Николай Языков: биография поэта - Алексей Борисович Биргер

что Петербург сильно трусит. До сих пор зима еще не устанавливалась благонадежно: только со вчерашнего дня началось что-то благовествующее по сей части, смеем думать, что уж это не в шутку».

ХОР

Петый в Московском благородном собрании, по случаю прекращения холеры в Москве

Велик господь! Земля и неба своды

Свершители судеб его святых!

Благословен, когда, казнит народы,

Благословен, когда спасает их.

Пославший нам годину искушенья

Не до конца рабов своих карал;

Нам воссиял желанный день спасенья,

День милости господней воссиял.

Велик господь! К нему сердца и руки!

Ему хвалу гласи тимпана звон!

Ему хвалу играйте песен звуки!

Велик господь! И свят его закон!

На смерть барона А.А. Дельвига

Там, где картинно обгибая

Брега, одетые в гранит,

Нева, как небо голубая,

Широководная шумит,

Жил-был поэт. В соблазны мира

Не увлеклась душа его;

Шелом и царская порфира

Пред ним сияли: он кумира

Не замечал ни одного:

Свободомыслящая лира

Ничем не жертвовала им,

Звуча наитием святым.

Любовь он пел: его напевы

Блистали стройностью живой,

Как резвый стан и перси девы,

Олимпа чашницы младой.

Он пел вино: простой и ясной

Стихи восторг одушевлял;

Они звенели сладкогласно,

Как в шуме вольницы прекрасной

Фиал, целующий фиал;

И девы русские пристрастно

Их повторяют – и поэт

Счастлив на много, много лет.

Таков он, был, хранимый Фебом,

Душой и лирой древний грек.—

Тогда гулял под чуждым небом

Студент и русский человек;

Там быстро жизнь его младая,

Разнообразна и светла,

Лилась. Там дружба удалая,

Его уча и ободряя,

Своим пророком назвала,

И на добро благословляя,

Цветущим хмелем убрала

Весёлость гордого чела.

Ей гимны пел он. Громки были!

На берег царственной Невы

Не раз, не два их приносили

Уста кочующей молвы.

И там поэт чистосердечно

Их гимном здравствовал своим.

Уж нет его. Главой беспечной

От шума жизни скоротечной,

Из мира, где всё прах и дым,

В мир лучший, в лоно жизни вечной

Он перелёг; но лиры звон

Нам навсегда оставил он.

Внемли же ныне, тень поэта,

Певцу, чью лиру он любил,

Кому щедроты Бога света

Он в добрый час предвозвестил.

Я счастлив ими! Вдохновенья

Уж стали жизнию моей!

Прими сей глас благодаренья!

О! пусть мои стихотворенья

Из милой памяти людей

Уйдут в несносный мрак забвенья

Все, все!.. Но лучшее, одно

Да не погибнет: вот оно!

Николай Языков – брату Александру. 28 января 1831 года, из Москвы:

«Вчера совершилась тризна по Дельвигу – Вяземский, Баратынский, Пушкин и я, многогрешный, обедали вместе у «Яра», и дело обошлось без сильного пьянства».

Николай Языков – брату Петру, 25 февраля 1831 года, из Москвы:

«Благодарю тебя за деньги: это такой предмет жизни человеческой вообще – и жизни человека, жить не умеющего, в особенности, – что присыпание их всегда должно быть ответствуемо благодарностию искреннею. «Ориктография Москвы», соч<инение> Фишера, еще не вышла, говорят, скоро выйдет, хоть его и нет еще здесь: он, кажется, в Париже. Решета возьмут во вторник на первой неделе поста, не вините меня в том, что они являются поздно: великое бедствие, постигавшее почти все Россию, должно было иметь пагубное влияние и на все роды промышленности.

18 числа сего месяца совершилось бракосочетание Пушкина. Говорят, что его супруга совершенство красоты. Когда увижу ее, опишу ее тебе с ног до головы: думаю, что и то и другое дела важные в быту супружеском. Накануне сего высокоторжественного дня у Пушкина был девишник, так сказать, или, лучше сказать, пьянство прощальное с холостою жизнию. Тут я познакомился с Денисом Давыдовым – и нашел в нем человека чрезвычайно достойного любопытства во всех отношениях – несмотря на то, что в то же время он во мне мог найти только пьяного стихотворца. Такова судьба нашей братьи людей: все слабы!

У меня есть большая просьба до тебя и брата Ал[ександра], к которому пишу в Уфу; вот в чем дело: Иван Чухломской, по общему свойству сердец человеческих, влюбился здесь в девственницу – дочь отца, не состоящего в рабстве, – требуется, чтоб и он не принадлежал господам; ты уже догадываешься, что я ему обещал по сей части, в чем состоит моя просьба. Как сделать это, во всех смыслах, доброе дело? Да благословит бог сердца любящих! Это можно сказать и со стороны, даже нашему брату, покуда не имевшему случая чувствовать таковое благословение».

Б. М. Маркевич. Воспоминания «цыганки Тани» (Татьяны Дементьевой) о Языкове. Опубликовано 15 мая 1875 г. в «Санкт-Петербургских ведомостях» (№ 131):

«В Москве, в одном из переулков Бронной, в углу убогого деревянного флигеля доживает свои дни 65-летняя, невысокая и глухая старушка, с еще не совсем седыми волосами и большими черными, сохранившими еще необыкновенный блеск, глазами. У ног этой старушки (в буквальном смысле слова) лежал когда-то влюбленный поэт Языков; эту старушку воспевал он вдохновенными стихами:

…Где же ты,

Как поцелуй насильный и мятежный,

Разгульная и чудо красоты?..

Приди! Тебя улыбкой задушевной,

Объятьями восторга встречу я,

Желанная и добрая моя,

Мой лучший сон, мой ангел сладкопевный,

Поэзия московского житья!