Эоловы арфы - Владимир Бушин

Время шло, а молодой господин оставался в одиночестве. Он нетерпеливо поглаживал бороду, смотрел на часы, вставал, выходил в вестибюль, опять садился... Все это еще больше подогревало любопытство лакея, и он то и дело переводил взгляд от стола к двери и обратно...

Было уже близко к девяти, когда клиент вдруг вскочил и поспешно устремился ко входу. "Что это он?" - удивился лакей: никакой женщины у входа не было. Там стоял лишь плотный, среднего роста господин. "Должно быть, решил еще раз заглянуть в вестибюль". Но клиент подошел к плотному, тоже бородатому господину, крепко, двумя руками пожал ему руку и повел за свой стол. "Чудеса!" - у старика отвалилась челюсть. Картина, внезапно вставшая перед ним, наносила удар его многолетнему жизненному опыту...

- В чем дело, Мавр? Где ты запропастился? Тебе же отлично известно, что над такими вещами, - Энгельс простер обе руки к уставленному яствами столу, - я люблю потрудиться основательно, не торопясь. А наш пароход на Джерси отплывает в десять. Значит, у нас всего час с небольшим.

- Извини, Фридрих, - Маркс, переводя дыхание, уселся в кресло, - я не мог выехать из Лондона полуденным поездом, как рассчитывал. Видишь ли...

Но Энгельса уже не слишком-то занимало, почему его друг так запоздал, он все-таки приехал, он здесь - и это главное, и радость встречи затмевала все остальное.

Они не виделись месяца три с половиной, с троицы, когда Энгельс, уже больной, приезжал недели на две в столицу по делам фирмы. А потом, по возвращении в Манчестер, проклятая золотуха так разыгралась, что пришлось бросить все дела и поехать лечиться.

Он решился на это не сразу: с каждым днем все более отчетливо и грозно давал о себе знать приближающийся экономический кризис, и дел в конторе фирмы было невпроворот, да все, разумеется, самые неотложные и насущные. Может быть, он и вовсе не поехал бы или поехал позже, если бы не ото дня ко дню возраставшая настойчивость Мавра, если бы не его бесконечные укоры и запугивания возможными последствиями болезни.

- Как ты себя чувствуешь? - перебил Энгельс. - Дома все здоровы?.. Позволь, - в его голосе сразу прорвалась тревога, - а что это у тебя со лбом?

В правой верхней части лба Маркса было довольно большое синевато-красноватое, по краям уже с желтизной пятно. Оно смягчалось смуглостью кожи, и в первые торопливорадостные мгновения встречи Энгельс не заметил его.

- А это я несколько дней тому назад, по дороге в музей, упал и ударился головой о тумбу, - Маркс потрогал рукой пятно, показывая, что теперь уже все в порядке и волноваться нечего.

- Да как же ты мог! - страх, досада и даже возмущение слышались в голосе Энгельса. - Наверное, торопился сверх меры?

- Ах, оставим это, - замахал руками Маркс. - Мои домашние все здоровы, а ты лучше расскажи о себе. Ведь сегодня ты у нас болящий. В последнем письме ты писал... Да! Чуть не забыл - тебе письмо от моей жены.

Он достал из внутреннего кармана сюртука аккуратно сложенный плотный листок бумаги и протянул его через стол.

- Надеюсь, можно прочитать потом?

- Нет, читай сейчас.

- Да потом, на пароходе, не спеша...

- Нет, сейчас.

Фридрих развернул листок. "Дорогой г-н Энгельс! - быстро побежал он глазами по отчетливым, ясным строчкам. - Мы все так рады, что Вам снова стало лучше и что Вы чувствуете себя окрепшим. Но Мавр стоит все же на своем, что истинное средство от Вашей болезни - более продолжительное употребление железа... Все современные врачи применяют железо и ставят его выше рыбьего жира..."

"О господи! - мысленно взмолился Энгельс. - Он и жену вовлек в эту дискуссию о железе и рыбьем жире..."

Дискуссия велась давно, с первых дней болезни. Сам больной считал, что медицина, как и все на свете, подвержена моде, что с некоторых пор возникла, в частности, мода сводить все недуги к недостатку в крови железа и что ему гораздо больше помогает отличный норвежский рыбий жир, а главное - морские купания. Маркс находил такой взгляд легкомысленным.

"Гулять, развлекаться и ничего не делать, - дочитывал Энгельс, - это так же необходимо, как употребление железа".

- Очень милое письмо, - сказал он сквозь зубы. - Завтра же, как только приедем на Джерси, напишу ответ... Ну а сейчас давай, наконец, выпьем за встречу.

- А тебе не кажется, - многозначительно проговорил Маркс, - что прежде следует еще кое-что заказать?

- Как? - изумился Энгельс. - Ты находишь, что тут чего-то не хватает? Вероятно, омаров? Я знаю, ты их любишь, но сегодня омаров нет - кризис добрался и до них, как объяснил мне лакей.

