Четвертая Беты - Гоар Маркосян-Каспер

Маран молча прошел в конец подвала, вытянул из-под стола стул, откинул спинку и подлокотники и сел. Дан последовал его примеру. Подошел бармен, расстелил скатерть, поставил маленькую бутылку, чашки… Чуть помедлив, он, перед тем, как уйти, сочувственно коснулся плеча Марана и ободряюще улыбнулся. Уже знает, подумал Дан, удивился было, но, прислушавшись, различил бормотание фонора.

В бутылке оказалась тийну. Маран нехотя пригубил. Дан выпил полчашки чисто механически. Сидели молча. Дан снова и снова переживал свой недавний порыв. Неужели он способен убить человека? Несколько раз за время пребывания на Торене… в основном, до осенних событий… у него возникало желание пустить в ход бластер, но, как он теперь понимал, поползновение это было чисто теоретическим, выстрелить он, конечно, не смог бы. Однако сейчас… Он снова представил себе лицо Лайвы, и снова ему захотелось убить — не схватиться за бластер, наставить его и напугать, а убить, и не зажмуриться, а видеть, как умирает человек, которого он, Дан, убьет. Но как же так? Неужели в нем спит инстинкт убийцы, и довольно достаточно сильного толчка, чтоб его разбудить? При всем том гуманистическом воспитании, которое он получил?

— Маран, — спросил он тихо, — ты когда-нибудь?.. Тебе случалось стрелять в людей?

— На войне.

— А после? Неужели тебе никогда не хотелось кого-то убить?

— Бывало, конечно.

— И что?

— Ничего. Этим ничего не докажешь. Ты прав, а он нет, но если ты его убьешь, уже ты окажешься неправым. Если б ты пристрелил Лайву, это ничего не изменило бы. Во всяком случае, к лучшему.

— Откуда ты знаешь, что я хотел?..

— Ну Дан! Это даже Лайва понял. Не вешай нос. Обойдется. Вызывай свой орбитолет.

Дан огляделся. В двух шагах от него бармен подметал пол.

— Я, пожалуй, выйду.

Он поднялся по пандусу в парк, связался со станцией. Вокруг не было ни одной живой души — будний день, все работают и не знают, что на них свалилось… А может, и не свалилось? Может, им действительно нужны только покой… иными словами, незнание… хлеб и твердая власть? А что такое твердая власть? Вульгарное и грубое насилие? Истязание тела и унижение души? И что же, большинство тоскует по этому унижению? Как же такое может быть, как человек, прошедший мучительный миллиардолетний путь от комочка слизи до разумного существа, способен этот разум, этот шедевр эволюции, использовать для того лишь, чтобы признать неразумным самого себя, отказаться мыслить, предоставив это право тем, кто волею судьбы или собственной предприимчивости и только изредка силою истинных достоинств поднялся над ним хотя бы на одну жалкую ступенечку по социальной лестнице? Откуда берутся миллионы людей, лишенных самоуважения? А может, здешние люди просто не доросли до полной цивилизованности, может, чтобы изжить рабское начало, нужно еще два-три века, не меньше, и бесполезно пытаться сократить этот срок, пока он не минует, бакны останутся нацией рабов? Людьми, лишенными всякого права воздействовать на ход истории и течение собственной жизни и даже не пытающимися изменить подобный порядок вещей… Дану стало стыдно за свои мысли. А Маран? А Поэт? А Дае? А Свата? И вообще, что на него нашло, почему он забыл об осенних событиях, о сотнях тысяч людей, вышедших на улицы, на площади?..

Дан вернулся в подвал, когда он шел уже по проходу между столиками в дальний угол, где оставил Марана, его нагнал запыхавшийся Поэт.

— Где этот герой? — спросил он сердито.

Вопрос был чисто риторическим, и Дан промолчал.

Маран сидел в той же позе — откинувшись на спинку стула, сцепив за этой спинкой руки и чуть запрокинув голову назад. Глаза его были закрыты.

Поэт плюхнулся на стул, придвинул чашку и опрокинул в нее остатки тийну. Затем так же стремительно проглотил содержимое чашки и со стуком поставил ее на столик.

— Сумасшедший, — сказал он. — Дон Кихот.

Маран открыл глаза.

— Кто?

— Полетишь на Землю, узнаешь. Теперь тебе другой дороги нет.

— А где Дор? — спросил Маран, оставив его реплику без внимания.

— Дор поскакал в свой Кузнечный цех. Сообщать приятные новости. Объясни мне, пожалуйста, ты здоров и нормален? Может, у тебя лихорадка? Или ты повредился в уме? Ты понимаешь, что ты наделал? Зачем тебе это понадобилось? На что ты рассчитывал? Эх, Маран!.. — он с досадой стукнул кулаком по столу.

Бармен, словно восприняв его жест, как сигнал, поставил на столик новую бутылку.

— Вот это верно… — Поэт потянулся за бутылкой, налил себе, подумав, налил Марану до краев. — Пей. Тийну хорошо успокаивает. Надо успокоиться.

— Это тебе надо успокоиться, — заметил Маран, но чашку взял.

— О Создатель! Нет, этот человек невыносим! Посмотри на него, Дан. Он пьет тийну так, словно ничего не случилось.

— Чего ты от меня хочешь? — спросил Маран устало. — Чтоб я рыдал и бился головой об стены? Или застрелился? Так у меня оружия нет, не из чего.

— Я тебе достану… — сердито пробормотал Поэт. Видимо, во взгляде Марана было нечто, заставившее его сразу сбавить тон, он вдруг продолжил мягко, почти нежно: — Я не хочу, чтоб ты стрелялся. Я просто хочу понять.

— А чего ты не понял?

— Я не понял, почему ты поставил на кон с таким трудом добытую власть.

Маран молчал, рассеянно глядя в потолок.

— У меня не было другого выхода, — сказал он наконец. — После того, как они отказались отдать Лайву с компанией… Пойми, я не мог отступить! Что мне оставалось? Играть и дальше в те же игры, на которые я потратил без толку целый год? Надоело! И я подумал: или-или.

— И на что ты рассчитывал? На что, Маран? Как ты мог ждать поддержки от Большого собрания, этого сборище живоглотов, где каждый…

— Не каждый.

— Ах да, прости, сколько человек за тебя проголосовало? Четверть? Чуть меньше. Ну будем считать, четверть. Так вот, каждый из остальных, лицемеря и притворяясь, донося и предавая, отдавливая ноги конкурентам, отпихивая локтями всех, кто стоит на пути, наконец подписывая неправедные приговоры, то есть попросту убивая, пробился к власти, стал императором или императришкой в каком-нибудь крохотном селеньице, заштатном городишке или, тем более, в большом городе, продал ради этого душу и готов продать и тело, если найдется покупатель — и ты хотел, чтобы эти люди голосовали за тебя? Ведь они знают, что останься ты на своем посту, им, всем и каждому, рано или поздно придется уйти… в лучшем случае!.. И тем не менее они помалкивали, затаились, ведь в Лиге давно уже привыкли не лезть на рожон… они и дальше молчали бы в тряпочку!.. И тут ты демонстративно подставляешься! Чуть ли не предлагаешь им, чтобы они по собственной воле перебрались из уютных кресел на скамью подсудимых!