Фавориты Фортуны - Колин Маккалоу

Но как он хотел Метробия! Впрочем, тому, наверное, уже не интересен уродливый старик. Это тоже побудило Суллу сходить посмотреть пьесы. Лучше выяснить это сейчас, чем потом, когда придет долгожданное время отставки. Лучше напитать свое ухудшающееся зрение видом любимого объекта, пока он еще в силах его видеть.

В спектаклях принимали участие несколько трупп, включая новую, которую возглавлял Метробий. Лет десять назад он перешел из трагедии в комедию. Его труппа будет играть в третий день ludi Appolinares, не раньше. Но Сулла находился там и в первый и во второй дни, посвященные мимам, и наслаждался безмерно.

С ним была Далматика, хотя она не имела права сидеть с мужчинами, как это разрешается в цирке. В театре установлена более строгая иерархия. В римском обществе не очень одобряли пьесы. Считалось, что женщины могут стать порочными, если будут сидеть рядом с мужчинами, лицезрея на сцене безнравственность и наготу. Первые два ряда сидений в полукруглой ярусной cavea предназначались для членов Сената. Следующие четырнадцать рядов — для всадников, владеющих общественной лошадью. Эту привилегию предоставил им Гай Гракх. А Сулла с огромным удовольствием отменил ее. Таким образом, всем всадникам, независимо от класса, приходилось теперь отстаивать свои места среди низших по положению. Здесь действовало право «кто пришел первым». Несколько женщин сидели на самом верхнем ряду cavea. Им было достаточно хорошо слышно, но плохо видно то, что могло их возбудить. В авторской комедии (где играл и Метробий) женщины не выступали и актеры надевали маски, но в мимах из Ателлы женские роли исполняли женщины, и никто не был в маске. Довольно часто все выходили вообще голые.

На третий день давали Плавта, и среди прочего самую любимую — «Хвастливый солдат». Главного героя играл Метробий — как глупо! Сулла мог видеть лишь гротескную маску с огромным нарисованным ртом, растянутым в нелепой улыбке. Но руки актера и стройное мускулистое тело были великолепны в греческих доспехах. Конечно, в конце пьесы исполнители кланялись, сняв маски. Сулла наконец-то смог увидеть, что годы сделали с Метробием. Очень мало, хотя кудрявые черные волосы были обильно тронуты сединой и по обеим сторонам прямого с горбинкой греческого носа пролегли глубокие складки.

Сулла не мог плакать. Не здесь, в самой середине первого ряда, на деревянном сиденье с мягкой подушкой. Но слезы неудержимо подступали, и ему приходилось сдерживать их силой. Лицо Метробия находилось далеко от него, отделенное от Суллы пустым полумесяцем орхестры, и диктатор не мог видеть глаз. Только два черных омута. Но что в них, на дне? Сулла даже не понимал, смотрит ли Метробий на него или выискивает взглядом какого-нибудь сегодняшнего любовника, сидящего в третьем ряду за спиной Суллы. С Суллой был Мамерк. Он повернулся к своему зятю и тихо сказал:

— Попроси, пожалуйста, актера, который играл хвастливого воина, подойти сюда. Мне кажется, я знал его, но не уверен. Во всяком случае, я хочу поздравить его лично.

Зрители расходились. Присутствующие женщины, если они были уважаемыми матронами, направлялись к своим мужьям. Куртизанки подхватывали партнеров. В сопровождении Хрисогона, избегаемые теми, кто узнавал его, Далматика и Корнелия Сулла присоединились к диктатору и Мамерку как раз в тот момент, когда Метробий, еще не снявший греческих доспехов, наконец предстал перед Суллой.

— Ты очень хорошо играл, актер, — молвил диктатор.

Метробий улыбнулся, демонстрируя прекрасные зубы:

— Я был рад увидеть тебя среди зрителей, Луций Корнелии.

— Ведь ты когда-то был моим клиентом, так, кажется?

— Да, действительно. Ты освободил меня от моих обязанностей, когда отправился на войну с Митридатом, — отозвался актер, спокойно глядя на Суллу.

— Я помню это. Ты предупреждал, что некий Цензорин попытается выдвинуть обвинение против меня. Как раз перед смертью моего сына. — Страшное лицо Суллы сморщилось, а потом с трудом приняло прежнее выражение. — Еще до моего консульства.

— Как удачно, что я смог тебя предупредить, — сказал Метробий.

— Мне повезло.

— Ты всегда был одним из любимцев Фортуны.

Театр почти опустел. Устав от бесконечных банальностей, Сулла резко повернулся к женщинам и Мамерку.

— Идите домой, — вдруг сказал он. — Я хочу немного поговорить со своим старым клиентом.

