Трудное счастье Калипсо - Наталия Миронина

– Ты молодец, – искренне похвалила его Светлана, подумав о том, что у них с Нащокиным случилось именно так. «Наверно, поэтому мы так хорошо и жили», – подумала она и стала прощаться. На улице уже был поздний вечер с хрустящими лужами и поседевшим от мороза асфальтом. Она покидала больницу с сожалением, ей казалось, что этот освещенный корпус, живущий по отличным от всего города законам, является оплотом спокойствия, и при этом она как-то забывала, что здесь лежат больные, страдающие люди. Любой психотерапевт, если бы она к нему обратилась, сказал бы ей, что это чувство не более чем проявление того самого невроза, который отступил перед необходимостью помочь Пашке. Что она на самом деле приютилась около больничной постели Соколова, заполняя все свое время хлопотами о нем. Любой другой человек посоветовал бы ей задуматься, что она будет делать дальше. Свой дом она сейчас рассматривала не иначе как что-то временное, а центр ее жизни был там, где лежит Пашка. Светлана не спешила сесть в машину, она доходила до Ленинградского проспекта, переходила на противоположную сторону и шла в сторону метро «Динамо». Самое удивительное, что во время этих прогулок она вспоминала школу. Как Пашка открывал рывком дверь в класс и с порога, точным движением метал свой портфель прямо на парту. Пашка имел обыкновение сидеть в самом начале ряда, напротив учителя. Эта близость никак не мешала его активности. Реплики, шутки, вечно повернутая голова в сторону класса и спина, которую приходилось лицезреть преподавателю, – все это сходило ему с рук, поскольку учился он все-таки хорошо и был безумно обаятелен. Светлана вдруг вспомнила восьмой класс, первые экзамены. В тот год Москва была засыпана нарциссами. Обычные, мелкие, с желтовато-красными серединками, одуряюще пахнущие, они продавались на каждом перекрестке, у каждого метро. Бабки, которые ими торговали, связывали их в тугие пучки, заворачивали в старую газетку, стебли цветов сочились влагой, и от букета пахло всем сразу – влагой, типографской краской и собственно ароматом. Светлана покупала эти букетики каждый раз, когда возвращалась с экзаменационных консультаций.

– На фиг тебе столько? – спросил как-то Пашка, который «случайно» встречался на ее пути.

– Нравится, миленькие. Пахнут хорошо.

Отвечая ему, Светлана уже ожидала, что на следующий день влюбленный Пашка подарит чуть ли не ведро. Но Соколов купил ей большой торт-мороженое и букет ландышей.

– Это что? – Светлана удивленно разглядывала коробку.

– Это лекарство от одиночества. Я где-то читал, что цветы себе покупают только одинокие женщины. Только, пожалуйста, не обожрись!

В этом поступке и в этом ответе был весь Пашка – эмоционально он был выше своих сверстников на целую голову. «Он влюблен был в меня. Долго-долго. И даже когда сделал предложение своей жене, он все еще меня любил», – Светлана не хотела возвращаться к машине, поэтому пошла дальше, вдоль Петровского парка. Раньше она старалась не вспоминать этот их разговор у центрального входа в ее библиотеку. Было что-то неловкое в его заискивающем тоне, а сама фраза прозвучала как мелкий шантаж и упрек одновременно. Мол, смотри, прогадала ты… Он почти не глядел на нее, словно стеснялся и собственной женитьбы, и того, что приехал сюда, когда уже обсуждать что-либо поздно. Светлана машинально посмотрела на его руку – тонкое обручальное кольцо как-то удивительно шло его сильным, по-спортивному корявым пальцам.

– Я женился, наверное, ты знаешь? – сказал Пашка.

– Слышала от Нинки. Поздравляю, – Светлана в нетерпении посмотрела на дверь. Во-первых, ей очень не хотелось, чтобы ее кто-нибудь здесь с ним видел («вопросами замучают!»), а во-вторых, сказать ей было нечего. Никаких особенных эмоций она не испытывала, только вежливое в этих случаях оживление. Ей было странно видеть Пашку таким напряженным и неловким, словно он приехал советоваться с ней, не совершил ли он ошибку, женившись.

Потом она вспоминала десятый, выпускной класс. Все пребывали в волнении – надо было обязательно хорошо сдать экзамены и поступить в институт. Вечеринок, прогулок, поездок на теплоходе, которые были так часты в восьмом и девятом, почти не было. Да и чувствовали все себя уже разобщенно, держа в уме вступительные экзамены и ту жизнь, которая ждет их после выпускного вечера. Светлана, подстрекаемая Нинкой, зубрила историю библиотечного дела, чтобы на вступительных поразить экзаменационную комиссию.

– Это что за «труха»? – Пашка заглянул в облезлый серый учебник. «Трухой» он называл все, что, по его мнению, не заслуживало внимания.

– Это не труха, а библиотековедение.

– Зачем?

– На вступительных нужно будет знать.

– Так ты все-таки с этой дурной Нинкой идешь в институт?

– Она не дурная, она – практичная. И институт тоже неплохой…

– Ты вполне могла бы поступить на журфак. Особенно на тележурналистику, у тебя внешность подходящая.

Говоря это, Пашка делал равнодушное лицо, как будто рассуждал о возделывании турнепса. Но Светлану обмануть нельзя было – ясно, что Пашка хочет поговорить о том, как их отношения сложатся после школы. Но она справедливо полагала, что загадывать тут нечего, и жизнь, когда исчезнет эта связующая под названием «школа», распорядится всем сама. Так и случилось – встречались они не очень часто, и инициатором всегда был Пашка. Светлане никогда не приходило в голову набрать его номер телефона. То последнее лето в год окончания школы она запомнила по запаху жасмина – куст с мелкими цветами рос неподалеку от того места, где Пашка назначил ей свидание. Как и когда стало ясно, что он в нее влюблен, она уже не помнила. То ли это был класс седьмой, когда маленький, на голову ниже ее, Соколов достал маленькую записную книжечку и со значением произнес: «А я знаю твой номер телефона!» Светлана рассеянно посмотрела на него и ничего не ответила, ее больше занимало классное дежурство, за которое она, как староста, отвечала. Потом, как водится, было швыряние в нее ластиков и пластилиновых шариков, смешки, когда она что-то не так отвечала на уроке, якобы случайные столкновения на переменах. Последняя «шкода», которую позволил себе недоросль Пашка, случилась в самом конце седьмого класса: он спрятал ее портфель в мужском туалете. Светлана, обегав всю школу, догадалась об этом только тогда, когда урок уже шел пятнадцать минут. Она спокойно зашла в пустой туалет, забрала портфель и пошла домой. В этом учебном году они больше не виделись. В восьмой класс их мальчики пришли красивыми, высокими, с тщательно культивируемыми первыми усиками. Первого сентября на линейке стояли совсем взрослые юноши, с восторгом и любопытством ожидающие открытия, которые им сулил беспокойный возраст. С первого же дня Пашка вызвался ее провожать домой. Светлана, стесняясь, шла рядом, совершенно не замечая, что поведение Пашки вызывает у одноклассников не смех, а зависть. Все они переступили тот рубеж, после которого влюбленность становилась самым главным душевным состоянием. Светлана, эмоционально неповоротливая, тяготилась его вниманием, но сказать прямо в лицо не могла. Пашка сам обо всем догадался и теперь старался встретить ее где-нибудь вне школьного двора. Так продолжалось почти два года. Его внимание к ней стало привычным, и только одна история вдруг помогла ей осознать, что Пашка вырос, и от детской влюбленности почти ничего не осталось, на смену ей пришла страсть взрослеющего мужчины.