каприз. Я ее как-то побранил за бессердечность. Засмеялась, посмотрела удивленно, потом махнула рукой: смешные они все какие-то, эти мальчишки, говорит.

Далее Абросимов рассказал, что с некоторых пор Илюша Глазнев зачастил в цех пластических масс. Придет, сядет на приваленный к стене старый поршень (так называемое «бойкое место», в перерыве там собиралась молодежь) — сидит, курит, смотрит неопределенно, не поймешь куда, и лишь изредка — быстро, воровато в сторону Лили Овчинниковой. Прибежит Федор Данилович:

— Ах, ты вот где! А ну, прошу в цех!

Илюша уходит — молчаливый, с гордым и независимым выражением, Федор Данилович — низенький, толстый, сердитый — семенит сзади.

— А Лиля — ох, бестия девчонка! — только щурит глаза, провожает их взглядом, — смеялся Абросимов.

Сергей признался директору, что помимо особой заинтересованности в слесаре-установщике, у него есть еще надежда: присутствие Лили Овчинниковой подтянет паренька.

Степан Ильич вызвал к себе Фролова, спросил:

— Ну, Федор Данилович… Завещание оставил?

— Какое завещание? — изумился Федор Данилович.

— Да вот, слышал я, самоубийством хочешь кончить. Ай, ай, ай! Скверные дела! Как же я обойдусь без начальника инструментального цеха? Не могу, не согласен. Я нашел выход: раз уже дело принимает такой серьезный оборот — Глазнев сводит тебя в могилу, — не лучше ли для предотвращения кровопролития перевести этого опасного человека в другой цех? К Абросимову, например, а?

Федор Данилович сделал большие глаза. Что? Глазнев сводит его в могилу? Кто это сказал? Да это парень, знаете, — Федор Данилович торжественно поднял руку, — незаменимый парень!

Сергей отвернулся, пряча улыбку. Директор, пытаясь сохранить строгий вид, настаивал: Абросимову очень нужен слесарь, и он, директор, не видит иного выхода, кроме как направить туда Глазнева, — работа несложная, как раз для него.

Ну, с Федором Даниловичем только свяжись. Разошелся — опять, опять на него наседают, и так программа трещит, — людей нет, материалов нет…

— Ты еще «караул» закричи, — усмехнулся директор.

Федор Данилович вскочил и, неожиданно распалившись, заявил, что действительно скоро закричит «караул», если этот, этот… — он не находил нужных слов, а только кивал в сторону Сергея, — молодой начальник передового цеха («молодой» и «передового» выговаривал с ударением, — Федор Данилович был самолюбив и везде говорил, что завком, распределяющий места в соревновании, не знает условий и жизни в цехах), — если этот молодой начальник передового цеха не перестанет заваливать инструментальный цех заказами на прессформы, не идущие пока в производство. Правильно, честь и хвала ему, этому молодому передовому начальнику, — он думает о будущем, он заглядывает пытливым оком в завтрашний день, — прекрасно! — А ему, Фролову, что остается делать? Работать на одного Абросимова? Пожалуйста, он, Фролов, согласен, — только не спрашивайте других заданий. А то как чуть что, так: Фролов — штампы! Фролов — резцы, метчики! Фролов — то, сё, пятое, десятое… А людей нет, материалов нет…

Действительно, ему было трудно, старому мастеру Федору Даниловичу Фролову. Даже в мирные времена, когда хватало опытных рабочих и не было недостатка в материалах, цех часто лихорадило…

Директор не стал настаивать на переводе Глазнева.

Сергею рассказывали: Илюша, узнав, что «счастье было близко», заявил Фролову: или отпустите к Абросимову или ой, Глазнев, не работает. Полсмены сидел у дверей цеха, подперев голову руками. Табельщица потребовала письменного объяснения, оно было ей нужно для оформления дела в суд.

— Как на прогульщика, — сказала она, — очень просто.

Илюша посмотрел на нее странным, отсутствующим взглядом и, вздохнув, побрел к своему рабочему месту.

В цех пластических масс он заходил реже, а вскоре совсем перестал там показываться.

Сергей заметил, что дружеские отношения между новичками в первую очередь определялись общностью или близостью рабочих мест. И для него в каждой бригаде была едва ли не самым важным именно дружба между работницами.

Шаловливую, веселую Лилю Овчинникову вряд ли могла тревожить забота: будут ли у нее подруги? Ее нельзя было представить одной, без стайки подружек. Но Сергей, приняв Овчинникову в цех, прежде всего подумал: с кем она будет дружить? Вернее — с кем надо ей дружить?

У нее были нежные руки, привыкшие держать лишь книжки да тетради; рассказывая о ней директору, Сергей говорил так, как если бы Лиля была лучшей его работницей. Нет, она не была лучшей. Ее вообще нельзя было пока назвать работницей.

— Если бы не война, — говорила Лиля, — я ни за что не пошла бы сюда, — вот еще! — в жаре да в пыли… Мне учиться хочется…

Раньше она работала в заводоуправлении. В цех перешла сама.

— Никто не заставлял, — ответила она, когда Сергей спросил, что заставило ее перейти в цех. — Неловко как-то там… на пульте… все что-то делают, а ты… только регистрируешь…

— А здесь что?

— Здесь? Здесь — детали…

Но когда брала детали, на лице ее появлялось грустное выражение. После работы очень старательно мыла руки и с печальным вниманием рассматривала платьице, — не посадила ли где пятна?

Она ничего не умела делать, хотя бралась за все.

«Маленькая, изнеженная и все-таки мужественная девочка: «никто не заставлял», — в жару, в пыль, — ах ты, милая моя», — думал о ней Сергей, наблюдая, как тонкими пальцами она обламывает наплывы с деталей.

Лиля работала на доделке. Эта операция, по сравнению с другими, была наименее трудной — на доделке обрабатывались готовые пластмассовые детали.