Осколки тени и света - Мара Вересень
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Встать на край, как бы странно и страшно это ни звучало для меня, у крылатого народа значило доверится ветру и крыльям того, кого выбрала своей парой. Девушка закрывала глаза и шагала с обрыва, под которым караулил избранник. Такой вот обряд венчания.
— Кайтинн его имя, — заговорила Мелитар совсем другим голосом, и сердце ухнуло вниз, будто я прямо сейчас с обрыва шагнула, а поймать некому. — Должно было быть таким, если б он не родился ногами вперед в день черного солнца. Вечно-не-мертвые призвали Тьму, и в момент, когда Инеко издал свой первый звук, Хранящая была в мире, услышала и вспомнила, что задолжала даэмейн наказание. Но я верю, что все ошибаются, даже предвечные силы. Вас мир друг для дружки лепил. С полувзгляда видно. Жаль, нашлись не сразу. Он обманывался, тебя обманули, но как уж вышло. Пешт по-орочьи — очаг, сердце дома, а Инеко дом нужен как никому, потому что у него дома, настоящего, не было никогда. То, что ему покоя нет вдали от тебя, он уже сам понял, поймет и остальное.
Глава 9
Разговор с Мелитар поумерил радужное сияние у меня перед глазами. Я неторопливо прибралась везде, где мы с Ине оставили свидетельства примирения. После ванной я то и дело принюхивалась к себе, чтобы понять, остался ли на мне запах Ине или это просто лавандовое мыло. Сам источник запаха явился к ночи, взбудораженный, нервный и мрачный. От него тянуло тьмой и влажной снежной сыростью. Весна в этом году торопилась. Днем было солнечно и почти тепло, но к ночи натягивало тумана или снегом сыпало из прячущихся на вершине Форьи туч, утром крыши искрили от инея, тонкий слой наледи на дорожках превращал раннюю прогулку в безобразие.
Побросав верхнюю одежду на пол, Ине сгреб меня в комок и, минуя кухню и столовую, утащил в гостиную к камину, где я только-только разожгла огонь. Кресло ему чем-то не угодило. Показалось мало́? Стащил плед, бросил на ковер перед каминной пастью, уселся, подогнув ноги, как сидел у костра, а край пледа набросил мне на высунувшиеся из-под платья ступни в мягких домашних туфлях. И все это — не размыкая ни рук, ни губ. Уронил голову мне на плечо, нашел мои пальцы в складках платья и перебирал по одному, дыша горячим в шею, колючий, как утренний иней.
Потрескивал огонь. Таяло.
— Мне пора, наари, — глухо сказал он то, что я и так уже поняла.
— Голодный?
Он покачал головой, щекоча ухо волосами.
— К ба Мелли ходил. Она меня… попотчевала.
Я нашла кармашек, а в кармашке — бусину, которую добыла из шкафа и таскала при себе остаток дня. Раскрыла ладонь. Блики от огня скатывались с гладкой поверхности, трещина казалась провалом за грань.
— Ты за этим?
— Не только.
Он сомкнул мои пальцы вокруг бусины, прижал дрожащую жилку пульса на запястье, наблюдая, как по коже из-под его руки разбегаются золотистые паутинки. Я приподнялась, повернулась к нему, погладила по щеке и поцеловала дрогнувшие в ответ губы. Рубашка оказалась сговорчивой и на этот раз, как и мое платье.
Ине ушел, когда камин еще прогорел. Унес с собой гранатовую бусину и мое сердце, а тошнотворную плетенку забрать отказался, как я ни уговаривала.
Дни бежали за днями. В поселке опять прибыло суровых мужчин. Я, как и многие, помогала Мелитар с травами или в лекарской. Мы все время что-то варили, терли, настаивали. Участившиеся стычки с не-мертвыми всем добавили работы. Слухи ходили один страшнее другого, а вместе с ними — байки о иногда торчащей у калитки ири Пешт лопате. Матушка Алиши сурово хмурила брови и прятала довольный взгляд. Ир Каса перестал цепляться. Я думала, что причина в выстроенном по другую сторону поселка лагере, уместившем всех не разобранных по домам вояк, пока Олька, едва не каждый день отирающийся возле охоронца с другими подростками и в охотку бегающий с поручениями, по секрету разболтал, что подглядел, как однажды мастер Тен-Морн, улыбаясь вою Касе, душевно и ласково сказал: “Сунешься — закопаю”.
Олька, сидел верхом на ограде и болтал ногой. Ворсистая жилетка топорщилась на спине, спрятанным под ней крыльям было неудобно, а без жилетки — холодно. Потому что вечер и туман опять полз. Полосатый Шкур, только что дравший когтями столбик, будто вампира подменял, заинтересованно следил, как мотается туда-сюда развязавшися шнурок Олькиного ботинка.
— Настоящий некромант это не какой-то там погодник. Ух! Хорошо им, — завистливо вздыхал подросток. Шнурок мотался, Шкур, плюща пузо, крался к добыче, изо всех сил притворяясь невидимым.
— Глупости, что хорошего?
— Ты будто понимаешь? Сама нола.
— У меня волосы огнем светят и искрами сыплют, если разозлить, забыл?
— Подумаешь, — авторитетно заявил подросток, — если кота долго гладить, с него тоже искрами сыплет. Вот если бы ты этим огнем швырятся могла, тогда другое дело.
Я вспомнила свое самое впечатляющее швыряние и содрогнулась. Но почти тут же по телу тут же расплылось сиропом, по улице с мрачным видом тащился настоящий некромант в компании настоящего “золотка”. Олька волшебным образом испарился и кота забрал, а темный мурашечно осиял глазами и спросил:
— Ждешь?
— Жду, — ответила и протянула озябшие руки навстречу. Он поймал, прижал к себе, окутывая нервным теплым облаком.
— Идем…
Начал и замолк.
— Домой? — договорила я. — Идем.
Мы могли не видеться два-три дня, случалось, что и дольше. Иногда он оставался на день, а иногда врывался среди ночи, а спустя пару часов так же стремительно сбегал, будто его в патруль отправили, а он вместо обхода — в самоволку. Жарче всего были именно эти, украденные мгновения вне времени — только мы и тишина, которая поет.
Он отчаянно, по-детски, ревновал меня к Эверну, но как ни странно, это не мешало им водить дружбу и устраивать заговоры на кухне. Я пару раз пыталась подслушать их заумный бубнеж, но поняла только предлоги. Говорили о магии, стопками изводили бумагу, потом жгли. Стоило войти, смотрели честными глазами. Две пары блещущих алым темных честных глаз. Прогнала полотенцем обоих. По Ине даже попала. Подозреваю, что сам подставился, чтоб меня порадовать, а потом ночью “мстил за поруганную честь и унижение перед товарищем
