Многоярусный мир: Ярость рыжего орка. Лавалитовый мир. Больше чем огонь. - Филип Фармер

Анана нырнула и, ощупав дно, нашла рог. К тому времени туземцы заметили раненого «осминога». И едва голова Ананы показалась над поверхностью воды, как раздался истошный вопль — сразу же из нескольких глоток. В Анану полетели копья, однако туземцы приняли решение взять женщину в плен, и четверо воинов, прыгнув в воду, поплыли к ней.

Прежде всего Анана забросила на берег рог, затем сама начала взбираться по крутому склону. Оказавшись наверху, она присела передохнуть и только сейчас разглядела, насколько серьезны ее раны. Вряд ли ей удастся далеко уйти от своих преследователей.

И все же... пальцы крепко стиснули топор — она просто так не сдастся этим дикарям! Первый поднявшийся по склону туземец упал с расколотым черепом; второй покатился вниз по откосу, визжа от боли — он лишился двух пальцев. Тогда оставшиеся двое изменили тактику: нырнув в воду, они устремились в разные стороны и, проплыв каждый по сотне ярдов, одновременно начали взбираться на берег. Анана могла атаковать только одного из них.

На помощь соплеменникам спешили еще с десяток воинов. Бежать Анана не могла — слишком велика оказалась потеря крови. Тяжело вздохнув, она сорвала с себя потрепанную рубашку, разрезала ее на полосы и перевязала раны. Оставалось надеяться, что тварь не принадлежала к числу ядовитых особей.

Рог и топор она положила рядом с собой, а нож спрятала во внутренний карман на правой штанине. Анана специально пришила его перед путешествием на Землю — всего лишь месяц назад, хотя иногда ей казалось, что с тех пор прошел не один год. Скрестив руки на груди, женщина ждала, как будут развиваться события.

ГЛАВА 12

Тощие и смуглые дикари внешне чем-то напоминали людей, обитавших на средиземноморском побережье. Тем не менее их язык казался Анане незнакомым. Очевидно, их предки говорили на диалекте, который угас после экспансии европейцев и семитов на берега Средиземного моря.

Племя насчитывало девяносто человек: тридцать три мужчины, тридцать семь женщин и двадцать детей. Сто двадцать «лосей» делились на ездовых и гужевых животных.

В отличие от других воинов вождь носил юбку из сыромятной кожи. Остальные мужчины довольствовались такой же одеждой из перьев. В качестве украшений они изпользовали тонкие костяные палочки, вставленные в носовые перегородки. У многих на груди вместо ожерелий болтались высушенные кисти человеческих рук. Седла украшали черепа людей и животных.

Анану связали и, едва не утопив, переправили на другую сторону канала. Когда пленницу швырнули на землю, на нее тут же набросились женщины. Те, что помоложе, били ее руками и ногами, а более зрелые матроны сдирали с нее джинсы и ботинки. Спустя минуту избитая и раздетая донага Анана провалилась в черноту беспамятства, из которой ее вывели пинками и толчками.

Уртона и Маккей, сутулясь, сидели на земле. Оба выглядели еще хуже, чем Анана.

К вождю, шатаясь, подошел мужчина, которого Анана лишила двух пальцев. Он морщился от боли и прижимал к груди изуродованную кисть. Предводитель выслушал его просьбу и покачал головой. Воин попытался настаивать, но вождь жестом велел ему замолчать.

Вождь забрал себе топор и рог. Его жена влезла в потертые джинсы пленницы. К счастью, она не обратила внимания на нож во внутреннем кармане. Оставалось тешить себя надеждой, что туземка не заинтересуется выпуклостью на штанине. Впрочем, зная, что человеческому любопытству нет предела, Анана уже смирилась с потерей.

Когда после долгих споров туземцы закончили раздел трофеев, вождь громко отдал какой-то приказ, и убитых воинов отвезли чуть подальше от лагеря. Оставив надежную охрану, племя ушло провожать погибших сородичей в последний путь. Пленники наблюдали за церемонией, которая длилась не меньше получаса. Мужчины выли, женщины плакали, шаман скакал под грохот тыквы, заполненной галькой и костями. А потом, пропев несколько заунывных песен, туземцы вернулись к каналу.

Анана вздохнула свободнее: эти люди не ели своих сородичей, а значит, не были каннибалами. В это мгновение жена одного из погибших воинов яростно крича бросилась к пленнице. Растопырив пальцы, она намеревалась расцарапать незнакомке лицо. Но, лежа на спине, Анана ударила ее ногами в живот, и все племя зашлось от хохота, наблюдая за корчившейся от боли женщиной. Однако вдова довольно быстро пришла в себя, вскочила на ноги и попыталась возобновить атаку, но вождь велел двум воинам оттащить ее.

К тому времени наступил «день». Наскоро перекусив мясом животных, убитых по пути, несколько воинов отправились в дозор на равнину. Остальные неторопливо и обстоятельно вкушали пищу, заедая сырое мясо орехами и ягодами, которые хранились в сумках из сыромятной кожи. Пленным не дали ни крошки. Впрочем, Анана не отчаивалась по этому поводу. Она ела несколько часов назад, а жестокие побои не прибавили ей аппетита. Безразличие дикарей даже немного порадовало ее. Если бы они собирались съесть своих пленников, то наверняка решили бы их сначала откормить. Но на это потребовалось бы время, так что ситуация не выглядела столь безнадежной. Однако... туземцы могли приберечь их на ужин и потому довольствовались пока мясом животных.

Утирая кровь с подбородка, к Анане подошел вождь. Его длинные волосы были собраны на макушке узлом, в котором торчали два красных пера. На груди болталось ожерелье из человеческих пальцев. В пустой глазнице копошились мухи. Он остановился над ней, рыгнул и окриком созвал к себе все племя.

Когда дикарь снял юбку, женщину едва не стошнило. Племя, столпившись вокруг, подбадривало вождя, выкрикивая непристойности, которые Анана, к счастью, не понимала. Понимая, что сопротивляться бесполезно, Анана неподвижно лежала на спине. Пока он кряхтел над ней, в ее мозгу родились шесть способов, которыми она могла его убить. Оставалось надеяться, что когда-нибудь у нее будет возможность воспользоваться одним из них.

Когда вождь встал и, довольно хихикая, напялил на себя юбку, к пленнице устремился шаман. Он тоже был не прочь поразвлечься. Но вождь, оттолкнув его, что-то сердито прокричал. Возможно, он объявил ее своей собственностью. Анана облегченно вздохнула. Ей по горло хватило вождя, тем более что шаман выглядел еще более грязным и омерзительным.

Чуть позже Анана с трудом поднялась с земли и подошла к Уртоне. Тот отвернулся от нее с гримасой отвращения.

— Вот так-то, дядя. Можешь радоваться, что ты не женщина.

— Я всегда гордился этим, — ответил тот. — Скажи, почему ты не боролась из последних сил, не попыталась убежать? На твоем месте я бросился бы в канал и утонул, но не позволил бы над собой надругаться. — Он презрительно сплюнул и покачал головой. — Подумать только! Леблаббий обесчестил Владыку! Почему ты еще жива, а не умерла от стыда! — Уртона криво усмехнулся. — Но ты, наверное, привыкла спариваться с леблаббиями. У тебя чести не больше, чем у обезьяны.