- Нет, я печалюсь не об омарах, - покачал головой Маркс и решительно, как приговор, изрек: - Тебе нужно съесть ростбиф!

Энгельс понял истинные побуждения друга и рассмеялся:

- А вместо вина я должен пить рыбий жир!

- Ты напрасно так беззаботно смеешься, - поднял палец Маркс. Опираясь на всю новейшую французскую, английскую и немецкую литературу, которую я теперь прочитал в связи с твоей болезнью, я утверждаю, что там, где рыбий жир оказывает действие через три месяца, железо действует через три недели.

- Ради твоего удовольствия, Мавр, я готов заказать и съесть даже живую змею, но, к сожалению, уже поздно, и мы должны спешить.

- Ты побывал на двух курортах, немного отдохнул, немного почувствовал себя лучше и уже, как я вижу, успокоился, смеешься. А между тем перед отъездом сюда - из-за чего и опоздал на поезд - я заходил в немецкий госпиталь к доктору Лихтенбергу...

"О-о-о! - издал в душе стон Энгельс. - Мало ему Харви, Фрёйнда, Аллена и других эскулапов, авторитетом коих он неустанно бомбардирует меня... Теперь еще какого-то Лихтенберга выискал! Вместо того чтобы как следует лечить ссадину на своем лбу..."

- Лихтенберг, - проникновенно продолжал Маркс, - очень умный человек. И он сказал мне, что принимать железо необходимо даже после окончания курса лечения.

- Очень? - насмешливо спросил Энгельс.

- Что? - не понял Маркс.

- Лихтенштейн действительно очень умный человек? - Энгельс едва сдерживался, чтобы не рассмеяться.

- Не Лихтенштейн, а Лихтенберг! - вспылил Маркс. - Да! Это очень умный человек! Во всяком случае, гораздо умнее, чем твой всезнайка Хекшер!

Энгельс расхохотался.

Немецкий эмигрант Мартин Хекшер был врачом, лечившим Энгельса.

В своем лондонском одиночестве Карл ревновал Фридриха почти ко всем его манчестерским друзьям и знакомым. Но Хекшер, может быть, потому, что Энгельс доверил этому человеку столь важное и интимное - свое здоровье, вызывал у него особенно неприязненное чувство, близкое к недоверию. Он считал Хекшера виновным и в том, что болезнь не была своевременно обнаружена, опознана, и в том, что она так затянулась. Ведь Фридрих, возбужденно рассуждал Карл, никогда ничем серьезным не болел, он отличный наездник, любит плавать, отменно фехтует - и вдруг...

Больному было, конечно, приятно видеть заботу и беспокойство друга, но, встречая в его письмах выпады против Хекшера, он смеялся и каждый раз не переставал удивляться тому, что ревность может ослепить даже такую светлую голову.

Хохот Фридриха подействовал на Карла отрезвляюще. Он понял, что переборщил, и тоже улыбнулся.

- Между прочим, - сказал Энгельс, наливая вино, - я еду на Джерси по настоянию именно Хекшера. Самочувствие у меня вполне хорошее. Видимо, мне удалось утопить злодейку золотуху еще в Ватерлоо, в волнах Ирландского моря, но мой врач находит, что месяца в Ватерлоо и трех недель на острове Уайт для меня все-таки недостаточно, и требует, чтобы теперь я продлил отдых и лечение где-нибудь в более южных местах.

- В таком случае, - смилостивился Маркс, принимая бокал, - твой Хекшер явно прогрессирует.

- Ты знаешь, - Энгельс еще раз внимательно всмотрелся в пятно на лбу друга, - я был уверен, что золотухой болеют только дети. И вдруг она прицепилась ко мне на тридцать седьмом году жизни!

- А я думал, - Маркс уловил беспокойный взгляд собеседника, - что расшибать лбы - это тоже в основном детская привилегия, но вот... - Он хлопнул себя по лбу ладонью, чтобы еще раз показать: все в порядке.

Это, видимо, в самом деле окончательно успокоило Энгельса.

- Жаль, что ты не смог приехать ко мне на Уайт, - он поднял вспыхнувший рубином бокал, - но уж теперь-то, на Джерси, мы отведем с тобой душу... За встречу!

- За встречу!

Как только пароход отчалил, почти все пассажиры ввиду позднего времени стали расходиться по каютам. Но друзьям хотелось еще побыть на палубе. В ресторане они так и не успели сказать друг другу ни о чем важном. Поэтому теперь, едва остались одни, Энгельс взял Маркса под руку и, увлекая его вперед, спросил:

- Ну так как же все-таки твои дела?

Маркс ответил не сразу. Видимо, ему не хотелось говорить сейчас об этом. Они молча прошли несколько шагов. Наконец, отвернувшись в сторону и глядя сквозь ночную осеннюю тьму на удалявшиеся огни Брайтона, он сказал:

- Через полгода мне исполнится сорок лет. И вот в преддверии этой уже далеко не пустячной даты не остается ничего другого, как признать, что я совершенный неудачник.