В последнее время Далматика плохо выглядела. Сейчас она стояла, как будто очарованная греческим комиком, и не отрывала глаз от его лица. Вдруг перед нею, заслонив собой Метробия, возник Хрисогон. Она вздрогнула от неожиданности, повернулась и последовала за парой германских гигантов-рабов, чьей обязанностью было расчищать дорогу для супруги диктатора, куда бы она ни пошла.

Сулла и Метробий, оставшись наедине, медленно двинулись вслед, сильно отстав от прочих. При обычных обстоятельствах к диктатору поспешили бы клиенты и просители, но, к счастью, в этот раз никто не подошел.

— Только пройдемся немного, — сказал Сулла. — Я больше ничего не прошу.

— Проси, чего хочешь, — ответил Метробий.

— Встань передо мной, Метробий, и посмотри, что сделали со мной время и болезнь. Положение не изменилось. Но если бы и изменилось, я уже бесполезен и для тебя, и для любого другого, кроме разве что этих бедных глупых женщин, которые продолжают жалеть меня. Не думаю, что это может быть любовь.

— Конечно, это любовь!

Метробий стоял совсем близко, и Сулла теперь видел, что в его глазах до сих пор светится любовь. Они все еще с нежностью смотрели на него. И с большим интересом, без примеси презрения или отвращения. Взгляд Метробия был более мягким, более интимным, нежели взгляд Аврелии, когда она встретила его в Теане Сидицине.

— Сулла! Тот, кто однажды подпал под твое обаяние, никогда не сможет освободиться от тебя! Женщины или мужчины, не имеет значения. Ты неповторим. После тебя все другие бледнеют. Дело не в нравственности или великодушии. — Метробий улыбнулся. — У тебя нет ни того ни другого. Может быть, ни один великий человек не является высоконравственным. Или великодушным. Вероятно, человек, одаренный этими качествами, по определению не может стать великим. Я перезабыл всего Платона, поэтому не могу сейчас привести по этому поводу цитату из него или Сократа.

Боковым зрением Сулла заметил, что Далматика обернулась и смотрит в их сторону, но на таком расстоянии он не видел выражения ее лица. Затем она завернула за угол и исчезла.

— Означают ли твои слова, — спросил диктатор, — что, если мне позволят снять с себя сегодняшний груз обязанностей, ты сможешь жить со мной, пока я не умру? Мне недолго осталось, но надеюсь, хотя бы некоторое время будет принадлежать только мне, без всякого отношения к Риму. Если ты пойдешь со мной в отставку, обещаю тебе, ты никак не пострадаешь, по крайней мере в финансовом отношении.

Метробий засмеялся, покачал кудрявой черноволосой головой:

— О Сулла! Как ты можешь купить то, что принадлежит тебе уже тридцать лет?

Слезы подступили, но удержались.

— Значит, когда я уйду в отставку, ты пойдешь со мной?

— Пойду.

— Когда придет время, я пошлю за тобой.

— Завтра? На будущий год?

— Скоро. Может быть, года через два. Ты подождешь?

— Подожду.

Сулла глубоко вздохнул, он был почти счастлив: слишком короткое счастье, слишком короткое! Ибо он помнил, что каждый раз, когда в последнее время он виделся с Метробием, умирал кто-нибудь из тех, кого он любил. Юлилла. Его сын. Кто будет на этот раз? «Но мне все равно, — подумал он. — Потому что Метробий значит больше. Кроме, конечно, моего сына. Но мальчика уже нет. Пусть это будет Корнелия Сулла. Или близнецы. Но только не Далматика!» Сулла коротко кивнул Метробию, словно это была самая обычная встреча, и пошел прочь.

Метробий стоял, глядя в спину уходящего Суллы, счастливый. Значит, маленькие местные божки в его полузабытом доме в Аркадии говорили правду: если человек чего-то очень-очень хочет, в конце концов он это получит. И чем дороже цена, тем больше награда. Только когда Сулла исчез из виду, он отправился в комнату для переодевания.

Сулла шел медленно, в полном одиночестве. Это была редкая для него роскошь. Как он найдет в себе силы ждать Метробия? Уже больше не мальчика — но всегда его мальчика.

Он услышал вдалеке голоса и пошел еще медленнее, не желая, чтобы кто-нибудь увидел его лицо. Ибо хотя в его сердце радостно теплилась надежда, Сулла гневался из-за этой безрадостной миссии, которую он должен завершить. И еще — боялся, что умереть может Далматика.

Один голос был высоким, другой низким. Сулла узнал их. Странно, как все-таки различаются мужские голоса! Нет двух похожих при кажущейся одинаковости высоты тона и акцента. Говоривший мог быть только Манием Ацилием Глабрионом, мужем его падчерицы Эмилии Скавры.