Трудное счастье Калипсо - Наталия Миронина

– Нет, не из-за вас. И к врачу не надо, лучше домой. – Светлана подумала о своем убежище – прохладных комнатах с родными, знакомыми вещами, с любимым диваном в бывшем нащокинском кабинете. Светлана вдруг поняла, что с ней сейчас случится истерика. Она минуту сдерживалась, а потом разрыдалась в голос. Сквозь слезы она увидела завертевшиеся вокруг сосны Александровки, которую они в этот момент проезжали, потом кусочек синего неба, и вдруг все стало серым и шершавым. Что это было, Светлана не поняла.

Когда она открыла глаза, Тина и ее племянник стояли около нее. Она сидела на заднем сиденье машины, дверь была открыта, пахло спиртом, рядом стояла машина «Скорой помощи».

– Срыв, нервный срыв. По-хорошему – отпуск на три месяца, витамины, психотерапевт, иглоукалывание и все прочее, что сделает из нее нормального человека, – врач в синей форменной одежде стоял рядом с Тиной.

Во рту у Светланы было противно сухо, голова казалась тяжелой, но не чувствовалось того напряжения, которое доставляло ей почти физическую боль. Внутри все как будто распрямилось, и скрученный в запутанный узел жгут страха исчез.

С этих пор она боялась. Боялась всего. Открытого пространства, трамвайного грохота – ей казалось, что она теряет сознание, громкой музыки и тишины одновременно. Она стала бояться быстро ходить – дыхание куда-то вдруг исчезало, ей казалось, что она человек без легких. Пугалась этого еще больше и начинала судорожно, широко открывая рот, дышать. Эти приступы ее изводили – вечером каждого дня она обязательно подводила итоги: «Сегодня я два раза задыхалась, один раз у меня кружилась голова, два раза тошнило. Зато не болели глаза». Она теперь измеряла себе давление по пять раз на дню. Она пару раз сходила к врачу, которая, весело улыбаясь, поводила по ее похудевшей груди холодным фонендоскопом, торопясь, измерила пульс, заставила пять раз присесть и со всей силы стукнула по коленке резиновым молоточком.

– Голуба моя, рожайте, а больше мне вам и посоветовать нечего. Ну, может, витаминчики какие…

Светлана разрыдалась в голос – она почти умирала, она не могла доехать до своего издательства, почти не выходила на улицу, она иногда была так слаба, что любая, самая незначительная физическая нагрузка отзывалась в ее организме одышкой и головокружением, а эта дура советует рожать. Истерику остановили корвалолом и легкими пощечинами. С тех пор к врачам Светлана не ходила. Она сидела дома, тупо смотрела на противоположную стенку, где висела картина с безобразным закатом, изредка отвечала на телефонные звонки – что происходило в типографии ей было неинтересно – там, жалея Светлану, сбиваясь с ног, всем руководила доблестная Тина. Иногда Никольской овладевало отчаяние одинокого человека, но плакать в одиночестве она боялась, как некоторые бояться опрокинуть стопку водки, обнаруживая в этом желании признак алкоголизма. «Я ведь не сумасшедшая! Что я буду рыдать тут одна! – думала она и «заталкивала» поглубже свое отчаяние. – Хорошо им советовать – рожайте. Если не родила при мужьях, то как родить в одиночку. Хорошо, хоть родители меня не видят такой». Светлана рассматривала драные спортивные брюки, переодеть которые обещала себе уже неделю. Родители действительно ее не видели. Они изредка звонили, мимоходом справлялись, как дела, и опять пропадали в домашних хлопотах. Они и мысли не допускали, что у Светланы может быть что-то не так. Телефонные звонки раздавались часто. Отвечала Светлана только Тине и родителям. Со всеми остальными, включая Пашку Соколова (а он звонил чаще всех, почти через день), она разговаривать не хотела. «Тебя Паша ищет, – сообщала мать, – ты бы ответила ему. Что-то там случилось у него, что ли». – «Хорошо», – говорила Светлана, звонить не звонила, а с раздражением думала, что вот «у Пашки-то ничего случиться не могло. Он везунчик».

Самым страшным временем была ночь. Светлана ее боялась больше всего. Ночь наступала, обнажая скрытые опасения, усиливая тревогу и превращая кажущееся в существующее. С наступлением темноты Светлана включала во всем доме свет, пытаясь высветить углы своего жилища – ей казалось, что все самое страшное прячется именно там. В те вечера, когда она отважно забиралась в постель в положенные одиннадцать-двенадцать часов и все-таки засыпала, ночь вдруг будила ее своей тишиной. Открыв глаза, Светлана прислушивалась к биению сердца, потом старалась что-то шумно сделать – зевнуть, повернуться, чтобы хоть как-то разбавить эту густую, домашнюю немоту, облепившую ее со всех сторон. Но одиночество и невроз были сильнее, она вскакивала, в панике сбегала вниз, на первый этаж, сворачивалась в клубок в углу дивана и так дожидалась утра. На следующий день она всеми силами тянула время, пытаясь себя занять чем-нибудь, но ее внимание было рассеянным, а внутреннее беспокойство гнало из комнату в комнату.

Наступил ноябрь, который обжигал первым морозом и выметал из леса последние листья. Это Нащокин любил ноябрь, а ее, Светлану, сравнивал с «рыжим священником», монастырском учителем музыки – Вивальди.

– Он терпеть не мог осень, а месяц ноябрь в особенности. Вивальди боялся холода, в ноябре у него было жуткое настроение, – рассказывал Нащокин, – а какую музыку посвятил этому месяцу, а?!

Светлана помнила этот шквал невероятных звуковых сочетаний – она ноябрь не любила, тосковала по солнцу, шуму листвы, по свободе, которую дарит тепло, но пронзительные мелодии Вивальди ее трогали.

Сейчас из окна Светлана видела другой ноябрь – весь серо-белый, даже клочки желтоватых листьев не могли раскрасить эту картинку. Она смотрела на пустынную Знаменскую улицу. Справа виднелся Дашин дом: он стоял запертый – Даша вот уже несколько месяцев была в Англии у детей. Она звонила, но по телефону Светлане было трудно объяснить подруге, что же с ней происходит…

В тот день, когда Светлана, уставшая от бесконечной борьбы с собой и миром, выбирала самую удобную смерть, зазвонил телефон. Она с удивлением прислушалась – аккумулятор должен был давным-давно разрядиться. Отыскав где-то под грязными полотенцами мобильник, она еще несколько мгновений раздумывала, но потом все-таки сказала:

– Алло?

– Света, собирайся. Паша Соколов в больнице, положение серьезное. – Мама что-то еще говорила в телефон, но Света, поморщившись, нажала кнопку. Подняться опять в спальню у нее не было сил. Сдвинув ворох сваленных в кучу вещей, она присела на диван. Слабость, запах несвежего тела, спутанные волосы и урчание в животе – невозможно было представить, сколько же сил и времени надо потратить, чтобы привести себя в нормальный вид. И надо ли это делать? У Пашки жена есть или была, все равно… Приятная тетка такая, что она, к мужу съездить не может? Светлана поежилась от отвращения к себе и пошла в душ.